Поделиться пока что нечем, поэтому опять займусь выдиранием отрывков из планируемого фика про Шовлена) Краткая задумка его основной части заключается в том, что сэр Перси волей-неволей спасает жизнь врагу, как-то даже и не ведая о страсти, которая - внезапно! - вспыхнула между гражданином и его супругой. По этому поводу - два отрывка, первый - про само покушение, второй - про медальон.
читать дальше
(1)
На столике слева догорала оплывшая свеча, скривившись под тяжестью воска. Горячие капли застывали на ней, не успевая скатиться на подсвечник. Чуть поодаль, в глубоком кресле, расположилась щуплая фигурка - она казалась еще тоньше в плену длинных теней, чьи движения напоминали взмахи невидимых крыльев. Черный сюртук Шовлена держался на одних плечах, жилет был небрежно расстегнут, а галстук сбился набок, обнажая шею. Посол республики сложил платок вчетверо и прижал его к глазам - от дурного света и напряжения они слезились. Он касался их отрывистыми движениями, словно не желая причинить себе новую боль. На коленях француза лежали донесения - нацарапанные на клочках грязной бумаги, побывавшие в руках служанок и кучеров, рыночных торговок и городского отребья. Комитет общественной безопасности мог гордиться тем, что владел в Англии самой народной агентурой. Вербовщики не гнушались ни одного общественного слоя: не всякие из наемников умели писать, зато каждый был признанным мастером в искусстве предавать и доносить.
Шовлен продирался сквозь кривые строчки с упорством, ослабленным усталостью. Ему приходилось подносить записки ближе к лицу, чтобы разглядеть буквы в неровном мерцании свечи. Временами он запрокидывал голову, крепко закрывал глаза и запускал худые пальцы в волосы, отчего взъерошенные пряди ложились на лоб, с которого ни на мгновенье не сходили глубокие морщины задумчивости. Поглощенный мыслями, Шовлен совсем не расслышал легкий скрип сапог, который, впрочем, тут же прекратился. Швырнув на стол очередное донесение, он бегло коснулся переносицы и какое-то время просидел, не двигаясь. Огонек свечи качнулся, словно вторя движению невидимой руки, после чего засиял на удивление ровно - казалось, даже тени перестали двигаться подобно актерам в немом театре. Устав терпеть постылый полумрак, Шовлен потянулся к догорающей свече.
Запоздалый выстрел грянул в ту самую секунду.
Спина Шовлена выгнулась, словно по ней ударили плетью. Отчаянно сверкнули глаза, рука метнулась к груди, сквозь пальцы тут же просочилась кровь. Все это длилось одно безумное мгновенье - пороховой дым еще не успел рассеяться, когда француз упал на спинку кресла, а рука бессильно соскользнула вниз, застыв с раскрытой, окровавленной ладонью.
Огонек свечи сжался в испуганное пятнышко и тут же разгорелся с новой силой, когда распахнулась дверь, впустив тех, кто ждал осуществления дерзкого плана. Стрелявший не двигался - только плечи вздымались от тяжелого дыхания да рука никак не решалась опустить пистолет. Лицо его было скрыто за высоким воротом, но глаза предательски выдали его душевные муки: это был не хладнокровный убийца и не тот человек, чье огрубевшее сердце равнодушно к чужим страданиям. Не отрываясь ни на миг, таинственный стрелок смотрел на щуплую фигурку Шовлена, в грудь которого он только что всадил пулю.
(2)
Когда Эмми прибиралась на комоде, то внезапно обнаружила медальон. Сначала ей подумалось, что его забыл тот высокий, обходительный джентльмен, который принес сюда своего друга - она его толком и разглядеть-то не успела: едва он отдал все необходимые распоряжения, как скрылся в соседней комнате, где спешно сменил рубашку, после чего спустился вниз и, видимо, ушел. Нет, сказала себе Эмми, если бы медальон принадлежал ему, он бы оставил его в той комнате - выходит, медальон снял доктор, с шеи несчастного господина, когда занимался его раной.
Забавно поджав губы, Эмми тайком взглянула на маленького джентльмена. Он показался ей спящим или в беспамятстве: в любом случае, он не мог видеть того, что она собирается сделать. Осторожно подняв медальон за цепочку, Эмми повертела его с благоговейным восторгом. Никогда раньше в ее руках не оказывалась подобная вещица - чистое золото, гладкий овальный футляр, без единой надписи, даже инициалов на нем не было. Замирая от странного волнения, Эмми приложила его к груди и сама едва не прыснула со смеху, увидев, как нелепо он смотрится на фоне безыскусного платьица. Ей было немного боязно разглядывать чужие вещи, но любопытство взяло верх и она решилась открыть его. Медальон поддался не сразу, и Эмми подумывала бросить эту затею, чтобы не сломать его, но тут крышка откинулась и она едва не ахнула от наивного восторга. Внутри оказалась миниатюра, исполненная на слоновой кости в мягких полутонах акварели. Кисть художника искусно изобразила молодую даму: в белом платье, зауженном на талии, с нежными рукавами и роскошным подолом, она ступала по алым розам - что, разумеется, было понято глупышкой Эмми буквально, ведь она совсем ничего не знала ни о парижском «Алфавите любви»*, ни о надеждах и сомнениях влюбленных. Эмми грустно вздохнула: будь портрет правдив хоть вполовину, супруга бедного джентльмена все равно бы осталась необычайно красивой - ей, безродной деревенской девице, у которой всей красоты и было, что юность да густые волосы, судилось лишь завидовать тем, с кого пишут такие портреты.
