Falcon in the Dive
Увидено у Mileanna)
Отметьтесь и дайте мне персонажа, а я напишу ему признание в любви. А я в ответ дам перса вам.
Фэндомы - по ссылке в эпиграфе, можно и не только из них, ввиду особой природы флэшмоба без фрицев, пожалуйста)
Для Mileanna - доктор Ватсон.
Ты возвращаешься поздно. Ссылаясь на усталость, без аппетита ешь остывший ужин и засыпаешь, подложив под щеку ладонь. Я выхожу на цыпочках, снимаю с вешалки твое пальто, запачканное всей грязью Лондона, и достаю из кармана заряженный револьвер. Ты бываешь беспечен, как ребенок: придумав пациента, его болезни, срочный вызов, забываешь о самом важном, а я тихонько улыбаюсь тебе, спящему, и - молчу. И утром, проснувшись и вспомнив о своем верном шестизарядном друге, ты так забавно хватаешься за голову, вскакиваешь и летишь к вешалке, а не найдя оружие, привычно хмуришь брови, и смотришь в пол, и вспоминаешь, куда мог его деть. Ты плохой притворщик: я часто прячу улыбку, когда на улице, увидев разбитую витрину, или мальчишку, пойманного полисменом за ухо, или же типа в длинном плаще, что прячет лицо за воротником, ты замедляешь шаг, и я чувствую, как твоя рука, что держит мою, вдруг сжимает ее сильнее. Ты все еще там - у теплого камина, на Бейкер-стрит, в мире загадок, преступлений, случайных улик, дедукции, ты по-прежнему думаешь, а как бы на твоем месте поступил мистер Холмс... Бывает, я завидую той дружбе, которая соединила милого, простого доктора и человека, чей выдающийся ум, казалось, должен возносить его над простыми человеческими чувствами. И когда ты уходишь в сырой лондонский вечер, и садишься в кэб, чей кучер продрог под бесконечной моросью, и тихо - чтобы я не слышала - называешь совсем не тот адрес, по которому живет воображаемый пациент, мне становится больно - совсем чуть-чуть, и я сильнее привычного кутаюсь в шаль, и вспоминаю, что твою руку греет старый револьвер, и шепотом, хоть я и не благоверная кумушка, прошу небеса, чтобы все обошлось без - ах, какое слово! - приключений. А ты - все тот же мальчишка, который, восторгаясь другом, старается быть хоть чуточку похожим на него...
Другая, будь она на моем месте, боялась бы этих встреч, молчаливого, полудетского соперничества с великим человеком и великим другом. Но я не боюсь. Потому что знаю: ты уже победил его. Каким бы умным, сильным, блистательным ни был этот учтивый джентльмен, я никогда не услышу от него простого: "Как же я счастлив, что ты со мной..."
А от тебя - услышу.
Дляменя Синяя_звезда: монсеньор Слит
Увидь меня сейчас маменька - и фыркнула бы, что я девица испорченная. Что есть, того не отнять: красивая да незамужняя, работаю на шефа, курю "Player's" через мундштук и собираю карточки с актерами, какие они засовывают в пачки. Люблю шампанское и красивую мужскую физиономию напротив, и чтобы обязательно жгучий брюнет. Хожу в кино часто-густо, сажусь в последний ряд и нагло воображаю себя то Дитрих, то Гарбо, когда смазливые зубоскалы их прижимают к себе и порят чушь о вечной любви. Будь моя воля и живи я в Америке, а не в унылом шотландском городе, и точно бы пошла на пробы, а потом - попробуй они не дать мне в напарники Гейбла, мне-то, звезде экрана, черт ее побери! Кстати, о черте: в церкви я не была с тех самых пор, когда еще ходила с маман за ручку, да и сейчас меня блаженное ничем не привлекает. Я ветренная, я из джаза, я девушка на вечер, мне всё - дешевые салфетки, которые попользовал и выбросил. Видите: мне вовсе не трудно в этом признаться, и плевать я хотела на косые взгляды и постные рожи. И если вы вдруг заметите, как я околачиваюсь возле резиденции епископа и дразню унылый клир зеркальцем и солнечными зайчиками, то сразу хмыкнете: дурью мается девчонка. И кто из вас - я умоляю! - задержится и подметит, что девчонка в легком платьице и с наглым взглядом больших очей ждет, пока епископ Мили не выйдет из дверей, не заберется на заднее сиденье роскошного автомобиля, и не уедет по делам.
