Прощаясь с улыбкой

[zis-is-kaos]

Фэндом: «The Keys of the Kingdom»
Описание: Война, Британия, Тайнкасл. 1941 год.
Персонажи: мисс Аделаида Хейдс, епископ Ансельм Мили и др.
Рейтинг: PG
Жанр: драма; АУ
От автора: Задумывалось как зарисовка о судьбе персонажей «Ключей» во времена Второй мировой войны, поэтому матчасть здесь исключительно для фона, так что если кто пожелает подробнее развить эту тему, автор ничуть не против)

We'll meet again
Don't know where
Don't know when *

(I) - После налета

Весь прошедший день небо над городом было удивительно ясным. Острые шпили собора пронзали облака - суровые, но легкие, они возвышались над Тайнкаслом, его витыми улочками с неровными рядами крыш, порой бледнея на фоне густой дымки, что шла от заводов за рекой. Часы под стрельчатыми окнами отмеряли минуты последнего дня апреля. Непогрешимые и точные, аккуратные и чопорные, словно викторианский джентльмен, они не опаздывали и не спешили - им было невдомек, какой смертельной лихорадкой охвачен Старый свет весной 1941 года. Размеренный бег их стрелок не трогали взгляды горожан - до странности тревожные, они впивались в ясное, спокойное небо, словно мечтая о грозе, о тумане, о веренице свинцовых туч. Весна смеялась над их причудливыми страхами, она была прекрасна и равнодушна, словно античная богиня, пленяя смертных неотразимой, но опасной красотой.
А когда Тайнкасл погрузился в ночную тьму, когда исчезли и часы, и башенки, уступив место неприлично ярким звездам, тогда над черными трубами фабрик, над стылой гладью реки, над канувшим во мрак собором вознесся иной крест. Грубый и черный, обрамленный хищным белым, он глядел на город - щурясь, из-под крыла, будто глаз химеры, чьим жадным смехом был пропеллерный гул.
Химера была рукотворной.
***
Чья незримая рука подбросила монетку, обронив ее на Риджент-стрит, - на это не смог бы ответить и старинный собор, за семь веков видавший всякое. Пыльным майским утром, после налета «Хейнкелей»*, какого еще не знал Тайнкасл, город имел плачевный вид. Мост через реку был разрушен, заводы - приманку для люфтваффе - окутала иная, мертвая дымка. Немецкие летчики берегли бомбы для мостов, заводов и железных дорог, но в любом деле найдется человек, чьей щедростью будет вымощена короткая дорога в ад. Кто из пятидесяти пилотов, чьи боевые машины участвовали в ночном рейде, сбросил остаток боеприпасов на тихую улочку, дано знать лишь ему и истории. К счастью и безутешному горю, только два дома были серьезно повреждены. Один из них буквально сравняло с землей: выбоина в ряду ему подобных - пусть закопченных дымом, но все же целых - походила на корень гнилого, сломанного зуба, от этого выглядя еще страшней и печальней.
Проехать по улице было невозможно: полиция перегородила въезд, чтобы позволить военным спокойно разобрать завалы. Мимо них, осторожно обходя кирпичи и битое стекло, тянулась вереница жителей - мрачных и серых, словно само майское утро. Никто из них не произнес ни слова - только маленькие дети порой улыбались, и тянули матерей за рукав, и указывали то на рослую фигуру полисмена, то на большую белую табличку «Road Closed»*, которая здесь раньше не стояла, - им было невдомек, что всего этого они могли и не увидеть. Кто понимал, те хранили молчание - разбредаясь по подъездам, задирая головы, смотря в разбитые окна, словно родные дома вдруг стали для них чужими. Но были и другие - те, на кого ни полисмены, ни солдаты, ни другие люди старались не смотреть.
Они стояли у самого пепелища. Мужчины, женщины - их было не так уж много, но в серой дымке долгожданного тумана они казались бестелесными призраками. На белых лицах жили лишь глаза: они смотрели в начало улицы, откуда шли те, кто провел в убежище ту роковую ночь. Порой их черты искажались надеждой, когда вдали являлся силуэт, напоминая того, кого они так ждали, но Риджент-стрит еще ни разу не услышала безумный в своей радости крик.
Крик был совсем другим - пронзительным и возмущенным:
- Чарли Нортон, твою мать!

(II) - Риджент-стрит

Имя, фамилия и нелестное приложение относились к высокому полисмену лет сорока. Он прибыл к разрушенному дому почти сразу же после пожарных, но в хаосе огня и криков, брандспойтов и подоспевших медиков разобрать что-либо так и не смог. Человек недалекий, но ответственный, он не счел себя вправе отвечать на слезные расспросы, с которыми к нему бросались те, чьи родные и близкие жили в пострадавших домах. Рассудив, что ложная надежда хуже, чем горькая, но проверенная правда, Чарли, сам того не желая, превратился в ненавистную фигуру. Люди были слишком подавлены горем, чтобы спорить с ним и требовать ответов, но одна женщина и не думала мириться с его упрямым молчанием. При звуке ее голоса Чарли вздрогнул и уставился на нее с довольно глуповатым видом. Не теряя ни секунды, она схватила дылду-полисмена за ухо и потащила в сторону.
- А ну-ка, на пару слов!
Сопротивляться Чарли и не думал.
- Ада, ты? - только и смог выдохнуть он, когда давняя подруга соизволила его пустить.
- Нет, Уинстон Черчилль!
Леди хрупкого сложения, лет тридцати пяти, сжигала его гневным взглядом. Строгий пиджак сбился набок, светлые пряди лежали как попало, цвет ее туфель был едва различим под слоем сероватой пыли. Она бежала от самого начала улицы, не боясь ни упасть, ни подвернуть ногу, - и теперь весь ее гнев, все душевные муки, излились на голову несчастного полисмена.
- Я думал, ты в Америке, - буркнул он первое, что ему вспомнилось.
- Послушай, друг: думать ты будешь у меня на пенсии, а сейчас быстро ответил, куда отсюда увезли раненых!
Прямолинейность Ады всегда сбивала Чарли с толку. То, что он так берег от посягательств, было выболтано с такой скоростью, что его крепкий лоб едва ли не взмок под козырьком от шлема.
- Раненых было мало, много погибших, списки пока не вывесили, но я слышал, как один врач сказал «Ройял Виктория»* - наверное, туда!
С губ Аделаиды сорвался нервный вздох. Она дрожала: грозный голос лишь скрывал тот ужас, который сквозил в ее больших глазах - под ними лежали морщинки, став еще заметней оттого, что размазалась тушь.
- Прости, что я так набросилась. Ты настоящий друг. Спасибо.
- У тебя здесь жил... живет кто-то? - запнулся Чарли.
- Неважно, - только и смогла шепнуть мисс Хейдс. Чарльз Нортон знал ее под этой девичьей фамилией - по крайней мере, до ее отъезда в Штаты.
- Ты прости, - продолжил Чарли, - если я слишком в лоб...
При этом он потирал щеку, что смотрелось бы комично, не случись это на улице, где воздух был пропитан пылью и смертью.
- ...но тут такое было - врагу не пожелаешь. Если твой, кто он там, добрался до убежища, тогда его лучше здесь подождать, а если нет...
- Он никогда бы не пошел в убежище, этот болван, этот придурок! Он, мать его, слишком горд, он особенный, он не как все, уж я-то его знаю!..
Отвернувшись, мисс Хейдс закрыла лицо ладонью. Чарли обмяк: в своем дурацком шлеме и сутулясь, он походил на старшего мальчишку, который напялил китель полисмена для постановки школьного театра.
- Я пойду, - тихо добавила она. - Спасибо, Чарли, и счастливо тебе.
- Ты... держись.
- Кто, я? Я не плачу? - невпопад ответила мисс Хейдс. Она задумалась о чем-то или о ком-то, глядя в окно соседнего дома - пустую, черную глазницу.
- Знаешь, я помню, там всегда стоял цветок.
Чарли вскинул голову.
- Да, точно.
Ее голос был тих и бледен.
- Помню, я часто видела, как хозяйка ставит его на подоконник. Он был таким красивым... необычным... я каждый раз думала, вот бы узнать его название. Так и не узнала. И поделом.

