Фэндом: Les Miserables / Отверженные
Описание: Диалог инспектора и Мариуса.
Персонажи: инспектор Жавер, Мариус
Рейтинг: G
Жанр: приближен к оригиналу
От автора: На волне одного эпизода из Les Miserables (1934) у меня создалась контекстная зарисовка)
***
Было около половины пятого - он помнил, как, достав часы, открыл их, поглядел на циферблат с просвещенной ленцой, закрыл и бросил на кипу служебных бумаг, которых всегда бывало много, тем больше, чем лучше он справлялся с делом. Часы соскользнули, ударившись о стол, - гремят, словно пушка, подумал он, ухмыльнувшись самым краешком губы. От бесконечного сидения у него затекла нога - он поморщился, чувствуя, как она немеет, а по коже словно ведут иголкой. Терпимо, но неприятно - надо бы пройтись, иначе совсем занемеешь, а как встанешь, на свои пятьдесят два и будешь выглядеть перед дежурной шпаной... Пятьдесят два. Он прикрыл лицо ладонью, чуть покачав головой, словно сам себе улыбался перед зеркалом. Кто бы дал ему все эти годы... он и сейчас бы потягался с этим их месье Мадленом, подвернись телега или статуя какая. Бровь его сама устремилась вверх, он потер ее, прижал ладонь к щеке и погладил веко мизинцем. Славный, славный был этот Жан - такого захочешь, не забудешь. Хитро укрылся за личиной мэра - а он ведь его видел, таким, как есть, на каторге: вроде бы и неглуп, и пошутить не дурак, сколько раз его в карцер бросали за шуточки, а приглядишься - глаза сверкают, как у волка, так и норовит тебе шею перегрызть... Уж точно не месье Мадлен, не благодетель Монрейля, этого захолустья - город, как пишут, после разоблачения месье мэра совсем пришел в упадок, это каким же городом нужно быть, чтобы беглый каторжник - и тот принес большую пользу! Счастье, что его перевели в Париж - хотя, как посмотреть на это, все же в Монрейле никто не делал революций...
...При мысли о задании префекта на него вновь накатила усталость. Счастье, что хоть сегодня не пришлось сидеть среди мальчишек, слушать их дурацкий треп. Кто придумал всех этих Жанетт и Козетт, все эти рестораны и карты - у него образования всего-то две школы, церковная и полиции, а он-то прекрасно знает, какая все это чушь. Требуйся для учебы много пить и тащить к себе в постель кого попало, так подобных типов он каждодневно сажает за решетку, и нужды им при этом нет ни в университетском, ни в ином образовании, кроме того, с каким человек родился...
- Господин инспектор, к вам посетитель.
Ну вот еще. По собственному кабинету пройтись не дадут.
- Впускайте.
Пока впускали, он успел поморщиться, скрестить ноги и растереть колено - сильно затекла, никак не отпустит. Вошел юнец, франтоватый, разодетый и какой-то весь взволнованный - такие излагают долго, вообразив, что инспектор полиции им папенька и тут же вникнет в какое-нибудь вопиющее происшествие, а на деле, самое глупое. Тут его глаза сощурились, а сам он едва не подался вперед - сдержал себя вовремя, привычка. В посетителе он узнал того самого, который водился с революционерами: каждый день исчезал в задней комнате, которую хозяин хранил, как шкатулку с драгоценностями, - так еще и привык подшучивать. Стал, весь дрожит, ладони, верно, потные... Мальчишка, черт его дери. И кто теперь из нас двоих «красавчик»?
- Садитесь.
- Месье инспектор!
- Ладно, стойте.
Не понял ни слова - значит, и правда, бедствие. Хочет быть статуей - пусть ей и будет, а он пока посидит, будет невозмутим и обстоятелен, а заодно и отыграется на нем...
- Я по весьма секретному делу.
- Ну, так говорите.
- И по весьма срочному.
- Ну, так говорите скорее.
Черт возьми, он и запамятовал, какими болванами могут быть люди... Ну, что там? Друг украл невесту и не вернул назад?
- Дело в том, что отцу моей... моей невесты угрожает большая опасность.
Угрожает, само собой. Коли отец не дурак, он эту опасность завтра же спустит с лестницы. Уже интересно, послушаем...
- Некоторые личности... мои соседи, я живу с ними в одном доме... замышляют недоброе в отношении этого благородного человека. Они решили заманить его к себе под предлогом и, очевидно, ограбить. Он известен своей щедростью и широтой души...
Как запел мальчишка - все эти щедрости, душевные широты... Не узнает, или взволнован, или боится? Нет, не боится, такие полиции не боятся, пока им не сунешь дубинку под самый нос. Такие думают, закон - это для дурачков и лавочников, а у них свое, у них кодексы чести, а как бы эта честь запела, поставь ее на передовую или хотя бы перед пьяной скотиной с ножом, которая на тебя лезет, словно бешеная? Н-да, пороху они не нюхали... Все еще болтает? Два слова больше - и придется гнать оратора взашей...
