"Отверженные-1978": попытка детального анализа

[zis-is-kaos]

Опять взялась за неблагодарное дело - пересматривать избранное из Les Miserables-1978. Отсюда и громадное эссе) Честное слово, я даже и не представляла до сегодняшнего вечера, насколько этот фильм сделал Жавера человеком, насколько ему не нужна была никакая баррикада. Отношения Жавера и Вальжана меня просто поразили, как только я всерьез над ними задумалась. Далее следует глубочайший анализ фильма от начала и до самого конца - берегитесь, это капитальный труд)

Невероятный инспектор Жавер

*
В аннотациях к фильму пишут, что Жавер обходился с Жаном суровее всех в Тулоне. Это, увы, не единственная попытка фильм нагло переврать: несчастный, несчастный Жавер под конец пребывания Вальжана в тюрьме (ввиду побега) уже смотреть на него не мог. Я сразу скажу: мне его отношение к Вальжану слегка напомнило то, что м-р Арнольд высказывал по поводу Тома и Иста: вот едва я их вижу, как уже гадаю, какую пакость они совершат через минуту, и от этого мне становится больно на душе. Однако вернемся же в Тулон. Вот я подумала, а не расматривал ли господин инспектор Жана как некую педагогическую ошибку? Ведь Жан сбегал, постоянно, а инспектор, должно быть, помнил, каким он был на время прибытия в Тулон, и во что за эти 19 лет он превратился. Иначе он бы так удивленно не реагировал, когда через N лет не узнал Вальжана. И все-то он понимал - и что Жан спас каторжника, никому больше не нужного, и что это, по своей сути, был никакой не преступник, а несчастный, практически невинный человек. И если, когда он ему за побег набавлял сроку, инспектор еще мог себе позволить поязвить и строить из себя большого начальника, то в остальных эпизодах он Жану молчаливую дуэль всегда проигрывал. И он ведь, инспектор, был далеко не дурак, и мог он понимать и видеть, что тюрьма сделала из человека благородного, который другому жизнь спас, какого-то зверя - и он, сначала просто офицер, потом начальник, тоже в этом повинен, а ведь он хотел, как лучше.
*
Из вышесказанного вытекает нижеследующее. Я считаю так: оба они знали и понимали друг друга в довольно серьезной степени - по крайней мере, Жан в его лучшие годы. Бывают люди, которые смотрят в самую душу, и человек, в чью душу они смотрят, не может это не замечать. Предположим, что Жан для инспектора был как раз таким человеком, что инспектор, человек во многом интуитивный, или с самого начала, или со случая с камнем прочувствовал, что Жан имеет над ним власть - что он видит не тот отстраненный, сухой образ, который Жавер пытался создать себе такими усилиями, нет, он видит его душу, все то, что господин будущий инспектор прячет от всего мира, а в душе он еще тогда был глубоко несчастен, и стыдился своих чувств, считая их за слабость, и от этого себя возненавидел. Рискну предположить следующее: прирожденная честность и - я сейчас скажу страшное - способность сопереживать попавшим в беду людям сначала противоречили той суровости, которой он старался достичь в личностном плане, а затем - еще и милым сердцу убеждениям, когда он видел, как морально деградируют те, кто - по высокой идее - должны были искупать свою вину перед обществом. Вальжан был его совестью - я скажу больше: даже в виде каторжника он воплощал то, чего боялся Жавер, самоотверженность, доброту, сочувствие, и самое страшное - стремление к свободе, от которой инспектор просто-таки бежал. Жавер еще в зеленой юности предстает перед нами очень зажатым человеком: практически ни одно движение у него не случайно, он постоянно напряжен, расслаблен он - что симптоматично - только за канцелярским столом, ибо здесь его власть никто не поставит под сомнение. В присутствии двух и более людей он начинает чувствовать себя неуютно. Если вы смотрели, то, должно быть, замечали, что у него постоянно скрещены руки - когда они не скрещены, то сжаты в кулаки. Почему - это легко понять: инспектор - человек (очень?) нервный по своей природе, что доказывает хотя бы тот случай, когда он невольно смял бумажку в момент плевка Вальжана на него (вспомним, как беспощадно он на себя накинулся, едва увели заключенного). Быть нервным, проявлять эмоции - он не может себе позволить этого и вместе с чувствами забивает в себе всю тягу к честности и справедливости, которая не предусмотрена законом и правилами. Он пытается себя убедить, что и в этих рамках он сможет быть честен и проявлять лучшие свои стороны, - но, наверное, попутно понимает, что это у него не получилось.