Тогда я вхожу.
Мне страшно представить, как я тебе насточертела. Я прихожу, когда епикопа нет, и хочу видеть епископа - хочу, хоть тресни! - но его нет, и я слоняюсь по приемной. Ты смотришь на меня, как на последнюю шлюху, на это мое платьице, на веки, раскрашенные синим, на модные туфельки, и снова вспоминаешь, как ненавидишь этих глупых баб, которым вместо мозгов природа отвесила стройные ножки да густые реснички. Будь твоя воля, ты бы меня сжег, и всех моих подруг, и Гарбо вместе с Дитрих. Я брожу от двери и до двери, тихонько насвистываю пошлые мелодии, разглядываю, что у вас висит на стенах. Ты и не знаешь, зачем мне зеркальце и зачем я так часто в него смотрю. В нем я вижу тебя. Вижу поджатые губы, которые никогда не улыбаются, вижу тонкую кисть с зажатым в ней пером, вижу, как хмурятся твои брови, когда ты склоняешься над бумагами и слегка щуришься, и думаешь, доколе она будет вилять своим задом перед секретарем епископа.
Ты мне не нравишься. Ты немолод, и не красавчик, я скажу. Я не люблю твои нелепые медно-рыжие волосы, твои морщины под глазами, да и сами глаза - мрачные, влажные, тяжелые, вечно они блестят, все равно, что блики на неспокойной воде... Ты тощий, ты ростом с меня, и у тебя на лбу написано, кем ты считаешь окружающих людей. Ты закрыт на все замки, застегнут на все пуговицы, твоя сутана - что генеральский мундир, и носишь ты ее с не меньшим гонором. Ты и лишнего движения не сделаешь, а чашку кофе поднимешь так, словно она серебряная, а сам кофе золотой. Ты никогда не пожелаешь мне доброго дня или утра, и своему платку уделишь больше внимания, чем какому-то там посетителю. А, бывает, сядешь неподвижно и хоть ваяй с тебя ледяную скульптуру. Но иногда...
Нет, мои милые: никаких "иногда". Пусть будет "порой", меньше гонора, меньше претензии. Порой, перед самым уходом, зеркальце возвращает тебя другим. Решив, что навязчивая дура уже убралась, ты касаешься спиной спинки стула, и плечи твои уходят вниз, и ты устало потираешь висок, и смотришь в сторону, и в ледяном омуте твоих глаз вдруг оживает человек, которого мне не судилось видеть. И я вмиг забываю о едкой манерности, о презрении, о поджатых губах, и вижу тень, что нервными шагами измеряет комнату, и вижу душу, которой не нужна жизнь-салфетка, которую волнует непреходящее, высокое, а не прелести белобрысой красотки, не кино и не шампанское... В такие мгновения я дышу твоими легкими, мое сердце бьется твоим сердцем, я слышу звук твоих шагов и не могу поверить, что они не мои. Прости меня: это все, что мне осталось, мы не можем быть ближе неосторожного касания рукой, но и это я позволить не могу. Мне бы только застать тебя спящим, чтобы я могла тайком коснуться твоих губ и ты бы не узнал, что это сделала та белобрысая дура, которую ты так не любишь.
И однажды, когда я куда-нибудь соберусь, чтобы больше не видеть этот чертов Тайнкасл, я приду к вам вечером и, уходя, решусь, и скажу вам: "Доброй ночи, монсеньор".
