У меня создалась небольшая зарисовочка про инспектора - конечно, ситуация в ней пролегает где-то на грани абсурда, но у нас ау, оос и все прочие радости жизни)
upd: внезапно! - читателям понравился текст, и думаю, не грех будет его в дневник и запостить, хоть он и коротенький)
Инспектор и Козетта
Все время, пока закрывалась дверь, пока шинель ложилась на спинку стула, пока нежные, белые пальчики неуверенно сминали край покрывала, инспектор чувствовал себя человеком, которого обвязали веревкой и тянут куда-то - то ли вверх, то ли вниз - а сам он не может ничего сделать и только хватается за все, что попадется. Он цеплялся за собственную душу, раздирал ее до крови и снова бросался на самого себя, как собака бросается на изглоданную кость. Уголки его губ опустились так низко, что лицо приняло жалкое выражение. Он чувствовал себя не на месте - и всякий раз, когда это случалось, он отстранялся и смиренно ждал, вернется ли к нему сила духа или же судьба сочтет нужным заставить его глупо ошибиться. С такими чувствами он расстегивал иссиня-черный мундир, не спеша, как делал каждый вечер, словно освобождаясь от цепей закона, которые были неразрывно с ним связаны. Наконец, когда осталась лишь одна пуговица, он обернулся к Козетте и сказал хрипловатым голосом:
- Вы, - даже в этот момент он не смог обратиться к ней по-иному, - должны понять, что я не подхожу молодой девушке... девушке из общества. Я имею дело с преступностью. Мне приходилось убивать людей. Делать многое, что неприемлемо для джентльмена. Я простой человек. Если вы скажете «нет», я соглашусь с вашим... с вашим выбором.
Она взглянула на него - отстраненно, задумчиво. Казалось, она не слышала ни слова из того, что он сказал, и лишь по глазам, подернутым тоской, по неподвижному лицу, вдруг догадалась, что в этом человеке идет борьба двух чувств: чувства долга, которое приказывало остановиться, и того чувства, которое питает мужчина к любимой им женщине.
- Странно, - сказала она, - я совсем об этом не думаю, когда мы вместе... Мы вместе - ведь это главное?
- Нет. Я не знаю. Если бы я знал...
Она молчала - он ждал ее слов, понимая, что не услышит их, что их судьбы оставлены на откуп ему одному.
- Хорошо, - сказал он. Он не мог промолчать в ответ.
Расстегнув ворот, старший инспектор полиции стащил с себя рубашку. Свет свечи был тусклым, но и в ее зловещем мерцании он вдруг увидел старые шрамы - на руках, на груди, метки темных улиц. Он раньше и не замечал их - увиденное одним часто кажется сомнительным, пока это же не увидит другой. Годами он жил в согласии со шрамами, законом и совестью - теперь у него остались только рубцы. И оттого, что эти отметины могут стать причиной невыносимого ему сочувствия, он потянулся к свече, чтобы погасить ее.
- Нет, не надо!
Он отнял руку.
- Не надо, я боюсь темноты, - шепнула она. - В темноте мы не видим, кто мы... мы можем стать чужими, ведь правда? Я не хочу, чтобы так было.
upd: внезапно! - читателям понравился текст, и думаю, не грех будет его в дневник и запостить, хоть он и коротенький)
Инспектор и Козетта
Все время, пока закрывалась дверь, пока шинель ложилась на спинку стула, пока нежные, белые пальчики неуверенно сминали край покрывала, инспектор чувствовал себя человеком, которого обвязали веревкой и тянут куда-то - то ли вверх, то ли вниз - а сам он не может ничего сделать и только хватается за все, что попадется. Он цеплялся за собственную душу, раздирал ее до крови и снова бросался на самого себя, как собака бросается на изглоданную кость. Уголки его губ опустились так низко, что лицо приняло жалкое выражение. Он чувствовал себя не на месте - и всякий раз, когда это случалось, он отстранялся и смиренно ждал, вернется ли к нему сила духа или же судьба сочтет нужным заставить его глупо ошибиться. С такими чувствами он расстегивал иссиня-черный мундир, не спеша, как делал каждый вечер, словно освобождаясь от цепей закона, которые были неразрывно с ним связаны. Наконец, когда осталась лишь одна пуговица, он обернулся к Козетте и сказал хрипловатым голосом:
- Вы, - даже в этот момент он не смог обратиться к ней по-иному, - должны понять, что я не подхожу молодой девушке... девушке из общества. Я имею дело с преступностью. Мне приходилось убивать людей. Делать многое, что неприемлемо для джентльмена. Я простой человек. Если вы скажете «нет», я соглашусь с вашим... с вашим выбором.
Она взглянула на него - отстраненно, задумчиво. Казалось, она не слышала ни слова из того, что он сказал, и лишь по глазам, подернутым тоской, по неподвижному лицу, вдруг догадалась, что в этом человеке идет борьба двух чувств: чувства долга, которое приказывало остановиться, и того чувства, которое питает мужчина к любимой им женщине.
- Странно, - сказала она, - я совсем об этом не думаю, когда мы вместе... Мы вместе - ведь это главное?
- Нет. Я не знаю. Если бы я знал...
Она молчала - он ждал ее слов, понимая, что не услышит их, что их судьбы оставлены на откуп ему одному.
- Хорошо, - сказал он. Он не мог промолчать в ответ.
Расстегнув ворот, старший инспектор полиции стащил с себя рубашку. Свет свечи был тусклым, но и в ее зловещем мерцании он вдруг увидел старые шрамы - на руках, на груди, метки темных улиц. Он раньше и не замечал их - увиденное одним часто кажется сомнительным, пока это же не увидит другой. Годами он жил в согласии со шрамами, законом и совестью - теперь у него остались только рубцы. И оттого, что эти отметины могут стать причиной невыносимого ему сочувствия, он потянулся к свече, чтобы погасить ее.
- Нет, не надо!
Он отнял руку.
- Не надо, я боюсь темноты, - шепнула она. - В темноте мы не видим, кто мы... мы можем стать чужими, ведь правда? Я не хочу, чтобы так было.