*
Если принять за рабочую гипотезу, что Жавер видел в Жане свою совесть - и в то же время молчаливый и вечный укор себе за то, что, скажем, он послал за домкратом, а Вальжан, тем временем, человека вытащил, тогда все становится на свои места самым удивительным образом. Это не его не узнавал Жавер, а самого себя; не его сажал в карцер, а себя наказывал за желание свободы. Чем дальше, тем он был к себе строже и тем задавленные чувства давили на него сильнее. Видеть Вальжана инспектору было невыносимо задолго до гранд-финала - для меня все точки над "и" расставил финальный эпизод в Тулоне. Итак, Вальжан, как и когда-то с камнем, лезет спасать человека, очертя голову; тем временем, на башне появляется Жавер. Он очень зажат, он явно себя настроил на волну сурового и беспощадного начальника. И тут он видит, как Валжан лезет спасать человека - и, боже мой, что с ним дальше происходит, это надо видеть) Едва он понимает все, как чуть не замирает от волнения - вот если попробовать представить себя на месте Энтони и все прочувствовать, то можно хорошо понять всю силу его тревоги. Вальжан, повиснув на веревке, вдруг смотрит на него. Едва встретившись с ним взглядом, Жавер тут же смотрит в сторону, испуганно (!) смотрит: ему стыдно, я бы даже сказала, совестно, он не может больше этого выдерживать. Но Вальжан задумал побег: он отпускает веревку и падает в воду с большой высоты. В этот момент... если бы я не знала, что смотрю "Отверженных", а передо мной Жавер, я не поверила бы нисколько) В этот момент Жавер испуган, поражен, едва ли не в отчаянии - так наблюдают не за гибелью никому не нужного каторжника, так могут наблюдать за гибелью старого друга. Но они ведь никакие не друзья! Моя версия как раз и строится на том, что Жавер, изначально склонный к умопостроениям парадоксального характера, мог сделать из Вальжана своего рода личный символ - и тут человек, с лучшими намерениями полезший спасать другого, вдруг погибает (думаю, в ту секунду Жавер был уверен, что погиб). Не значит ли это, что и он, Жавер, обречен? Ситуация ведь аналогичная: своими "благими" намерениями он сам себе вымостил дорогу в личный ад. Финал эпизода покрывает все мыслимое и немыслимое: люди отправлены на поиски Вальжана/его тела, инспектор неподвижно стоит на той же башне и смотрит вдаль. К нему подходит человек с докладом - инспектор, осознав его присутствие, едва не дергается от неожиданности - и потихоньку так, бочком, отходит в сторону и поворачивается спиной к этому человеку, стараясь вообще на него не смотреть. Почему? Да потому, что великий начальник Жавер вот-вот готов заплакать. Я стою на этом еще и потому, что в ответ на вопрос, продолжить ли поиски, он только кивает - попробовал бы заговорить, как бы при этом дрожал его голос. Всю сценку он выглядит так, словно молча умоляет других: оставьте, оставьте же меня в покое!