Мир высшего общества казался Эмми чем-то вроде недоступного Олимпа, где жили все те боги и богини, которых так рьяно жаловали трудяги пера того славного времени. Вернее сказать, Олимпом были их роскошные дворцы, в которых дамы появлялись с невообразимыми прическами, сверкая драгоценностями, какие не снились и шахам из волшебных сказок, а кавалеры, чью красоту с трудом оспорил бы сам Аполлон, были храбры и галантны - и все, конечно же, влюблены, навечно и до самой смерти, как только рыцарь из былых времен может быть влюблен в даму его сердца. Все эти представления преспокойно уживались в голове Эмми с тем, что она успела повидать воочию - а благородные сэры использовали гостиницу ее дяди для самых разнообразных нужд, порой опускаясь до такого поведения, какое редко встречалось и среди неотесанных, но в большинстве своем незлобивых деревенских пареньков. Ей не казалось противоречивым то, что английский джентльмен может быть и галантным принцем, и редкостной свиньей - в конце концов, небожители не были ничем обязаны им, простым смертным деревушки Уэстфилд, а тех, кто посмел в этом засомневаться - имелись в виду французы, - обязательно покарает господь, как любили говаривать старики.
Пристально осмотрев худое, осунувшееся лицо, короткий нос и острые уши их гостя, Эмми с ухмылкой подумала, что безымянный джентльмен напоминает ей какого-то зверька - наверное, лисицу. К тому же он был маленьким и болезненно худым, стоило только взглянуть на его руки и особенно на пальцы - все кожа да кости. Было странно представить столь некрасивого мужчину рядом с такой прекрасной дамой. Что же могло их соединить? Была ли то дурманящая страсть, судьба, коварство или принуждение? Вовремя остановив себя, Эмми захлопнула чужой медальон: над этими волнующими тайнами она еще успеет поразмыслить, сейчас же ее ждут дела.
читать дальше
(1)
На столике слева догорала оплывшая свеча, скривившись под тяжестью воска. Горячие капли застывали на ней, не успевая скатиться на подсвечник. Чуть поодаль, в глубоком кресле, расположилась щуплая фигурка - она казалась еще тоньше в плену длинных теней, чьи движения напоминали взмахи невидимых крыльев. Черный сюртук Шовлена держался на одних плечах, жилет был небрежно расстегнут, а галстук сбился набок, обнажая шею. Посол республики сложил платок вчетверо и прижал его к глазам - от дурного света и напряжения они слезились. Он касался их отрывистыми движениями, словно не желая причинить себе новую боль. На коленях француза лежали донесения - нацарапанные на клочках грязной бумаги, побывавшие в руках служанок и кучеров, рыночных торговок и городского отребья. Комитет общественной безопасности мог гордиться тем, что владел в Англии самой народной агентурой. Вербовщики не гнушались ни одного общественного слоя: не всякие из наемников умели писать, зато каждый был признанным мастером в искусстве предавать и доносить.
Шовлен продирался сквозь кривые строчки с упорством, ослабленным усталостью. Ему приходилось подносить записки ближе к лицу, чтобы разглядеть буквы в неровном мерцании свечи. Временами он запрокидывал голову, крепко закрывал глаза и запускал худые пальцы в волосы, отчего взъерошенные пряди ложились на лоб, с которого ни на мгновенье не сходили глубокие морщины задумчивости. Поглощенный мыслями, Шовлен совсем не расслышал легкий скрип сапог, который, впрочем, тут же прекратился. Швырнув на стол очередное донесение, он бегло коснулся переносицы и какое-то время просидел, не двигаясь. Огонек свечи качнулся, словно вторя движению невидимой руки, после чего засиял на удивление ровно - казалось, даже тени перестали двигаться подобно актерам в немом театре. Устав терпеть постылый полумрак, Шовлен потянулся к догорающей свече.
Запоздалый выстрел грянул в ту самую секунду.
Спина Шовлена выгнулась, словно по ней ударили плетью. Отчаянно сверкнули глаза, рука метнулась к груди, сквозь пальцы тут же просочилась кровь. Все это длилось одно безумное мгновенье - пороховой дым еще не успел рассеяться, когда француз упал на спинку кресла, а рука бессильно соскользнула вниз, застыв с раскрытой, окровавленной ладонью.