(III) - "Royal Victoria Hospital"

***
Больница «Ройял Виктория» располагалась в старом здании с невысокой каменной оградой, сплошь увитой зеленью. Ворота в ней были довольно узкими, равно как и калитка, из-за чего вся улица походила на вавилонское столпотворение. Машины с ранеными продолжали прибывать: кого-то не сразу смогли извлечь из-под обломков, а некоторых и вовсе подсаживали по пути - проезду мешали обломки стен и воронки от немецких бомб, и машинам приходилось подолгу выстаивать на перекрестках, ожидая, пока солдаты и добровольцы расчистят им путь. В этом хаосе, граничившем с безумием, персоналу больницы было не до посетителей, их требований и слезных расспросов. Мисс Хейдс не питала никаких иллюзий насчет того, позволят ли ей войти. Обойдя центральный вход, она свернула за угол, быстро оглянулась, сняла туфли, поставила их сверху, перелезла через ограду, спрыгнула на влажную траву, наспех обулась, поправила волосы и скользнула в ближайшую дверь.
Внутри больницы было едва ли не хуже, чем на улице. Все оттенки человеческих страданий, начиная с тихого стона и кончая невыносимым криком, доносились до ее ушей. Многих оставляли прямо в коридорах - на носилках, на матрацах, кто мог стоять, тот попросту опирался на стену. Мисс Хейдс поежилась: ей вдруг пришло в голову, что она видит лишь тех, кто пострадал не очень сильно. Заглянуть хотя бы за одну дверь ей не хватало духу.
Она могла часами бродить по узким, мрачным коридорам, и никто не обратил бы на нее и толики внимания. Решимость, с которой она перебиралась через ограду, развеялась, словно дым на ветру: она все чаще всхлипывала, понимая, каким безумием, какой глупой выходкой было искать человека в огромном городе, даже не зная, жив он или мертв.
- Вы не с Риджент-стрит? - спрашивала она у тех, кто мог говорить, но ей отвечали отрицательно. Лишь в самом конце коридора ей попался молодой еще парень, чья голова была обмотана алым от крови полотенцем. Дышал он тяжело, и расспрашивать его она бы не стала, не покажись он ей на удивление знакомым.
- Дружок, прости, что я достаю, - шепнула мисс Хейдс, склонившись к нему ближе, - но ты случайно не с Риджент-стрит?
- Ага... - выдохнул парень.
- Ты не видел здесь, в больнице, одного твоего соседа? Низкий такой, рыжеволосый, вечно мрачный. Слит по фамилии. Знаешь его?
- Знаю... - прошептал он, так тихо, что мисс Хейдс пришлось наклониться к самым его губам.
- Он здесь?
- Не видел... дом... взорвали... там никто бы...
- Все, все. Я помню. Спасибо, дружище. Поправляйся.
Ей больше ничего не хотелось. Она засунула руки в карманы пиджака, чтобы хоть как-то унять дрожь, и медленно направилась к выходу, когда зрелище, столь же внезапное, сколь нежелательное, заставило ее тихонько произнести:
- Ох, только не это...
- ...нашим делам, - заключил седовласый мужчина в белом халате, сердечно пожимая руки второму, в темном пиджаке, накинутом на плечи. Даже если бы пиджак не был до неприличия изысканным, даже если бы мисс Хейдс не услышала мягкий, медовый голос, то один лишь размах не в меру широких плеч, один лишь рост и плотная, внушительная фигура, с головой бы выдали епископа Тайнкасла.
- Безусловно, - кивнул он, продолжая улыбаться, пока главврач не прикрыл за собой дверь. Загнав улыбку в уголки пухлых губ, епископ взялся за рукав, закатанный до локтя, и аккуратно опустил его. Мисс Хейдс только тогда заметила, что рука его, холеная и длинная, с белоснежной кистью, была перетянута бинтами. Епископ Мили отродясь не вызывал в ней теплых чувств, но и бежать от него она не думала - просто остановилась, гадая без особого интереса, узнает ли он ее.

