Фэндом: "Алый Первоцвет"
Описание: Одно письмо из жизни леди Маргерит Блейкни.
Персонажи: леди Блейкни, Шовлен, маленький инспектор
Рейтинг: G
Жанр: где-то между драмой, мемуарами и романтикой; АУ; кроссовер
От автора: Задумывалось, как продолжение флэшмоба о признаниях в любви. Это очень ощутимое ау - на самом деле, я считаю их роман в таком виде несколько сомнительным, зная характер ее и Шовлена, но обилие "канонов" позволяет немного поразвлечься) Сама по себе вещь серьезная - вернее, была бы серьезной, если бы не наличие одного юного воспитанника, имя которого начинается на "Ж" )) Педагогическая поэма, да)
"Я помню ваши руки. И вашу голову на моих коленях. Вы смотрели в небо, перебирая четки из полевых цветов. Я смотрела на вас, вы отвечали мне тем же, убеждая, что ваше небо - это я. А пальцы продолжали вертеть простой цветок, словно щегольской лорнет. Вы усмехались, вы вечно усмехались и никогда не говорили, отчего. Даже молчание могло вдруг вызвать ваш тихий, язвительный смех. Вы несли чушь - вы, человек, чья серьезность отталкивала и восхищала. Говорили о какой-то дочери - я никогда в нее не верила, посмеивались над напыщенными светскими фазанами, которых вы собирались "общипать, словно куриц"... и вдруг приподнимались на локтях, и небо исчезало, и был терпкий запах табака от ваших рук, и тишина, и шепот. Вы умели быть пылким, словно юнец, присягающий на знамени, а в следующий миг погружались в молчание, будто в волны, которые ветер чертит на траве. И небо было чистым, и стальное лезвие гильотины не сверкало в нем, словно шпага дуэлянта, на острие которой - справедливость и смерть. Или же "справедливость или смерть".
читать дальшеПотом была Англия... Англия, туманный, зябкий берег после кровавого пиршества Парижа. Вы больше не смотрели на меня с тем лукавым прищуром, который помнило летнее солнце, но я вас видела - в газетных строчках, за постылой фамилией "Робеспьер", за буйством слога, с которым писаки огрызались на Францию, словно мелкая дворняжка на карету, в которую запряжены обезумевшие лошади... Я пугалась самой себя, чувствуя за страшными цифрами вашу неизменную тонкую руку. Вы снова были молоды - я прочла это по блеску ваших глаз, когда провидение свело нас в Дувре. Вы, наконец, нашли волшебный эликсир, который лечит меланхолию, - запал охотника, которому почудилось, что его скромный надел - это весь мир, и что дичь не умеет огрызаться. Вы умели находить, доставать из-под земли, красть из-под носа - но вы никогда не умели терять, ни юность, ни время, ни... женщин, говорю я, не смея поминать любовь. В той сумасшедшей гонке, в которую вы пытались меня вовлечь вопреки моим чувствам, я ненавидела вас так искренне, как может влюбленная женщина, чей муж и брат могут погибнуть от брошенного вами слова, и слово это вызовет лишь кривую улыбку на ваших губах. В те дни мы сказали друг другу много слов... и ни слова из нами сказанного не было правдой.
Я узнала о вас от мужа. Он сказал мне в шутку, даже не подозревая, что может причинить мне боль - признаться, я и сама не ожидала, что вспомню о вас не так, как нам бы всем того хотелось. Судьба улыбнулась вам так же ехидно, как это любили делать вы: Шовлен, хитрец и умник, не пережил термидор. И словно чья-то тень легла на мой порог, и мне казалось, что не холод сквозняка, а чье-то дыхание вдруг коснулось моей шеи. Я вспоминала вашу месть, вашу злобу, за которой сквозило отчаяние, словно строки с оборота намокшей от слез страницы. И вместо пистолета в вашей руке снова была табакерка, и небо было таким чистым, без единого белого облака... Спустя год, спустя два мне стало казаться, что я вас выдумала, а вы не сглупили и выдумали меня - такой, какой знал меня Париж, дважды, трижды умытый кровью. Вы звали меня "гражданкой", я вас Арманом, а осталась лишь леди Блейкни - дама искренне счастливая, о чем скажет любой, кто посетит наше семейное гнездо.
