***

[zis-is-kaos]

К слову-1: я, наконец, поняла, к чему же был цилиндр. Как и предполагалось, ответы на то, что в конце, имеются в самом начале) И все больше мне кажется, что инспектор свой символически-притчевый долг уже к тому времени выполнил и перевыполнил.
К слову-2: а как вам такая фраза епископа из О-78, которую я что-то не нашла в каноне? "Понимаю, что вы, господа [жандармы], исполняете свой долг, и не виню вас..." Вот это ведь только в фильмах бывает, что говорят такое, ведь верно?)
К слову-3: мне еще кажется вот что. Все мы признаем, что инспектор есть и человек, и символ. Вот только символ он у нас непонятно чего)

Мнения, правосудие, опасности подмены понятий, а также о том, чьими глазами Вальжан смотрит на мир, 500 с., илл.

Я сейчас не беру гюгошную риторику, он на любого мог навесить 500+ референтов, у него даже один и тот же символ, на самом деле символический, вроде человека за бортом, применим и к одному, и к третьему. Я бы могла поспорить с тем, что "общественного мнения" - какое именно соотношение имеют это мнение и закон? Разве что так: и первое, и второе бывают несправедливыми, но ведь многое в мире несправедливо у нас, это ведь не значит, что все синонимично другому) В чем я вижу различие? Общественное мнение субъективно и личностно: хороший его представитель - какой-нибудь зазнавшийся аристократ или деревенская кумушка, это мы прекрасно понимаем. Закон в сравнении с ним гораздо более объективен и безличен: мнение - это совокупность стереотипов, закон - система правил и регуляций. Вот в том-то и дело, что: а) инспектор не принадлежит обществу, он им давно был отвержен, как и Жан; б) у инспектора нет своего мнения по большинству вопросов, которых касается мнение общественное, говоря иными словами - он не способен судить людей, так как людей в упор не видит; в) в случае с той же Фантиной и ее обидчиком уже становится ясно, что инспектор, в лучшем случае, орудие этого мнения, а не творец и не выразитель: если бы он, и правда, ненавидел проституток, то и слушать бы не стал, и задумываться крепко о справедливой (с его т. зр.) мере наказания не задумывался бы. Фантина для него вообще не существует: если девицы с фабрики могли относиться к ней с насмешкой и злобой, то инспектору это не важно и не нужно, есть преступница, ее нужно наказать и о ней забыть. Что жители Монрейля, забывшие все добро месье мэра за два дня - символ мнения, это да, с этим я соглашусь, что инспектор - ну, это вряд ли. Инспектор воспринимает данные общественного мнения через призму закона: все антисоциальные элементы для него зло, все социальные - добро априори. Он, как это было правильно подмечено, не ассоциирует зло и добро с человеком, для него это термины интерпретации чужих поступков.
***
Хорошо, что же тогда остается? Вот с чем я соглашусь, так это что инспектор у нас символ слепоты правосудия. Это, пожалуй, единственная линия, которая протянута автором до победного конца: и как он не узнавал и узнавал месье мэра, и как обращался к Жану то на "ты", то на "вы", и даже как в конце не смог разглядеть благородство собственного поступка (это в "официальном" варианте). Заметим, что именно слепота правосудия позволяет Жану так удачно скрываться от инспектора: то в гробу, то неузнанным из-за того, что его объявили мертвым, а косвенно - даже в эпизоде с сестрой Симплицией. А теперь смотрите, что выходит: система закона несправедлива и беспощадна, но при этом же слепа, беспомощна и абсурдна. И тут идет капитальная подмена понятий: во многих фильмах и пр., где инспектор выставлен "неумолимым и неутомимым преследователем Жана" (тм) мы видим некие отголоски уже фольклора Второй мировой и, в частности, полицейской машины рейха. Ни по масштабности действий, ни по эффективности, ни по идеологической составляющей ничего такого во Франции тех времен, я думаю, не было. Не было такого, чтобы "схватить до последнего и всех уничтожить". Что автор клеит из инспектора некоего ангела мести, всесильного, всезнающего и неотступного - это не более, чем метафора и украшение стиля (у Гюго вообще не поймешь, то ли это реальные мысли инспектора, то ли упражнения в красивой словесности). Никаким он не был ни всесильным, ни мстителем, ни, тем более, всевидящим и всезнающим: он, наоборот, то и дело ошибался с Вальжаном, иначе Жан давно бы сидел за решеткой) Жаверу-человеку этот Вальжан триста лет не нужен: да, было неприятно с доносом и Парижем, да, вспылил, не выдержал, а потом ведь, после своего освобождения, взял и пошел заниматься другими делами, а не силой вломился обратно на баррикаду, чтобы покарать ненавистного) Жавер-символ видит Жана, только когда видит, и атакует со всей мощью только в этом случае. Собственно, насчет страшной внешности можно спорить - его внешние проявления редко когда отражали внутренние, да и потом, ну не повезло человеку с красивой внешностью, и что с того, символ - не символ) Заметим, что никаких "ангелов с мечами" нам не является нигде, кроме как истории с Жаном - вспомним Мариуса, вспомним банду Тенардье, да ту же революцию. А теперь представим, что автору этот "ангел мести" нужен был только для того, чтобы символизировать опасности для Жана: я даже рискну предположить, что, если говорить о т.н. перспективе, то в случае дуэта Жан-Жавер перспектива нам раскрывается, по большей части, жановская. Вспомним, что на каторге Жан и представлял тюремную систему в качестве некоей системы, бесчеловечной, фантастической. Вспомним также, что, вопреки всему, Жан у нас - человек весьма и весьма впечатлительный. Был бы другим - да с теми же подсвечниками и мальчиком, разве так бы себя обычный волевой и суровый мужчина повел? Да, вполне возможно, что раскаялся бы, но ведь не так, что "весь мир рухнул, я хуже сатаны, только если стану лучше епископа, то смогу жить нормально". Вот эта экзальтация - не могла ли она продолжаться и дальше? Не могло ли вообще все начальное восприятие инспектора в Монрейле быть несобственно прямой речью Вальжана? Ведь тогда все удивительным образом сходится: если были в нем параноидальные черты, то он вполне мог вообразить из инспектора не то вечного преследователя, не то кого-нибудь еще. Да, Жану не повезло: с момента его разоблачения и до самого финала единственным, кто мог узнать и разоблачить его, остался Жавер. Именно с ним Жана сталкивает жизнь, раз за разом: конечно, тут подумаешь) И что же у нас получается: Жавер не видит Жана, Жан не видит Жавера)) Для Жана Жавер - суть то же правосудие: да, он виновен, но и оно жестоко, и поэтому он "приговаривает его к своей ненависти". Что, не так, скажете? А Фантина - чем она лучше, это вообще сверх-экзальтированный персонаж) Да вспомним Мариуса: хоть Мариус и такой-сякой, а инспектора он ведь видит совершенно по-иному. Так кто же прав?) Какой инспектор - простите, нафиг - "страшный человек"? Кому он страшен - самому Гюго? Страшным он был бы, будь он маньячно-полоумным, жестоким и неумолимым преследователем Жана напару с пылающим мечом)
***
А теперь обещанные иллюстрации: вот есть у нас два инспектора, которые страдают по вине сценаристов, это Джеффри Раш:



...и Шарль Ванель:



Что их объединяет? Нет, не так: в чем их различие? Вот в случае с Рашем авторы фильма пытаются приблизиться к тому самому "страшный человек" (из-за чего делают его злодеем, ага). Вот этому инспектору, и правда, не стоит попадаться на дороге: такой лоб себе расшибет, а Вальжана достанет из-под земли. Вот она где, эта статуя неумолимого рока) Что Ванель? А это ведь прецедент, я вам скажу, прецедент в стиле Энтони, вот только Энтони и канон рядом не ночевали)) Я скажу так: внешне Ванель символичен, его так снимают, но какое актеру дело до того, как снимают образ, который он видит совсем иным?) Ведь он живой, даже очень живой, это вполне себе обычный и нормальный полицейский: честный, ответственный, цепкий, обстоятельный. Это человек, у него есть чувство юмора, он по совести относится к своим обязанностям, но не прыгает, сломя голову, в окно за Жаном и не клянется его вечно преследовать) Я скажу больше: это, в общем-то, и есть тот самый человек, который с изумлением взирает на то, как на него навешивают не ясные ему мораль и символизм. Думаю, что наша общая беда в том, что мы не актеры (?). Да, мы можем писать фики, но нет ничего легче, чем в словесном творчестве соединить человека и символ, человека живого и мотивы гротескной фантастики. А как играть символ? А никак) Метафора, как известно, существует разве что в словесном искусстве, потому как даже если нарисованный волк - это метафора, он не может быть одновременно и человеком, и волком. Думаю, что играть один символ актеру (хорошему актеру!) было бы банально скучно. Где политика партии позволяла избавиться от надоедливой символичности, там это сделали - не скажу, что не люблю символичность, скорее, наоборот, но адекватным ее присутствие назову только в О-35. В О-34, о чем я веду речь, символ заметно конфликтует с человеком (то же, правда, в иных терминах, можно углядеть и в О-98, но в О-98 вообще сценарий лажа, потому не будем его трогать всуе)). Символичен ли инспектор в сцене ареста Фантины? Ага. А через пару секунд, когда рука спасена из тлетворных объятий истеричной женщины, что нам месье Шарль показывает? Скептическую такую ухмылку, мол, вот это была комедия, н-да, месье домкрат и мэр? Я думаю, может, поэтому и не сняли ни его лица в сцене ареста, ни (вообще никак) сцену ареста месье мэра - вы помните, что там было по канону. Либо начали снимать, но вовремя поняли, что мэтр французского кино, подобно своему герою, дико упрям и не снимается в том, чего "не видит" xD Вот сцена на мосту - ведь тоже ее нет) Подводя итоги: моя претензия к символичности состоит в том, что именно она ни за что погубила инспектора. В О-35 эта проблема была решена с наибольшей адекватностью, в О-34 мы уже видим тот самый конфликт между символом и человеком. В О-78 конфликт полностью снимается, в О-58 инспектор вообще слит, в О-98 бедняга Раш борется в гордом одиночестве) То есть, не так: Гюго нам упорно запрещает видеть в инспекторе человека, он хочет, чтобы был виден только символ, и не каждый решается отступить от этого полностью. За что, кстати, я начинаю все больше уважать Ванеля.