*
Что я подметила еще при первом просмотре - так это то, что канонный инспектор в своих лучших проявлениях исчерпывается пребыванием Жавера в Монрейле. Насчет этого у меня две версии: первая - режиссеры намекнули Энтони, мол, мы, конечно, понимаем, что инспектор вам глубоко симпатичен, но надо ведь напустить и злодейского ореолу; вторая - за те годы, которые прошли с момена побега, Жавер закрутил в своей душе последние гайки и в последний раз попытался призвать себя к порядку и закону. Жизнь предоставила ему новый шанс - вот тебе должность инспектора полиции, ты уж покажи, на что способен. И он старается. Старается до тех пор, пока - ах, черт его дери! - не обнаруживает на месте своей новой службы, вы уж простите, того самого, давно мертвого, Вальжана. То, что случается дальше, я склонна списывать на истерическую реакцию инспектора: начиная докладывать обычным своим сухим тоном, он вдруг сбивается на иронический, а под конец уже не может держать себя в руках - он улыбается, он почти раскрыл себя, свою догадку. Не зря, не зря ведь он сказал про эти "бусины" - Жан должен был понять в ту же секунду, что его узнали, и, должно быть, понял - после ухода инспектора он выглядит потерянным и несчастным. Реакцию Жавера я бы описала следующим образом: ах ты, тварь такая, я-то думал, он героически погиб, а он сбежал, скрывается от правосудия, а знаешь, сколько я перестрадал из-за тебя, а, Вальжан, тебе это и в снах не снилось, но теперь, теперь у меня над тобой есть власть и я от тебя навсегда избавлюсь, слышишь? Попутно он (достаточно самодоволно) хвастатется подручному, мол, такие бусины делали в Тулоне. Хвастается он не без едкой иронии: конечно же, этот болван-подручный ничего не знает, но я-то, я-то его разоблачил! И даже гадкая сцена с арестом Фантины - если проследить за Жавером внимательно, вот когда месье мэр говорит ему, мол, дружище инспектор, ты уймись, он смотрит на него со слезами на глазах - и это сорокадвухлетний мужчина! Смотрит с таким видом, как будто хочет крикнуть: ты, что, не видишь, как же ты не понимаешь, да я бы ее с радостью отпустил, мне не жалко, но, черт возьми, я-не-могу! Сцена с телегой - здесь и того лучше: на сей раз не Жавер на него глядит с тревогой, нет, это Вальжан (!) оборачивается к инспектору (напомним, что они уже давным-давно обоюдно узнали друг друга) - и смотрит на него, словно пытаясь узнать, увидеть тот стыд, то волнение, которое Жавер испытывал в оба прошлых раза. И господин суровый наш инспектор ему как будто говорит: да, это я, все прежний, все такой же. Вот в тот момент им стало как-то неудобно за себя и смотрят они друг на друга безо всякой ненависти.
*
Что касается эпизода с донесением на самого себя и признанием. Я стою на том, что оба узнали друг друга еще при первой встрече. В свете этого - какое уж там раскаяние? Я прошу обратить внимание на одну маленькую деталь: в предыдущем эпизоде не Жавер себя "проверял" Вальжаном - наоборот, это Вальжан смотрел на него с волнением, это он ждал от него чего-то. Тон инспектора при этом самом "признании" мало того, что вполне может сойти за ироничный - он ведь снова едва не плачет, он ведет себя, в свои-то годы, как форменный мальчишка, который чего-то ждет от взрослого - и, замечу, чего-то он ждал от него весь фильм. Я задумалась о взгляде, том самом, который, на первый - вы уж простите - взгляд, вроде бы свидетельствует, что Жавер при том, при всем не верит, что месье Мадлен - не Вальжан. Но если он знает, что это Вальжан, откуда это подозрение? А вот откуда. Вальжан - это его, инспектора, совесть. Иначе - ну какой, прости, господи, ему резон вообще-приходить-каяться? Он не мог не сообщить - он сообщил, он выполнил свой долг, его послали на все тяжкие, все, больше у него долгов перед законом нет. Но ведь "настоящего" Вальжана поймали. И он, Жавер, знает об этом, и на его глазах невинный человек будет вот-вот осужден. И он говорит это Жану, при этом глядя на него так, как будто ненавидит - возможно, он и возненавидел его, как раз за то, что Жан якобы использовал предлог спасения человека, чтобы спасти себя. И что сейчас, как он поступит? Ага, никак, так он, Жавер, и думал, вот цена вашей совести, месье вы наш Мадлен. А господин инспектор ведь все заранее решил: нет, в ответе за несправедливый приговор я не буду, увольте меня, месье мэр, увольте. И ведь не зря он говорит: так будьте же сейчас справедливым. Грешите, месье мэр, обманывайте всех нас, но-будьте-справедливым. И Вальжан замялся. Он отворачивается, он прячет глаза, так, как когда-то прятал глаза Жавер, когда Вальжан делал то, что сам он сделать бы не осмелился. Далее следует просто шикарная фраза от Жавера: не уверена, но, по-моему, ее не было в каноне в чистом виде и/или прямой речью. Инспектор говорит: как вы не понимаете, месье, есть два класса людей, те, кто наносят вред обществу, и те, кто защищает его; мы - защитники, и я не справился со своими обязанностями. Откуда это "мы"? Ранше я думала, что он говорит о полиции как о собирательном образе. Теперь я думаю, что говорит он о Вальжане. И то, что он "не справился" - нет, это он не о мифических мэрах, которые вдруг для него перестали быть каторжниками. Он сознается в гораздо большем: вы испытывали меня, господин Вальжан, так знайте, я ничтожество, я донес на вас, как последний трус, я не инспектор, я не справился, - и тут он совершает нечто поразительное. Вспомним, насколько сильно он боялся в Тулоне, что кто-то, пусть хотя бы взглядом, намекнет ему, мол, мы знаем - твой отец преступник. И тут он - внезапно! - рассказывает свой самый страшный, самый сокровенный секрет - и кому? врагу! Вальжану! Вот что называется "исповедь", он ведь открытым текстом говорит ему: поймите меня, я ни в чем не виноват, я такой же, как и вы, я отверженный, вот почему я не могу быть человеком, я спасался от этого ужаса, но я не справился, увольте меня, я прошу вас, увольте, я так больше не могу! И дальше - самые печальное, увы: месье Мадлен, он же Вальжан, вы ведь понимаете, что если вы поедете в суд, я же вас арестую, я вас верну на каторгу, "вы у меня увидите" - так, черт возьми, прогоните меня со службы, сейчас, немедленно, вы ведь понимаете, что я не отступлюсь!
А Вальжан - Вальжан дает ему свой адрес.
При этом запомним, что с этим эпизодом непосредственно связана карета.
*
Сцена рукопожатия есть логическое продолжение всего эпизода. Зачем, зачем, если следоваь канону, Вальжан ему руку подавал? Ведь это не просто действие - это поступок, это голос совести, которой этот же инспектор не дал сгинуть под фальшивой личиной мэрства. Но Жавер остается верен себе - он ненавидит себя настолько, что не может принять его руку, а отвратительный донос, который он, поддавшись своим чувствам, настрочил в Париже, его еще больше в этом убеждает. Вот тогда-то и срывается у него голос, тогда-то и случается то, чего не случилось тогда, еще в тюрьме. И сам Вальжан, на суде же, говорит: вы считаете, я заслуживаю жалости - нет, когда я думаю, что мог бы ничего не сделать... и так далее. При этом добавляя: но все же лучше бы всего этого не было. Эти слова можно вложить как в уста Валжана, так и Жавера.