Но Маргерит Сен-Жюст не ушла бесследно. Я по-прежнему фаталистка: безумное желание окунуться в воды судьбы и мчать вместе с разрушительным потоком не убили уютные английские будни. Я верила в судьбу, и судьба, сорвав повязку с бесстрастных очей, вдруг поверила в меня. Вы знаете, мой муж - большой любитель путешествий. Тяга к приключениям живет в нем, и вопреки предчувствию скорой войны, которое витало в воздухе, мы все же отправились на континент. И вот однажды, очутившись в тихом французском городке, я обернулась невпопад - и увидела того, кому пишу эти строки. Прошу вас, не пугайтесь: я знаю, это вы.
Как глупо, как безумно глупо, что счастье и несчастье порой зависят от гадкой мелочи. Не нам ли это знать, тем, кто видел крушение стольких незыблемых колонн? Клянусь, я не хотела оказаться на пути священника, который спускался вниз по узкой улочке, а рядом с ним шел насупленный мальчуган. И я бы прошла мимо, если бы он не подметил то, что заметила и я - я, любопытная с рождения. Быстрая птичка присела на карниз одного из верхних окон и любопытно заглянула в щель между ставнями, почти перешагнув ту грань между человеческим жилищем и улицей. Она была так высоко, почти над нашими головами, и подметить ее мог лишь тот, кто был приучен замечать. Священник поднял голову - тень от широкополой шляпы легла на его лицо, которое я не увидела, но вдруг на черном фоне сутаны появились тонкие бледные кисти, и пальцы левой обхватили мизинец правой и сжали его жестом, который полоснул меня, словно нож.
Я отвернулась. Он ушел. И я могла уйти, я верила себе так мало, что любые мысли были мне смешны. Если бы не священник, если бы только не эта нелепая сутана - я бы вернулась на постоялый двор, перебросилась с гостями парой легкомысленных шуточек и забыла бы эту встречу. Но я бросилась следом за тем, кто не был приучен смиренно смотреть под ноги. Когда вы остановились, беседуя с кем-то и глядя на него вполоборота, я была рядом и смеялась беззвучным смехом. О, знал бы ваш примерный прихожанин, сколько крови и пороха знали эти руки! Я восхищалась вашей изворотливостью, смеялась над вашей нелепостью, скрывавшей атеиста под фальшивой маской святости. И лишь когда он посетовал на жару, а вы кивнули и тут же сняли шляпу, словно давно искали тому повод, я снова увидела вас, настоящего, живого: два уголька ваших глаз, ваш острый, хитрый профиль, ваши волосы, в которые седина вплеталась грубыми серебряными нитями... Вы всегда ходили в черном, мой насмешливый Арман. Вы остались верны себе.
Эту записку - или же письмо? - я отдаю юнцу, которого видела с вами, а позже поймала на том, что он засматривался на наших лошадей. Он так не похож на вас, этот крепко сколоченный парень с узким лбом, что я верю в ваше отцовство так же мало, как верила в ту вашу дочь, о которой вы мне говорили. Милый трактирщик, принявший нас, словно английских послов, рассказал мне душещипательную историю о мальчишке, рожденном в тюрьме и брошенном на милость улицы, в котором добрый пастор такой-то (что за ужасное вы выбрали себе имя!) принял участие и заботится о нем, как приемный отец о сироте. Оставляю правдивость истории на совести этого милого человека, добавлю лишь, что ничуть не верю в ваши отцовские чувства и мечтала бы увидеть, хорошо ли вы обучили вашу маленькую ищейку - он был ужасно равнодушен к моему скромному вознаграждению, с вами ему грозит вырасти занудой!
За сим - прощайте: я не люблю долгих концовок и не скрываю, что не доверила письму и третьей части того, что передумала за этот короткий вечер. Прошу вас сжечь это бессмысленные строки, швырнуть их поглубже в камин и забыть, что леди Блейкни остановилась в вашем городе. Прощайте, мой милый Шовлен. Как вы, наверное, знаете, на постоялый двор легко проникнуть незамеченным, если вдруг обнаружите открытой дверь на кухню.
М.Б."