(IV) - Епископ Мили

- Клайв, помогите... - бросил Мили, обернувшись к кому-то спиной. Пока тот самый некто помогал ему облачиться в пиджак - епископ был в гражданском, исключая белый воротничок, - мисс Хейдс скептически следила, как большие глазища клирика пристально сощурились в ее адрес. Между бровями Мили пролегла морщинка, отразив глубокие раздумья.
- Мисс Хе-ейдс! - наконец, протянул он, чуть подавшись назад и с высот своего роста умиленно разглядывая ее хрупкую фигурку.
- Уже не мисс и не Хейдс, но вы правы.
Епископ Мили принадлежал к числу тех счастливчиков, кто и под семьдесят остается в душе ребенком. Его глаза, чей цвет - небесно-голубой - всегда был роковым для женской части паствы, тут же округлились в изумлении, чем стали походить на опрятные фарфоровые блюдца. Он был большим красавцем и состарился им же - только поседели волосы, да светлые брови потеряли выразительность, зато он похудел в щеках, что привнесло в его облик черты утонченности, приходящей с возрастом. Речь его, однако, не утратила ни капли старой напыщенности:
- Я чрезвычайно рад, что мы с вами так удачно свиделись!
- Ага, я тоже очень рада, - кисло ответила мисс Хейдс.
Мили дважды хлопнул веками, как делал всякий раз, когда желал побудить собеседника к продолжению разговора.
- Что с вами стряслось? - бросила она, кивнув на его руку. - Ошпарились супом, который вам с утра снесли в постель?
- Вы хоть бы помолчали, что ли... - буркнул человек в запыленной сутане, все это время стоявший за епископом.
- Твое какое дело? - вспылила мисс Хейдс, чьи нервы больше ее не слушались.
- Все в порядке, Клайв. Не будем ссориться.
- Нет уж, я хочу послушать, о чем там лает ваша собачонка!
Мили расплылся в улыбке, ничуть не озаботившись, что его секретаря так подло оскорбили. Мисс Хейдс это понравилось: она прекрасно помнила, кто занимал эту должность до пришествия Клайва, и была более чем уверена, что скажи она такое в адрес Слита, епископ не погладил бы ее по головке.
- А о том, - вспылил Клайв, чуть не спутав коридор больницы с кафедрой собора, - что совершенное монсеньором епископом не только превосходит по смелости и самоотдаче...
- Клайв, дружище.
Ладонь епископа легла на его плечо с успокоительной мягкостью.
- Вы правы: я немного обжегся, - заметил Мили, ничуть не изменив улыбчивому выражению. - Вы знаете, мне никогда не везло с ловкостью - что уж говорить о моих нынешних годах! Вчерашним вечером я отправился с визитом к полковнику Герсту - он живет недалеко от центра, - дабы обсудить некоторые насущные вопросы, которые непременно затронут городскую администрацию. К слову, у полковника чудесная коллекция мировых вин, не говоря уж о познаниях в деле их сортов!
Во время этого рассказа лицо мисс Хейдс делалось все более унылым.
- Мы засиделись допоздна, - продолжил епископ, вздохнув с некоторой грустью. - По счастью, сигнал тревоги дали вовремя, мы собрались и отправились в сторону ближайшего убежища. Едва мы вышли на улицу, как услышали крик: Томас, сынок милейшей миссис Хардинг - мальчишка изумительно поет в церковном хоре! - остался запертым в своей комнате: мать его ненадолго вышла и слишком сильно захлопнула дверь, а открывалась она только ключом и снаружи. Бедняга Томми, наверное, хотел открыть ее, чтобы предупредить мать о налете - увы, война делает излишне смышлеными наших детей! В комнате свет не горел, только старая керосиновая лампа, а сам он до выключателя не смог бы дотянуться... С этой лампой он и побежал к двери, но, видимо, не удержал ее в руке. Когда мы подоспели, огонь оттеснил его к самому окну. Прыгать было не так уж высоко, но он совсем испугался и не отвечал на наши крики. У полковника при себе был старый револьвер - по вечерам он без него не выходит. Я взял у него оружие, спешно поднялся по лестнице и вывел из строя дверной замок. Я...
Епископ чуть развел руками, невесело вздохнув.

(V) - Надежда

- Я не очень-то хорошо стреляю, - признался он, - поэтому на дверь комнаты у меня не осталось патронов, но я еще достаточно крепок, чтобы выбить ее плечом, - так я и поступил. Проскочить через огонь мне удалось почти удачно - правда, тогда оно на меня и свалилось. Думаю, это была некая полка - к счастью, я сразу же занес над головой руку, так что получил всего лишь ушиб и небольшой ожог. Томми узнал меня и послушался, когда я сказал ему прыгать - полковник словил его без проблем. Сам я, по счастью, слез по лестнице - ее достали не совсем вовремя, но, боюсь, ловить меня все равно бы не нашлось желающих.
- Это... это правда все? - запнулась мисс Хейдс.
- Конечно! - вмешался Клайв, только и ждавший, как бы ее унизить.
- Тогда я большая-пребольшая дура, и можете гнать меня отсюда в шею.
- Что вы, что вы! - мягко возразил ей Мили. - Клайв, прогуляйтесь до окошка... Вы так и не сказали, что вас сюда привело. Вы здоровы, я надеюсь?
- Здорова, - буркнула мисс Хейдс, которой было отчаянно стыдно.
Мили лукаво подмигнул.
- Вы были уверены, что я старый болван, который только и думает всю жизнь, что о еде.
- Ну, такого я вслух не говорила...
- Я не обижусь.
- Впечатление болвана вы и правда производите.
- Вы знаете, мне с самого детства спускали это с рук!
Мисс Хейдс невольно усмехнулась. Епископ сбился на доверительный шепот, поведав:
- У меня две докторских степени. Только никому не говорите.
- Черт возьми, я как-то и не подумала...
- О чем же?
- Да как о чем: что вы епископом стали не зря.
- Все мы ошибаемся, - философски заметил Мили. - Теперь расскажите вы. Боюсь, моя догадка правильна, и с кем-то из ваших случилось несчастье.
- Слит.
Улыбка схлынула с лица епископа в одну секунду.
- Что случилось?
- Ублюдки немцы разбомбили его дом. Я там была, мой старый приятель Чарли сказал, что всех раненых с Риджент-стрит привезли сюда, но я не могу найти его...
- Вы точно знаете, что он был дома?
- Я ничего не знаю. Ничего...
- Ну, что вы, что вы! Мы его обязательно отыщем!
Взяв мисс Хейдс за плечи, епископ Мили доверительно посмотрел ей в глаза. И было что-то в его спокойном, уверенном взгляде, в мягком касании теплых ладоней, что заставило ее забыться. Словно ребенок, готовый поверить в чудо, обещанное взрослыми, она взглянула на него с надеждой.
- Конечно, найдем, - заверил ее Мили. - Клайв, на пару слов...
Пока епископ внушал секретарю инструкции, мисс Хейдс прислонилась к стене одними плечами и запрокинула голову. На губах ее мелькала чуть язвительная улыбка - ей вспоминался Слит, его дурацкие манеры, ужасные привычки, вредный характер, нелепые рыжие волосы - и глаза, глаза, ради которых она готова была все ему простить, но не прощала, да и сам он не ждал от нее милосердия.
- Ну, вот, - епископ мягко взял ее под локоть, - Клайв за всем проследит, а мы с вами пока отправимся куда-нибудь и подождем.