Отметьтесь и дайте мне персонажа, а я напишу ему признание в любви. А я в ответ дам перса вам.
Фэндомы - по ссылке в эпиграфе, можно и не только из них, ввиду особой природы флэшмоба без фрицев, пожалуйста)
Для Mileanna - доктор Ватсон.
Ты возвращаешься поздно. Ссылаясь на усталость, без аппетита ешь остывший ужин и засыпаешь, подложив под щеку ладонь. Я выхожу на цыпочках, снимаю с вешалки твое пальто, запачканное всей грязью Лондона, и достаю из кармана заряженный револьвер. Ты бываешь беспечен, как ребенок: придумав пациента, его болезни, срочный вызов, забываешь о самом важном, а я тихонько улыбаюсь тебе, спящему, и - молчу. И утром, проснувшись и вспомнив о своем верном шестизарядном друге, ты так забавно хватаешься за голову, вскакиваешь и летишь к вешалке, а не найдя оружие, привычно хмуришь брови, и смотришь в пол, и вспоминаешь, куда мог его деть. Ты плохой притворщик: я часто прячу улыбку, когда на улице, увидев разбитую витрину, или мальчишку, пойманного полисменом за ухо, или же типа в длинном плаще, что прячет лицо за воротником, ты замедляешь шаг, и я чувствую, как твоя рука, что держит мою, вдруг сжимает ее сильнее. Ты все еще там - у теплого камина, на Бейкер-стрит, в мире загадок, преступлений, случайных улик, дедукции, ты по-прежнему думаешь, а как бы на твоем месте поступил мистер Холмс... Бывает, я завидую той дружбе, которая соединила милого, простого доктора и человека, чей выдающийся ум, казалось, должен возносить его над простыми человеческими чувствами. И когда ты уходишь в сырой лондонский вечер, и садишься в кэб, чей кучер продрог под бесконечной моросью, и тихо - чтобы я не слышала - называешь совсем не тот адрес, по которому живет воображаемый пациент, мне становится больно - совсем чуть-чуть, и я сильнее привычного кутаюсь в шаль, и вспоминаю, что твою руку греет старый револьвер, и шепотом, хоть я и не благоверная кумушка, прошу небеса, чтобы все обошлось без - ах, какое слово! - приключений. А ты - все тот же мальчишка, который, восторгаясь другом, старается быть хоть чуточку похожим на него...
Другая, будь она на моем месте, боялась бы этих встреч, молчаливого, полудетского соперничества с великим человеком и великим другом. Но я не боюсь. Потому что знаю: ты уже победил его. Каким бы умным, сильным, блистательным ни был этот учтивый джентльмен, я никогда не услышу от него простого: "Как же я счастлив, что ты со мной..."
А от тебя - услышу.
Для
Увидь меня сейчас маменька - и фыркнула бы, что я девица испорченная. Что есть, того не отнять: красивая да незамужняя, работаю на шефа, курю "Player's" через мундштук и собираю карточки с актерами, какие они засовывают в пачки. Люблю шампанское и красивую мужскую физиономию напротив, и чтобы обязательно жгучий брюнет. Хожу в кино часто-густо, сажусь в последний ряд и нагло воображаю себя то Дитрих, то Гарбо, когда смазливые зубоскалы их прижимают к себе и порят чушь о вечной любви. Будь моя воля и живи я в Америке, а не в унылом шотландском городе, и точно бы пошла на пробы, а потом - попробуй они не дать мне в напарники Гейбла, мне-то, звезде экрана, черт ее побери! Кстати, о черте: в церкви я не была с тех самых пор, когда еще ходила с маман за ручку, да и сейчас меня блаженное ничем не привлекает. Я ветренная, я из джаза, я девушка на вечер, мне всё - дешевые салфетки, которые попользовал и выбросил. Видите: мне вовсе не трудно в этом признаться, и плевать я хотела на косые взгляды и постные рожи. И если вы вдруг заметите, как я околачиваюсь возле резиденции епископа и дразню унылый клир зеркальцем и солнечными зайчиками, то сразу хмыкнете: дурью мается девчонка. И кто из вас - я умоляю! - задержится и подметит, что девчонка в легком платьице и с наглым взглядом больших очей ждет, пока епископ Мили не выйдет из дверей, не заберется на заднее сиденье роскошного автомобиля, и не уедет по делам.