Огонек свечи сжался в испуганное пятнышко и тут же разгорелся с новой силой, когда распахнулась дверь, впустив тех, кто ждал осуществления дерзкого плана. Стрелявший не двигался - только плечи вздымались от тяжелого дыхания да рука никак не решалась опустить пистолет. Лицо его было скрыто за высоким воротом, но глаза предательски выдали его душевные муки: это был не хладнокровный убийца и не тот человек, чье огрубевшее сердце равнодушно к чужим страданиям. Не отрываясь ни на миг, таинственный стрелок смотрел на щуплую фигурку Шовлена, в грудь которого он только что всадил пулю.
(2)
Когда Эмми прибиралась на комоде, то внезапно обнаружила медальон. Сначала ей подумалось, что его забыл тот высокий, обходительный джентльмен, который принес сюда своего друга - она его толком и разглядеть-то не успела: едва он отдал все необходимые распоряжения, как скрылся в соседней комнате, где спешно сменил рубашку, после чего спустился вниз и, видимо, ушел. Нет, сказала себе Эмми, если бы медальон принадлежал ему, он бы оставил его в той комнате - выходит, медальон снял доктор, с шеи несчастного господина, когда занимался его раной.
Забавно поджав губы, Эмми тайком взглянула на маленького джентльмена. Он показался ей спящим или в беспамятстве: в любом случае, он не мог видеть того, что она собирается сделать. Осторожно подняв медальон за цепочку, Эмми повертела его с благоговейным восторгом. Никогда раньше в ее руках не оказывалась подобная вещица - чистое золото, гладкий овальный футляр, без единой надписи, даже инициалов на нем не было. Замирая от странного волнения, Эмми приложила его к груди и сама едва не прыснула со смеху, увидев, как нелепо он смотрится на фоне безыскусного платьица. Ей было немного боязно разглядывать чужие вещи, но любопытство взяло верх и она решилась открыть его. Медальон поддался не сразу, и Эмми подумывала бросить эту затею, чтобы не сломать его, но тут крышка откинулась и она едва не ахнула от наивного восторга. Внутри оказалась миниатюра, исполненная на слоновой кости в мягких полутонах акварели. Кисть художника искусно изобразила молодую даму: в белом платье, зауженном на талии, с нежными рукавами и роскошным подолом, она ступала по алым розам - что, разумеется, было понято глупышкой Эмми буквально, ведь она совсем ничего не знала ни о парижском «Алфавите любви»*, ни о надеждах и сомнениях влюбленных. Эмми грустно вздохнула: будь портрет правдив хоть вполовину, супруга бедного джентльмена все равно бы осталась необычайно красивой - ей, безродной деревенской девице, у которой всей красоты и было, что юность да густые волосы, судилось лишь завидовать тем, с кого пишут такие портреты.
Мир высшего общества казался Эмми чем-то вроде недоступного Олимпа, где жили все те боги и богини, которых так рьяно жаловали трудяги пера того славного времени. Вернее сказать, Олимпом были их роскошные дворцы, в которых дамы появлялись с невообразимыми прическами, сверкая драгоценностями, какие не снились и шахам из волшебных сказок, а кавалеры, чью красоту с трудом оспорил бы сам Аполлон, были храбры и галантны - и все, конечно же, влюблены, навечно и до самой смерти, как только рыцарь из былых времен может быть влюблен в даму его сердца. Все эти представления преспокойно уживались в голове Эмми с тем, что она успела повидать воочию - а благородные сэры использовали гостиницу ее дяди для самых разнообразных нужд, порой опускаясь до такого поведения, какое редко встречалось и среди неотесанных, но в большинстве своем незлобивых деревенских пареньков. Ей не казалось противоречивым то, что английский джентльмен может быть и галантным принцем, и редкостной свиньей - в конце концов, небожители не были ничем обязаны им, простым смертным деревушки Уэстфилд, а тех, кто посмел в этом засомневаться - имелись в виду французы, - обязательно покарает господь, как любили говаривать старики.
Пристально осмотрев худое, осунувшееся лицо, короткий нос и острые уши их гостя, Эмми с ухмылкой подумала, что безымянный джентльмен напоминает ей какого-то зверька - наверное, лисицу. К тому же он был маленьким и болезненно худым, стоило только взглянуть на его руки и особенно на пальцы - все кожа да кости. Было странно представить столь некрасивого мужчину рядом с такой прекрасной дамой. Что же могло их соединить? Была ли то дурманящая страсть, судьба, коварство или принуждение? Вовремя остановив себя, Эмми захлопнула чужой медальон: над этими волнующими тайнами она еще успеет поразмыслить, сейчас же ее ждут дела.
________________
* «Алфавит любви» - коллекция аллегорически орнаментированных инициалов и монограмм, выпущенная парижским каллиграфом Пуже в 1666 г. В искусстве эпохи барокко высоко ценились эмблематика, символизм.