Арест Вальжана - с одной стороны, это прекрасная дань канону, с другой - инспектор сделал все, что мог; с третьей - он вполне мог сорваться, как срывался на том же доносе; с четвертой - он вполне искренне мог питать отвращение к Фантине как к проститутке; с пятой же - как бы это ни было банально, он не один в комнате, с ним солдаты, здесь же Фантина. А Вальжан ведь в самом начале их разговора говорит: я знаю, что тебе нужно. Ответ: тогда поторапливайся. И тут Вальжан начинает просить за Фантину. А ведь она виновата, из-за нее он, Жавер, сорвался, а ведь в душе и хотел поступить по совести, а все окончилось доносом, даже сам Вальжан его не выгнал - что же, раз ему судилось оставаться инспекором, он им останется до самого конца, больше он себе такого не позволит. Предполагаю, что в его реакции было треть на треть: затаенной обиды на Фантину, перед которой он разыгрывает сей спектакль; затаенной обиды на Вальжана; и канон. И Жан ведь понимает, что Жавер играет, что он опять язвит, прячется за этой своей вечной маской, отстраняется от него. И тут происходят два поразительных, с моей точки зрения, поступка. Жан, сам, своей рукой, захлопывает дверь перед самым носом у стражи - Жавер кивает, он не против. Но они не одни, и при свидетелях он, конечно же, не может открыть тот факт, что о Вальжане он знал все время. Он предупреждал - теперь он не уступит, вы сами это сделали, месье экс-мэр, вы меня не пустили - и я вас не пущу. Вот здесь мне особенно сильно кажется, что в фильме отчаянно пытались и не исковеркать канон, и привести его в соответствие со своей линией - не могли же они окончательно обелить Жавера, все мы знаем, как нам завещал к нему относиться Гюго. Жавер ведь в конце монолога едва ли не срывается в истерику: да, да, проси у меня еще, уничтожь меня, заставь совершить проступок, так ты меня, кажется, еще не унижал, да, отбери у меня то последнее, что есть у меня в жизни - верность закону! Но - но. Не будет забывать, что как-никак, а Фантина дорога Вальжану - и в ту бурную минуту он, в пылу, оборачивает на Жавера свой гнев. Жавер же, оскорбив Фантину, заметно пугается, когда видит, что она вот-вот умрет. До этого момента у Жана на лице выражение в стиле "ах, Жавер, твоя комедия не к месту, незачем орать, успокойся!" Вспомним, что нервы у Жавера - ни к чертям: попади он на очную ставку с чрезвычайно эмоциональной Фантиной - и либо он держался бы до последнего, как при ее аресте, либо, что логично предположить, взял да сорвался бы, как мальчишка, в самый неподходящий момент. И тогда - тогда-то происходит второе поразительное событие. Жан хватает его за руку. Он мог бы схватить его за шею и свернуть ее легко - но при этом он тихим, почти спокойным голосом говорит: ты *идиот* убил эту женщину. То есть: не "ты, тварь такая, убил ее и сейчас я тебе шею сверну", а "вот, посмотри, что ты наделал, болван". Жавер при этом ничуть не вздрогнул - лицо его было сугубо печальным. И тут - тут в дело вступает деус экс сюжета, имя ему - полицейский экипаж.
*
Все вы помните, что означает карета по канону. Меня всегда мучил вопрос: почему, почему она здесь? Ведь именно во время поездки Жавер осознал, что не сможет арестовать Вальжана - после этого он его и отпустил. Тогда в нем заговорила совесть, заговорила в полную силу. В фильме: сорвавшись, опять не сдержав себя, он причинил другому вред, непоправимый. Что он может сделать? Нет, он не может сделать ничего. И тогда-то происходит чудо: Жавер, тот самый "неутомимый преследователь", и правда, не делает ничего. Они едут в карете с точно такими же лицами, с какими ехали бы в финале. Жавер не смотрит на Вальжана - тот сам уже на него косится, но Жавер совершенно неподвижен. Что происходит дальше - это сказка. Вальжан выскакивает из кареты на мосту (!) Он бежит, он влезает на парапет, он прыгает (кстати, без наручников) - и при этом за ним бегут солдаты, а инспектора нет, вот нет его - и все тут! Неужели инспектор полиции, человек с профессиональными рефлексами, даже не попытался схватить его за руку? Не бросился за ним, не кинулся на шею? Да канонный Жавер в него бы вцепился зубами и с ним бы на дно ушел. А наш - он даже из кареты не вылез. И тут - шикарно, господа: солдаты начинают палить по Жану, который уплывает прочь - и тут (я рыдаю со смеху) из кареты выскакивает инспектор и орет солдатам "бегите вниз!" Ну, то есть, не стреляйте) Сам инспектор никуда не побежал, да и не собирался это делать.