(VI) - Забытые разлуки

***
Покинув больницу, Мили и его спутница свернули на соседнюю улочку, где епископ без труда отыскал маленькое кафе. Вместо столиков на улице, привычных для теплого мая, под высокими стеклами витрины лежали мешки с песком. Мисс Хейдс невольно вздрогнула, заметив, что внутри нет никого. Не было и музыки: жители Тайнкасла погрузились в единодушный и молчаливый траур.
- Нам кофе, - негромко сказал Мили.
Мисс Хейдс невольно вздрогнула. Ей все казалось, что она вновь стоит у жуткого пепелища на Риджент-стрит - среди тумана, в одиночестве. Достав аккуратный портсигар, она выудила оттуда длинную дамскую сигарету. Епископ, к изумлению, мелькнувшему в ее глазах, повторил то же, щелкнул зажигалкой и дал ей огоньку.
- Не знала, что вы курите, - бледно заметила мисс Хейдс.
Мили вертел сигарету в пальцах, чуть приминая ее.
- Что вы, я не курю, - ответил он. - Если бы не наше время...
Мили улыбнулся самым краешком губ. Мисс Хейдс невольно усмехнулась, вспомнив, как епископ, прежде чем присесть, чуть одернул брюки. В его движениях, даже в грустную минуту, сквозила манерность, ставшая привычкой, - пожалуй, это было тем немногим, что роднило Мили и его бывшего секретаря.
- Послушайте, монсеньор, или как вас там...
- Ансельм.
- Хорошо: Ансельм.
Мисс Хейдс замялась, потеряв нить своих мыслей. Епископ тем временем взялся за чашку кофе и едва коснулся ее губами.
- У вас, наверное, дома склады настоящего кофе, а не этой похлебки для простых смертных.
Мили встретил невеселый укол с прежней мягкой улыбкой.
- Не будем обо мне, - предложил он. - Помню, лет шесть назад вы вышли замуж и вскорости уехали. Ваш муж вернулся с вами?
- Вот знали же, о чем спросить.
Она дважды затянулась прежде чем ответить:
- Ансельм, вы уж простите: я вам немного приврала.
- Неужели?
- Да. Вы, когда меня увидели, то вспомнили по фамилии моего дражайшего папочки, а я вам ляпнула, что я уже не мисс Хейдс. По правде говоря, я уже почти год как не миссис Кларенс. О чем и не жалею.
Остановившись, мисс Хейдс посмотрела в окно. Туман не отступал: узкая улочка все глубже уходила в белесое марево.
- Знаете, как бывает... - тихо продолжила она, не глядя на епископа. - Сначала ты, девчонкой, наивно веришь во всех этих принцев, драконов и прочее, потом растешь и понимаешь, что кому-то в нашем мире не судилось урвать кусочек семейного счастья. А потом встретишь болвана какого-нибудь - и снова веришь. Как будто идешь ты вечером по улице, смотришь в окна, заглядываешь в уютные квартирки, видишь, как мелькают тени - то детские, то взрослые, и думаешь, как было бы прекрасно быть там, в тепле, рядом с кем-то, а не скакать по лужам, в тесных туфлях и забрызганной грязью. Влюблялась я часто, по молодости да глупости, и заметила, что месяц я с ним ношусь, как с торбой писаной, месяц спустя - гляжу удивленно, а на третий - великими трудами вспоминаю, чем именно мне приглянулось это чучело. Кларенс - он был цивильным летчиком, работал на Говарда Хьюза... весь такой из себя мужчина, сильный да красавец. Не таскался по барам с ресторанами, говорил серьезно, романчики с цветами и шампанским не разводил. Вот тогда-то Ади, наивная дурочка, и решила, что прилетела к ней на стальных крыльях большая и чистая любовь.
Тон мисс Хейдс был по-прежнему язвительным, но епископ больше не улыбался.

(VII) - Падший человек

- Он увез меня в Америку, поближе к Голливуду, так что мне теперь все эти наши родные туманы поперек горла. Солнце, достаток, человеческая жизнь - может, кому-то это и не в новинку, а я не раз ходила в безработных и знаю, каково оно, есть единожды в день. Потом я стала замечать, что даже если я ему говорю о чем-то, по сложным вопросам советую, он все равно делает так, как ему вздумалось. С ним вообще было нельзя договориться - я мужчина, я, черт тебя дери, ветеран Первой мировой, куда ты, глупая женщина, лезешь! Было еще многое... всякое... даже вспомнить противно. А потом...
Мисс Хейдс сбила пепел. Пальцы ее дрожали.
- ...потом, в пылу очередного скандала, он мне выболтал, что женился на мне, потому что никогда не хотел детей, а я была слишком... старой, да!.. и он был уверен, что раз уж к мои годам у меня нет троих голодных ртов, то по вопросу я того же мнения. Вы уж меня простите, но о мужчинах я всегда думала плохо, а после Кларенса - и того хуже. Поэтому когда он в начале сорокового объявил, что пойдет военным летчиком, я швырнула об пол тарелку и сказала, что наши отношения подошли к концу. С такой, как я, станется вернуться в Лондон за месяц до «Блица»*, но я вернулась, а потом подумала: нет уж, если мне судилось, чтобы мне на голову свалилась бомба, пусть это будет в родном Тайнкасле! Я здесь совсем недавно - успела приехать поездом, пока пути не разбомбили. Одинокая дама с разбитым сердцем и скромными доходами... А, впрочем, что я распинаюсь! Вы клирик, вы у нас святой, откуда вам знать о бабских настроениях!
На лице епископа расплылось выражение, сходное с мордочкой кота, который разлил молоко и безмерно доволен своей выходкой.
- Знаете, меня упрекали во многом, - протянул он, чуть поведя широкими плечами, - но в аскетизме...
- Загадками говорите.
- Однажды...
Вопреки тому, что рядом с ними никого не было, Мили нагнулся ближе к ушку мисс Хейдс и прошептал ей нечто, отчего та совершенно растерялась.
- ...потом она...
В пустом зале зазвучал женский смех. Стараясь смеяться потише, мисс Хейдс утерла случайную слезу.
- Кто такая эта «она»?
- Нора... Лора, Дора. Кто угодно.
- Епископ, вы падший человек. Вам не стыдно было все эти... обеты нарушать?
Мили вознес к потолку блестящие глазища.
- В своей жизни, - поэтически начал он, - я то и дело оказывался перед лицом ужасных искушений. Они были столь сильны, что как я ни боролся с ними, у меня ничего не получалось. Однако многим позже я все же отыскал способ не поддаваться им.
- Какой же?
- Я постарел.
Мисс Хейдс отмахнулась от него тонкой ручкой.
- Вот вы, Ансельм: у вас же на лице написано, что свить бы вам семейное гнездышко да за птенцами смотреть! Вы ведь отец прирожденный! Жили бы себе в коттеджике за городом, были бы у вас сейчас дети да прав... нуки. Я понимаю, наш друг Горацио, тот никогда и ни за что, а вы...
- Горацио...
Епископ одними зубами сжал свежую сигарету.
- Я никак не мог запомнить его имя, - поведал он, вооружившись зажигалкой. - Мне всегда казалось, что оно не из «Гамлета», а из «Ричарда Третьего»... или из «Лира»... Помню, однажды, после того, как мы славно посидели в «Бродвее», я едва не назвал его Освальдом. Думаю, такого он бы мне не простил.