- ...в чем не уверен, но твердо знаю, что будет задействована банда - перечисляли фамилии, я, конечно, не всех запомнил...
Банда? Погоди-ка...
- Назовите, кого запомнили. Внимательно, не перепутайте.
***
С тех самых пор, как он говорил с Козеттой, Мариус действовал, словно во сне - нет, не во сне, в кошмаре. Месье Фошлевана он и не знал толком, но слезы Козетты были подобны росе на лепестках белой розы - росе, смешавшейся с землей, так он себе вообразил горе этой неземной, прекрасной девушки. Косвенно в этом был виноват он сам: жить не один лишь месяц - и где? рядом с чудовищем! - и позволить, чтобы нежное дитя и благородный, степенный отец попались на его грязную удочку? Он был сам не свой, и личная беда, и близость неизбежной революции кипели в нем двумя потоками, которые никак не находили выхода, грозясь прорвать плотину его сдержанности. Роковая встреча была назначена на вечер, но еще было время, он еще успевал. Выскочив из экипажа едва не на бегу, он метнулся к дежурному мальчишке, взмахнул рукой и объявил, что желает видеть инспектора по делу секретному и срочному. Минута ожидания показалась ему вечностью. Он бродил туда-сюда, сминая в руках перчатки, теребя цилиндр. Наконец, его позвали.
Войдя - вернее, ворвавшись в кабинет, он даже и не задумался, что инспектором по округу, должно быть, служит тот самый тип, которого он и друзья высмеивали. На словах он и месье Жавер были давно знакомы, воочию он его видел только дважды - когда в последний раз явился в клуб и когда покидал кафе. В тот роковой момент он был уже немного пьян, кто-то толкнул его, он, не задумываясь, ляпнул первое, что попалось на язык - должно быть, глупость, а после его дернуло обозвать инспектора «красавчиком». Почему так, он и сам бы не ответил, но у стойки личность в рединготе показалась ему забавной: шутка ли, ходить с такими бакенбардами, словно не фараон, а извозчик. Душа у него пела, он только что свиделся с любимой, а фигура в сером была до того постылой, до того нелепо он скрывался за ладонью, этот шпик, что ему вдруг стало весело, а разговоры о мечте, о равенстве и братстве, о борьбе против ненавистного режима настроили его на возвышенный лад. С этих высот, с этой колонны, на которой впору ставить фигуру Императора, он и взирал на уныние, на серость, на доносчика, который промышлял слежкой за теми, кому было суждено творить великое. Сама его сутулость и неповоротливость, все эти пуговицы, покрытые тканью, зашитые, словно его сердце, были до того преходящи и ничтожны, что Мариус отмахнулся от него, словно от надоедливой мухи, которая умеет только жужжать и досаждать. Теперь он был в ином положении.
Когда он замер перед канцелярским столом, его едва ли не трясло: он был прав, он предчувствовал, что полиция вполне способна отказать ему, объявить глупыми его подозрения, а, увидев Жавера, еще раз в этом убедился. Инспектор полиции равнялся для него и судье, и благодетелю: пока его карета неслась по столичным улочкам, он успел передумать немало лихорадочных мыслей, и все они кричали ему: скорей, за помощью! Шутка в кафе теперь ему казалась глупой, но сказанного не воротишь, необходимо убедить Жавера в важности всего происходящего. Ему предложили сесть, он даже не пытался отказаться - постоит, но уж изложит дело так, чтобы у самого непробивного служаки французской полиции возбудить понимание и сочувствие. Говоря, он все глядел на инспектора и подмечал желание рассмотреть его получше. Немолод, но и не старик - лет сорок с лишним он бы ему приписал. Высокий, плотный, скупой на лишние движения - такие, очертя голову, не бросятся помогать студентам, а уж тем более, студентам, которые в его адрес шутят. Перед ним был явный бюрократ, что было вдвойне скверно: счет шел не на часы, а на минуты, нужно было действовать, а не переливать из пустого в порожнее.
***
- Так как вы сказали?
- Жив...
- Живоглот, что ли?
- Он самый!
Н-да. В хорошую компанию влипнет «отец невесты»... Мальчишка прав, тут дело важное, бесспорно. Вот только если бы память ему да мозги, с таким пока тридцать имен не перечислишь, толку не будет. А что с мальчишкой делать? Гляди, как не полез бы он в герои - а от геройства до ножа быстрей, чем от ножа до каторги. Черт бы их... нет, а ему-то что? Полезет - сам и виноват, инспектор им не папочка, чтобы за ручку от плохих дядей уводить. Кто же папаша, интересно, - кто растит таких певчих олухов? Небось, императора прихвостень, поет сынок знакомо, прямо как тогда...
- Если поможете накрыть эту банду, вам простится многое.