*
Что касается последующей погони. Там все шикарно, как и в ее начале. Жавер берет с собой людей (читай: свидетелей). Он громко стучит в дверь, болтает с сестрой Симплицией, заходит не сразу. Здесь я оговорюсь: инспектор не дурак и не болван, в этом фильме он, в сравнении с собой-канонным, изумительно понимающий человек. Если даже зритель видит (воочию!), что бедная женщина врет, причем врет совершенно неумело, то что стоило инспектору (подозреваю, что в этом фильме он атеист или, по крайней мере, не обожествляет священников) взять да перевернуть весь дом вверх дном? Нет, и этого он не делает: он, громко и четко, так, чтобы сослуживцы слышали, сначала спрашивает ее, правда ли, что она никогда не врала в своей жизни, а затем задает ей главный вопрос: вы видели Вальжана? Она ему врет - он смотрит на нее с обычным своим унынием, объясняет, что таков его долг, вполне искренне извиняется и покидает помещение. Из-за панели, сразу же вслед за ним, является Вальжан) Знаете, будь на месте Жавера кто-нибудь другой - и я бы подумала, что здесь все было оговорено заранее)
Погоню по улицам Парижа я воспринимаю символически, как движение инспекторской души. Искал он не Вальжана - он себя искал, он хотел от него чего-то - быть может, просто поговорить, или спросить, или ухватиться за шанс для себя, как-то выбраться из этой переделки. Если помните, в конце он видит и веревку, и даже голову он поднимает, и невыносимая тоска вдруг проступает на его лице. Жавер ведь совершил ужасное - он отпустил его. Он сделал то (и на мосту!), из-за чего в романе утопился. Тогда он спас себя, освободил, прервал страдания - здесь же, нет. И когда он, у префекта, опять, как и подручному в Монрейле, говорит другому то, что понятно лишь ему самому - про священное обещание, то здесь есть поле дя трактовок. Мне все кажется таким: Жавер, решив, что напортачил он достаточно и в должной мере Жану помог, попросту сообщает господину префекту, что он обещает снова стать примерным полицейским. Ведь у него нет другой защиты от самого себя, чем служение закону. Вполне возможно, что свой "мост" он перед этим пережил. Но - увы! - он позволил себе быть слишком совестливым.
*
Тогда-то долг и сцепился с человеческим, и я все больше убеждаюсь, что при такой интенсивности заталкивания в себя всячеких чувств это, скорее всего, было сердце. Я не уверена, следует ли отсчитывать его 20 лет службы с момента побега Вальжана или же с момента прибытия в Монрейль, хотя логичным было бы предположить, что во время прибытия Вальжана Жавер уже служил там (как раз целый год). Если придерживаться моей версии, то на момент побега ему было 37 - и даже ни в какие не в канонные сорок два, а еще тридцатисемилетним он был с проседью (согласитесь, просто так подобное не случается). О непосредственно финале и мной, и Romyel было сказано немало - собственно, его размышления меня на вышеописанное и навели. Мы видим перед собой не крепкого пятидесятидвухлетнего мужчину: мы видим буквально старика - а что, если представить, что все эти годы, которых могло и не быть, он, как это было когда-то сказано, медленно умирал где-нибудь на своей квартире, устав от всего, не имея сил ни изменить свою жизнь, ни тянуть дальше лямку? Возможно, он пытался забыть, вычеркнуть из своей памяти все то, что довело его до этих адовых мук. Мы видим едва ли не потухший взгляд, какое-то бессильное равнодушие к некогда святому - заданию префекта. И тут, спустя десять лет, случается неимоверное: он видит в толпе Вальжана. И вспомним - что же произносит наш страшный, суровый инспектор? Как он ведет себя? Наскакивает на Жана, выхватив дубинку? Он, едва не схватившись за сердце, произносит: боже мой - жив?.. Ведь он не мог не знать, что Жан спасся от погони - он узнал веревку и стену, он не мог не заключить, что сбежал от него тогда именно Жан, а не другой человек с дочкой. Жан старше его по канону - инспектор, в минуту очевидной слабости, обращается к нему как к давно потерянному другу, который, как он мог думать, уже отошел в мир иной. И что же он делает? Он ведь не может не знать, что сердце у него больное, что задержись он, дай Вальжану преимущество во времени - и тот уйдет с большой долей вероятности. Но с ним агент полиции, с ним свидетель - и что он говорит ему, ему-то, молодому человеку, который может в два счета нагнать старика Жана? Он говорит ему "оставайтесь здесь". И снова не успевает, а бежит он за ним с каким-то отчаянием, словно за неосуществленным прошлым - и понимает, что все для него кончено, что остается лишь дождаться смерти.