(VIII) - Крах надежды

- Нет, конечно, - подтвердила мисс Хейдс, чей голос вновь зазвучал легко. - Он имя свое ненавидел - даже мне не позволял произносить его вслух. Бедный, глупый Слит... Когда я ему позвонила из Лондона и сказала, что выхожу замуж, он мне сурово заявил, что очень рад за нас, и бросил трубку.
- С тех пор вы не виделись?
- Нет. А вы?
- О, я его встречаю часто.
- Все еще читает лекции?
- Да, конечно.
- Никогда не понимала, как могут быть философами люди, которые в своей личной жизни двух событий между собой не свяжут. Вот из меня бы вышел неплохой философ. А из него...
Она внезапно отвернулась.
- Вы заметили, - шепнула она, - что мы о нем говорим «был», «был»... Почему так?
Мили сдавил переносицу, ничего ей не ответив.
- Дружище, - произнес он, обращаясь к человеку за стойкой, - поставьте нам что-нибудь. Совсем тихо.
- Сэр... простите, но сегодня...
Епископ обернулся так, чтобы видели его лицо.
- Поставьте, - повторил он, бледно улыбнувшись.
Игла коснулась пластинки, смягчая тишину приятным легким потрескиванием. Мисс Хейдс обернулась к епископу. Она больше не скрывала слез.
- Вы обязательно встретитесь, - шепнул Мили, чуть коснувшись ее щеки ладонью. - Вот увидите. Только дождемся Клайва.
Время не спешило. Часы на соборе не боялись тумана, не знали горя, не помнили слез - все уходило, исчезало, сменялось новым, словно обороты стрелки. Епископ Мили молчал, вспоминая, о том, как глядел на них еще мальчишкой, о Таллоке и Френсисе, и многих других, память о которых не сломило время. Вера Линн пела о встречах и разлуке. Мисс Хейдс смотрела на прозрачную дверь, за которой изредка мелькали прохожие, всегда проходя мимо. Наконец, один из них, в длинной черной сутане, вошел внутрь, нервно огляделся и направился к их столику.
- Ах, вот и вы...
Секретарь нагнулся к самому уху епископа и что-то бегло прошептал.
- Да-да, я понял, - ответил Мили. - Подождите в машине. Я скоро буду.
За все время их разговора мисс Хейдс не шевельнулась. Спровадив Клайва, епископ обернулся к ней.
- Что же, - вздохнул он, чуть разведя руками, - боюсь, я вам соврал.
- Я прощаю вас. Вы ведь мужчина.
Никогда еще витрина маленького кафе не видела столь горькой улыбки и не слышала столь печальной шутки.
- Клайв дозвонился в три больницы и еще раз проверил списки по «Ройял Виктория». Всех, кого удалось спасти на Риджент-стрит, уже записали. Команда медиков, которая выехала туда ночью, не смогла ничем помочь и только подтвердила, что в другие больницы раненых не отвозили. Я также попросил Клайва поговорить с теми, кто провел ночь в убежище, и никто из них не вспомнил, чтобы с ними был человек, подходящий под описание.
- Да, спасибо.
- Всегда, впрочем, есть надежда...
- Я помню.

(IX) - Грешите, но будьте справедливыми

На улице пахло гарью и сыростью. Мили мягко отпустил ее руку, заметив:
- Я бы мог подвезти вас: сегодня вы вряд ли поймаете такси.
- Нет, не нужно, я живу недалеко.
- Как скажете.
Мисс Хейдс излишне пристально разглядывала свой каблук.
- Похоже, туфли я испортила... Ничего, дойду. Знаете, во этих всех фильмах, которые снимают за океаном, она уходит... идет себе по перрону или причалу, думает, что все кончено... и тут вдруг - раз! - ее зовут, и она оборачивается, а рядом стоит он... и хеппи-энд... А мы с вами стоим здесь, и ждем, и ничего не случится, и я уйду, и вы уедете, и нас не окликнет никто... Да что вы, не плачьте: терпеть не могу, когда плачут мужчины... Или плачьте, мне будет не так стыдно самой...
- Где вы остановились? - спросил Мили, болезненно сглотнув.
- На Черч-лейн, над книжным магазинчиком.
- Хорошо. До свидания.
- До свидания, Ансельм.
Она бледно улыбнулась.
***
- Куда вас отвезти, монсеньор?
Клайв обернулся, глядя на епископа. Лицо его приняло изумленное выражение.
- На радиостудию, - бросил Мили, прижимая к глазам платок. - Текст обращения... при вас?..
- Конечно, монсеньор!
- Дайте его мне.
Клайв поспешно распахнул портфель и протянул епископу несколько тонких листков. Мили сощурился и пробежал их взглядом.
- Что это? - вдруг спросил он, указывая на последний лист.
- Ах, это...
Вторым именем Клайва было служебное рвение, которое он старался проявить всегда и во всем. Обычно он записывал текст обращений и речей под диктовку, но в то утро решил превзойти самого себя.
- Ввиду того, что случилось ночью... и с вами, - добавил он, - я подумал, что вам неудобно будет с больной рукой их корректировать... и... и я внес туда несколько поправок, дабы отразить последние события... включить их в контекст, так сказать...
Его тираду прервал резкий звук. Перехватив листы, Мили разорвал их и швырнул рядом с собой на сиденье. Выглядел он нехорошо - Клайв тотчас же подметил, каким недобрым блеском сверкнули его глаза.
- Я долго терпел вас, Клайв, - сказал епископ, стараясь сохранять спокойный тон. - Терпел, потому что терпели и меня, и многое спускали мне с рук. Как вы знаете, я не праведник: я жил и живу в свое удовольствие, и говорил много таких вещей, которые не делают мне чести. Но даже я успел усвоить одну простую вещь, понять которую вам придется. Я, как и вы, был воспитан в благочестивом духе и привык к чистым ручкам и пылким речам, но однажды, на другом конце света, когда мне пришлось держать оружие, и целиться в живого человека, чтобы спасти друга, и чувствовать, как под моим пальцем движется спусковой крючок, - тогда я понял, что человеку позволено ораторствовать на любые темы, какие он только себе придумает. Но смерть - это не повод для высоких слов и латинских рифм, которыми вас, дружище, пичкали в духовной семинарии.
Схватив разорванные листы, епископ Мили одним движением вышвырнул их в окно.