Тогда я вхожу.
Мне страшно представить, как я тебе насточертела. Я прихожу, когда епикопа нет, и хочу видеть епископа - хочу, хоть тресни! - но его нет, и я слоняюсь по приемной. Ты смотришь на меня, как на последнюю шлюху, на это мое платьице, на веки, раскрашенные синим, на модные туфельки, и снова вспоминаешь, как ненавидишь этих глупых баб, которым вместо мозгов природа отвесила стройные ножки да густые реснички. Будь твоя воля, ты бы меня сжег, и всех моих подруг, и Гарбо вместе с Дитрих. Я брожу от двери и до двери, тихонько насвистываю пошлые мелодии, разглядываю, что у вас висит на стенах. Ты и не знаешь, зачем мне зеркальце и зачем я так часто в него смотрю. В нем я вижу тебя. Вижу поджатые губы, которые никогда не улыбаются, вижу тонкую кисть с зажатым в ней пером, вижу, как хмурятся твои брови, когда ты склоняешься над бумагами и слегка щуришься, и думаешь, доколе она будет вилять своим задом перед секретарем епископа.
Ты мне не нравишься. Ты немолод, и не красавчик, я скажу. Я не люблю твои нелепые медно-рыжие волосы, твои морщины под глазами, да и сами глаза - мрачные, влажные, тяжелые, вечно они блестят, все равно, что блики на неспокойной воде... Ты тощий, ты ростом с меня, и у тебя на лбу написано, кем ты считаешь окружающих людей. Ты закрыт на все замки, застегнут на все пуговицы, твоя сутана - что генеральский мундир, и носишь ты ее с не меньшим гонором. Ты и лишнего движения не сделаешь, а чашку кофе поднимешь так, словно она серебряная, а сам кофе золотой. Ты никогда не пожелаешь мне доброго дня или утра, и своему платку уделишь больше внимания, чем какому-то там посетителю. А, бывает, сядешь неподвижно и хоть ваяй с тебя ледяную скульптуру. Но иногда...
Нет, мои милые: никаких "иногда". Пусть будет "порой", меньше гонора, меньше претензии. Порой, перед самым уходом, зеркальце возвращает тебя другим. Решив, что навязчивая дура уже убралась, ты касаешься спиной спинки стула, и плечи твои уходят вниз, и ты устало потираешь висок, и смотришь в сторону, и в ледяном омуте твоих глаз вдруг оживает человек, которого мне не судилось видеть. И я вмиг забываю о едкой манерности, о презрении, о поджатых губах, и вижу тень, что нервными шагами измеряет комнату, и вижу душу, которой не нужна жизнь-салфетка, которую волнует непреходящее, высокое, а не прелести белобрысой красотки, не кино и не шампанское... В такие мгновения я дышу твоими легкими, мое сердце бьется твоим сердцем, я слышу звук твоих шагов и не могу поверить, что они не мои. Прости меня: это все, что мне осталось, мы не можем быть ближе неосторожного касания рукой, но и это я позволить не могу. Мне бы только застать тебя спящим, чтобы я могла тайком коснуться твоих губ и ты бы не узнал, что это сделала та белобрысая дура, которую ты так не любишь.
И однажды, когда я куда-нибудь соберусь, чтобы больше не видеть этот чертов Тайнкасл, я приду к вам вечером и, уходя, решусь, и скажу вам: "Доброй ночи, монсеньор".
Уж я немало сделала для того, чтобы его постепенно заполнять xD