*
Финал на баррикаде - это элегия Жавера, которую он написал на собственную жизнь. Ему, и правда, все безумно надоело - он мог бы сказать эти слова, как же вы мне надоели, Вальжан, лучше убейте, прекратите все это, хватит. Жан, увидев его связанным в кабачке, был буквально изумлен: он так и хочет сказать, как же вы здесь очутились, как попали в такую переделку? Нервы Жавера не выдерживают в предпоследний раз. Вспомним, что, когда он срывается, то способен наговорить любых глупостей - вот он и говорит, едва не плача. Он-то надеялся, что эти сопляки его повесят и он перестанет мучиться - а тут, господи, боже, снова, снова этот Вальжан пришел издеваться над ним. Мне кажется, Жавер тогда уже был слегка не в себе и смерть свою символизировал - вполне возможно, ему могло показаться, что это Жан за ним пришел, по его душу, и что он в эту душу будет последний раз смотреть, а что в душе - душа почти мертва. И оттого, что Жан, который старше, но выглядит едва ли не моложе, видит его, обломок, больного и старого человека - помните портрет Дориана Грея? - ему становится и того хуже. И он снова прячется за каким-то отчаянным мальчишеством, он понимает, что если бы его расстреляли в одиночку, это одно дело, а умереть глупейшей смертью перед лицом того, кто видел и знает всю его глупейшую жизнь - нет, он не может стерпеть такого. Возможно, он вообразил себе, что этот самый Жан, его проклятье, сейчас его и убьет. Но даже в этой ситуации он прячется за своей язвительностью - негодяем он его в последний раз назвал при аресте, когда знал, что никаким негодяем он не был и в помине. И Жавер в последний раз говорит ему: эти дураки, сопляки безмозглые, вы посмотрите, что они творят. Если рассматривать треугольник Жан-Мариус-Козетта и вспомнить канонное отношение Вальжана к Мариусу - что могло подтолкнуть его, побудить спасти Понмерси? Не эти ли слова? Я думаю, что, когда Жан повел инспектора за угол, инспектор, уже себя не контролируя, в самом деле вообразил, что его будут убивать. И чем - ножом! - его, полицейского, подрежут как последнего "негодяя"! Конечно же, он знал, что никаким "головорезом" Жан не был и никогда не совершал убийств. Он скрывается за мальчишеской обидой, он растерян, в нем не осталось храбрости, ему больно и страшно умирать. Из-за этого Вальжан, едва ли не прямым текстом, говорит: Жавер, да уйди же ты, хватит ломать комедию, повзрослей, в конце концов! Но - увы - в душе господин инспектор остался все тем же мальчишкой, который прострадал тридцать пять лет и так и не смог с собой справиться. В канализации, когда Жавер в сотый раз видит, как Вальжан спасает другого, рискуя собой, это становится для него последней каплей. Вот он, пример того, как мог бы и должен был Жавер прожить свою бессмысленную жизнь, и у него хватило бы на это сил и совести, но теперь - теперь уже поздно что-либо менять. Его слова о высшем значении закона - это насмешка над самим собой: в отчаянии, едва ли не в истерике, он хватается за пистолет - но, думаю, Жан понимает, что Жавер не выстрелит. Впервые мы видим инспектора еще юнцом - юнцом он и уходит, по-ребячески спрятавшись, и вот теперь, теперь крик Вальжана ему вслед - это не случайность, это неизбежность. Однажды он подал ему руку - он готов был подать ее снова, но Жавер ее не принял. На мост - вернее, на набережную (заметим, что мост в его жизни уже был) - он отправляется из отчаяния и непереносимого сознания того, что, пробыв одиноким всю свою жизнь, он отказался от руки единственного друга.
*
В заключение моего эссе я хочу от всех верноподданической души поблагодарить Энтони, сценаристов, режиссера, всех вместе и кого угодно, за то, что у них получилось. Энтони - мастер, просто мастер - водил меня за нос вот уже три месяца с тех пор, как я впервые посмотрела фильм. Спасибо ему за то, что он был и что хотя бы в фильме сделал из Жавера человека.