(X) - This man has killed me even so

***
К вечеру лихорадка отступила, и город, чуть оправившись от ран, обрел тревожный, но покой. Мягко шелестели листья, забыв о смерти и вспомнив про весну, тихая улочка легкомысленно мечтала о солнце, не зная, что за чистым небом следует огненная буря. Остановив машину перед шикарным особняком, Клайв ушел открывать ворота, чтобы загнать ее в гараж. Епископ Мили, чей пиджак вновь был наброшен на плечи, стоял у открытой дверцы, поглаживая руку.
- Добрый вечер.
Епископ обернулся, сощурившись при тусклом свете фонаря.
- Добрый вечер, дружище, - негромко ответил он.
Человек в легком плаще, перетянутом поясом - такие носили по ту сторону Атлантики - стоял, прислонившись спиной к высокой изгороди. Его хрупкая, невысокая фигурка казалась ожившим рисунком из журнала - так хорошо на нем сидели светлый плащ, брюки, темные и широкие, даже туфли, носки которых он излишне пристально рассматривал. Он был немолод: волосы, заметно поседевшие, зачесанные назад и немного набок, казались лишь скромным напоминанием о его прежней медно-рыжей шевелюре.
- Я... я очень рад нашей встрече, - с трудом проговорил епископ.
Человек в плаще устало пригладил волосы. Когда он взглянул на епископа, в его темных, тревожных глазах вдруг отразилось чувство болезненной вины.
- Я слышал, вы спасли ребенка.
Голос его был слаб и глуховат.
- Да, это так, - ответил Мили.
- Я плохо о вас думал, - продолжил Слит, мучительно сведя брови. - Я не хотел видеть в вас ничего хорошего, и даже спустя годы я... я не мог переступить через гордыню и разглядеть в вас человека. Мне очень стыдно.
- Слит, ну что вы...
- Вы не знаете.
Бывший секретарь епископа едва мог говорить, но продолжал с болезненным упорством:
- Однажды вы спасли мне жизнь. Очень давно, вы этого и не вспомните. Я тогда хотел покончить с собой, и если бы не вы... А потом я думал, я - я ведь всегда себя ненавидел, и мне порой казалось, что лучше бы все тогда и закончилось. Вы понимаете, что значит быть обязанным жизнью человеку, к которому вы... плохо относитесь?
Его глаза блестели. Он вытер их тыльной стороной ладони - и вдруг воскликнул, неожиданно громко:
- Какое право я имел так прожить эту жизнь?! Я ненавидел всех, даже тех, кто пытался мне помочь! Мое место - на дне, под мостом, вот где я должен быть уже тридцать лет! Вы спасали меня зря!
- Мой милый Слит: конечно же вы так не думаете! Вы расстроены, вот и все. Все мы сегодня не в себе, нам многое довелось пережить... Поверьте, зла на вас я не держу.
- Спасибо.
Они смолкли. Клайв стоял невдалеке, по-глупому вертя в руках ключи. На бледном лице Слита пульсировали впадинки ноздрей.
- Мне пора, - тихо заметил он. - Всего вам наилучшего.
Мили был так подавлен, что не смог найти нужных слов. Он растерянно следил за тем, как Слит оторвал спину от изгороди и выпрямился, касаясь тротуара самым носком правой ноги.
- Что с вами случилось? - выдохнул епископ, когда Слит, чуть поморщившись, потянулся за костылями.
- То же, что и со всеми.
- Вы не ходили в убежище?
На лице Слита дернулся мускул.
- В последнее убежище, куда я собирался пойти, попала немецкая бомба. Погибло больше сотни человек. Женщины... дети.
- Я видел.
- С тех пор я никуда не хожу.

(XI) - Ближе к сердцу

Мили прижал ладонь ко лбу, становясь все грустнее.
- Послушайте, вас хорошо лечили? Я могу помочь, если вам что-нибудь понадобится.
- Пустяки.
Слит улыбнулся одними губами.
- Мне просто не везет с ногой.
- Я помню...
Мили запнулся. В глазах его промелькнули нотки стылого страха.
- Вы...
Епископ дышал тяжело, словно астматик, что случалось с ним в тревожные минуты.
- ...вы ведь сейчас живете на Хай-стрит, верно?
- Да.
- Болван... - одними губами шепнул епископ. - Старый болван...
- Простите?
- Нет, ничего...
- Вы в порядке?
- Нет, господи, нет...
Черед пугаться настал для Клайва и Слита. Секретарь, будучи самым молодым и здоровым, подхватил епископа под руку. Лицо Мили было мертвенно-бледным, он озирался с легкой паникой.
- Монсеньор, что с вами? - выдохнул побелевший Клайв. Епископ не смог ответить. Слит схватил секретаря за рукав, прошипев:
- Он жаловался на сердце?
- Нет... я не помню...
- Отведите его в дом!
Ослабший и перепуганный, Клайв едва справлялся с нелегкой ношей. Слит закусил губу, крепко зажмурился и взглянул на себя едва ли не с черной ненавистью. Он ничем не мог помочь - слишком болела нога. Прошло с полминуты, прежде чем он добрался до гостиной вслед за Клайвом и епископом. В эти полминуты без его ведома случилось немаловажное.
Едва секретарь помог епископу войти, как тот резко выпрямился и схватил его за плечо. Говорил он так тихо, что Клайв разбирал слова с большим трудом, а когда все понял, то вернул ему взгляд, одинаково изумленный и возмущенный. Видимо, епископ прекрасно понял его значение. Для некоторых людей, к которым принадлежал и Мили, было несвойственно угрожать - вся их мягкая натура была чужда желанию физически подавить соперника. Тем страшнее он выглядел, когда, расправив плечи и нависнув над жалкой фигуркой, приблизил к своему его лицо и отчеканил:
- Если не успеешь, я тебе шею сверну.
***
- Вам точно лучше?
Правый глаз Мили открылся и взглянул на Слита с надрывной печалью.
- Все в порядке, - тихо ответил он. - Это от недосыпания. Я совсем не привык работать в ночное время...
Епископ уложил ладонь на грудь, добавив:
- Вы можете идти, вы же спешили...
- Я не оставлю вас одного.
- Спасибо. Тогда дождемся Клайва.
Мили глубоко вздохнул и поправил расстегнутую манжету. Слит сидел напротив - вернее, полулежал на спинке кресла, прикрыв глаза и чуть запрокинув голову. При свете электричества он казался еще старше: седина в волосах проступала четче, на лбу и вокруг глаз были заметны морщины. Пару раз он взглянул на епископа, при этом сильно щурясь.

(XII) - Мы встретимся снова

- Ваш секретарь?
- Клайв? Да.
Епископ мягко улыбнулся.
- Он идиот, - добавил Мили, с тем равнодушием, с каким говорят о неодушевленном предмете. - Но рвение его показательное. Мою подпись он учился подделывать так старательно, что чуть свой нос не измазал в чернилах... Вы знаете, я с ностальгией вспоминаю вашу службу. Клайвов можно менять, как перчатки, а вот вы в трудную минуту были незаменимы.
- Я вспоминаю свою службу с ужасом, - невесело пошутил Слит.
- Дела минувших дней... Не знаю, как вам, а мне порой немного боязно вспоминать. Сразу понимаешь, как много ты прожил - а иногда кажется, что и бесполезно.
Слит мрачно повел бровью.
- Я никого не спас, - вздохнул он. - Ни одной души, ни одной жизни. Даже собственной.
- Вы слишком строги к себе. Уверен, что у вас есть настоящие друзья - вы просто боитесь о них вспомнить.
- Да. Боюсь.
- А помните Лори? - усмехнулся епископ. - Каноник Лори, я все пытался отвадить его от пьянства. Когда он принимал на душу, то мог пасть на колени и слезно молиться даже в собственном кабинете...
Приятный голос Мили заполнял гостиную, воскрешая в памяти забытые лица, слова и случаи, былые чувства и заблуждения. Слит молчал, отвечая разве что редким кивком. Его белые кисти неподвижно лежали на подлокотниках, напрягаясь лишь в тех случаях, когда он менял положение из-за ноющей боли в ноге. Поздний вечер мягко сменился ночью - бесконечно тихой, без грохота взрывов и воя сирен, бесконечно темной, без огней пожарищ и неусыпных прожекторов. Казалось, само время вернулось на восемь лет назад, и моложавый епископ, и его секретарь, в сутане, с густой рыжей шевелюрой, говорили о рабочих мелочах, о незначительных происшествиях, о всей той суете, что ныне лежала погребенной в памяти, словно под мертвым грузом разбитых стен на Риджент-стрит.
В оконные стекла ударил яркий свет фар. Епископ, усевшись так, чтобы хорошо видеть улицу, позволил себе чуть улыбнуться и заметить:
- А вот, кажется, и Клайв. Как не вовремя: поухаживать за мной ему так и не придется. Что ваша нога? Быть может, вас подвезти?
- Не откажусь.
Епископ задумчиво следил за тем, каких трудов стоило Слиту подняться.
- Да, дружище, - вдруг сказал он, когда Слит медленно выпрямился. - Вы уж простите мою вольность, но я дал обещание одной прекрасной особе и очень переживал насчет того, что могу его не выполнить. Сердечный приступ я бессовестно разыграл. Вы можете снова возненавидеть меня с самой чистой душой.
Упоминая сердечный приступ, епископ Мили не предполагал, что станется со Слитом спустя считанные секунды. В дверях, не отрывая глаз от его хрупкой, маленькой фигуры, стояла мисс Аделаида Хейдс. Она молчала. Он был бледен, словно призрак. Проявив изумительное для своих лет проворство, Мили вскочил и подхватил его под руку.
- Господи, Слит!..
Бросившись к нему, мисс Хейдс сжала Слита в отчаянных объятиях. Она повторяла его имя, целуя в губы, веки, лоб, то прижимая ближе, то отрываясь, чтобы взглянуть на него и снова, снова поверить, что он жив, что он не уйдет, не останется в прошлом, не растворится в утреннем тумане. Слит словно оцепенел - лишь глаза его пылали той безотчетной болью, с которой немой пытается крикнуть. Внезапно он обнял ее - неловко, одной рукой, - и вернул тот первый поцелуй, что коснулся его губ на мимолетное мгновенье. Едва держась, едва дыша от слез, он искал в ней надежду, потерянную много лет назад, а она - она его не видела. Не замечая хромоты, морщин, седеющих волос, она смотрела на него, как в тот далекий летний вечер, когда пыталась научить его улыбке. Им не нужны были слова.

(XIII) - Непредвиденное

- Как мило... - шепнул Мили, касаясь глаз платочком. Радость, переполнявшая его душу, излилась в отеческом объятии, которым он удостоил плечи Клайва. Совладав с чувствами, Мили принял покровительственный вид и приблизился к счастливой парочке.
- Дети мои, - довольно заявил он, - вы ведь порадуете старика очаровательными рыжими внуками?
Слит покраснел до самых кончиков ушей, очень некстати закашлявшись и сведя на нет всю трогательную тишину, которая едва успела воцариться между ними.
- Об этом не может быть и речи! - гневно воскликнул он.
- Ах, Слит, ты снова за свое! Времена меняются, только монсеньор неизменен!
Слит зажмурился, тем самым признавшись в ужасных душевных муках.
- Ах, боже мой, что у тебя с ногами?
- Ничего!
- Да ну?
- Совершенно ничего!
- А я-то, дура, на нем повисла... Признавайся: это все из-за того, что у нас кое-кто слишком горд, чтобы ночами сидеть по убежищам?! Твой дом на Риджент-стрит выглядит не хуже кладбища! Признавайся, как ты оттуда выбрался!
- Я там больше не живу!
- Как не живешь?.. Я с ног сбилась, летела к нему, как на крыльях самолета, а он, видите ли, сменил место проживания!
- Дети, дети!
Епископ Мили улыбнулся Слиту и примирительно погладил его скромное плечо.
- Не ссорьтесь, едва встретившись: Клайв отвезет вас, время позднее, а ночь так хороша... Клайв, дружище: усадите его в машину, только осторожней.
- Не как меня! - возмутилась мисс Хейдс, отчего секретарь нервно вздрогнул и постарался быстрей пробраться к выходу.
- Вот так, - заметил епископ, с некоторым смущением потирая ладони.
- Вы самый лучший из самых лучших и святых людей, которые только бывают в этом мире.
Повинуясь ее желанию, Мили наклонился, и мисс Хейдс запечатлела на его щечке пьянящий счастьем поцелуй.
- Прощайте и до встречи, - улыбнулась она. - Кстати, насчет очаровательных и рыжих...
- Да-да?
Глаза епископа умилительно блеснули.
- Мы постараемся, - подмигнула мисс Хейдс.
***
Секретарь епископа был неизменно ответственен - даже в деле ночной езды по улицам. Машина шла на строго дозволенной скорости, сам он пристально высматривал воронки и прочие опасные препятствия. Отвернувшись от Слита, мисс Хейдс глядела в окно, за которым проплывали сонные дома. Смотреть на самого Слита было и страшно, и печально. Лоб его намок, руки тряслись, словно при лихорадке, дышал он быстро, но с трудом, глаза отчаянно блестели. Мисс Хейдс едва не вздрогнула, когда его ладонь - вспотевшая и очень влажная - вдруг накрыла ее пальцы.
- Ты чего? - тихо спросила она.
Слит не ответил - ему словно сдавили горло.
- Мне нужно вам кое-что сказать, - шепнул он одними губами, надеясь, что она поймет.
- Слушай, давай не сейчас? Вон, гляди, горе-шофер уши свои торчащие развесил...
- Нет, сейчас!
Тихий шепот окончился едва ли не отчаянным криком. Клайв уставился в зеркальце заднего вида, смотря на них со смесью осуждения и ужаса.
- Хорошо, я слушаю. Моя рука для этого обязательно нужна?
Ничего не ответив, Слит прижал к губам ее тонкую ручку.
- Я люблю вас, - шепнул он, удушливо краснея.

(XIV) - Больше жизни

- Прости... что?
- Я... я люблю вас...
- И что мешало объявить об этом раньше? Лет так на восемь? Долго же вы думали, мать вашу, монсеньор!
- Откуда мне было знать?! - выдохнул Слит, прижав ладони к вискам и скривившись.
- Ладно, забудем.
Она опустила глаза. Он виновато смолк.
- Вот я сейчас расплачусь, - вдруг пригрозила мисс Хейдс, - а ты тем более, и будем мы, как сопливые подростки. И знаешь... знаешь, тогда бы я не согласилась, тогда ты был весь рыжий, а сейчас вот даже и похож на человека...
Договорить она не успела - голос предательски дрогнул. Слит несмело обнял ее за плечи. Каждое движением давалось ему невиданными душевными муками.
- Прежде чем ты начнешь меня любить, - заметила мисс Хейдс, вернув немного самообладания, - решим один животрепещущий вопрос. Я девушка немолодая, поэтому стоит он, так сказать, ребром: нам нужно срочно призадуматься о детях.
- Нет! Только не это!
Лицо Слита пылало неподдельной паникой.
- Я сейчас открою дверцу и на дорогу тебя выброшу! Откуда эта безответственность?! Или законный брак и дети - или ничего!
- Я не могу на вас жениться!
- Ах, да: мы ведь бывшие клирики... Хорошо, тогда второй пункт.
- Я...
Слит смахнул со щек первые слезы.
- Я подумаю об этом... - шепнул он. - Я обещаю...
- Мы подумаем об этом сегодня.
- Я не могу!
- Почему?
- Вы разве не видите, что со мной случилось?..
- Подумаем, говорю, а не возьмемся осуществлять!
- Хорошо, я согласен.
- Слушай, Слит...
Мисс Хейдс доверительно прижалась к нему щекой.
- А если мы очень аккуратно? Мы ведь ничего не повредим, если я, что ли, буду сверху?
- Прекратите!
- Перестань краснеть!
- Я не могу!
- Нет, ну как с тобой жить можно... Мы семья или не семья?! Кстати, дружище прихвостень: куда ты нас везешь - к нему или ко мне?
- К нему, - поведал Клайв, мысленно перекрестившись перед ответом.
- Быстро повернул на Черч-лейн!
- Но почему?! - взмолился Слит.
- Двуспальная кровать.
- Ох...
- Милый Слит: я вижу, ты ничуть не прибавил в весе за эти годы, но нужно же мне хоть на тебя взглянуть! Иметь тебя и не владеть тобой - слишком большое искушение! Ты ведь не откажешь, раз уж так сильно меня любишь? Ведь любишь, правда?
- Да.
- Очень-очень?
- Больше...
Слит запнулся, бледно улыбаясь.
- Больше жизни, - ответил он.
- Тогда мы не умрем. Я больше боюсь войны. Ты не боишься?
- Нет, ничуть.
- Мы еще встретим нашу весну, - тихонько шепнула мисс Хейдс. - И завтрашнее утро. Я обещаю.

Примечания

______________________
* We'll meet... - знаменитая песня Веры Линн «We'll Meet Again» времен Второй мировой войны.
* Эрнст Хейнкель - немецкий аваиконструктор, Heinkel He 111 - бомбардировщик люфтваффе.
* «Road Closed» - букв. «дорога перекрыта», «объезд».
* «Royal Victoria Hospital» - реально существующая больница в Ньюкасле.
* «Блиц» - бомбардировка Британии немецкой авиацией, продолжалась с сентября 1940 г. до мая 1941 г.