Стоит, глазами хлопает, навис над столом, что твоя статуя. Еще не окончив говорить, он уже был готов усмехнуться: пальцем-то все же погрозил, как заправский папаша, ей-богу. Счастье, что не знал он этих женщин, что они безразличны ему - иначе жил бы такой у него дома, безмозглый да кудрявый, метался бы с памфлетами по улицам, а потом лезь за ним в самое пекло и с баррикад вытаскивай, чего доброго... Сам того не замечая, он коснулся своих губ и покосился на перо - торчало в чернильнице, словно флаг на куче хлама, которым вот-вот завалят парижские улицы. Как два года назад, подумать смешно, два года - и снова: стрельба, резня, грабеж, убытки... А сколько солдат погибло при штурме, никто ведь не считает, будто бы в армию и полицию идут, чтобы умереть поскорей...
Нет, сказал он себе, есть парни и толковые, не все с дурью в башке - дежурный тот же, Жан... кто он там... забавная фамилия... Славный малый, внимательный, из такого вырастет ищейка, вот только сдался ему этот Жан, когда о банде нужно думать и о том, как Понмерси разубедить лезть в петлю! А он хорош, инспектор: сидит себе и вспоминает, как мальчишку вчера пораньше отпустил со службы - сам над бумагами просидел до двенадцати, спал в пустой камере, укрывшись рединготом, а этот, свежий да зеленый, все торчит и торчит под дверью, несет дежурство, да так несет, что чуть не засыпает... Старость, ухмыльнулся он, скрыв за ладонью косую улыбку. Ты был мальчишкой, ты по нему скучаешь, только он теперь - не ты, а этот, Жан, или другой кто, а ведь посмотришь - и узнал себя. Это разве что в юности кажется, что ты и есть ты, что до тебя ничего не было и после тебя не будет, а теперь... теперь сиди и жди, пока тебя нагонит время, жди, когда будешь за сердце хвататься и по лестнице взбираться в два приема...
- Что там насчет вашего «благодетеля»? Что за человек?
***
Ждать откровений от этого человека было невыносимо до безумия. Голос у него был неприятный и командный, словно он вообще ни о чем, кроме себя и своей власти, не мог помыслить. Мариус держался, но его выдавали руки - пальцы сжимали цилиндр, словно это был враг, которого он непременно задушит. В тот момент он был готов душить кого угодно, лишь бы месье инспектор прекратил с ним обращаться, как с мальчишкой, и принял всерьез его слова. Полиции прощать ему нечего, это он зря, ведь революционеры не преступники, преступники - полиция, стражи режима, а еще клянут тех, кто в них стреляет, да ведь стреляют потому, что служить преступнику - все равно, что быть им! А глаза у него узкие, подумал он, когда месье инспектор зачем-то пригрозил ему пальцем. Уставился на него, словно пес из-за забора, который так и мечтает порвать чужому брюки... И от этой ищейки с бакенбардами зависит судьба Козетты!
- Это приличный, хоть и скрытный, джентльмен, который живет по улице Вооруженного человека, номер семь, месье Фошлеван.
- Отлично.
Неужели к делу?
- Фошлеван?..
Замер. О чем-то думает. Знакомы? Нет, не может быть. Какое дело месье Фошлевану до бумагомарателя за конторкой...
- Ах, да: Фошлеван...
Мариус почувствовал, как натянулись его нервы. Сказав последнее, инспектор усмехнулся, коротко, скупо, едва ли не печально. Поморщился, прижал ко лбу ладонь. А, может, и не сорок, отметил про себя Мариус, такой внезапной была перемена: только что отчитывал его, словно суровый папаша, а теперь казался усталым, да и бакенбарды у него были с проседью... Что с ним такое, едва не побледнел - а он-то думал, что розыгрыши с головной болью нужны были только для конспирации, чтобы из-под ладони было удобнее за ним в кафе следить. Осведомиться было неудобно, молчать и ждать - постыдно, но вернее...
***
Он закрыл глаза. Он даже прикрыл лицо. В его висках стучала кровь, все потемнело до секундной слепоты. Он вспомнил - и телегу, и Жана Вальжана, который, спасая старика, невольно раскрылся перед инспектором. Прошло немало лет, что мешало забыть, но он не просто вспомнил, а связал фамилию умершего с тем единственным, кто мог ей воспользоваться: старик был одинок, родственников у него не было. Не выдать себя, перетерпеть, сейчас отпустит...
- Старый возчик из Монрейля, окончил свои дни садовником при монастыре Пикпюс...
Он продолжал говорить, будто не понимая, что нельзя это рассказывать мальчишке, что это знает только он, что больше некому взглянуть в лицо месье Дважды Самозванцу. Окончил фразу, едва ли не запнулся, поглядел на Понмерси - смотрит, смотрит, гаденыш. Пришлось глаза закрыть: он-то чувствовал, сверкают они так, что этот с перепугу решит, будто его решили бросить в каталажку... Там ему и подобным самое место, но к черту студентов, к черту, слишком уж крупный наметился куш!
- Каков этот Фошлеван? Высокий, низкий?
А вдруг, и правда, родственник? Чего только не придумаешь с ночи в камере. Чем угодно можно голову задурить, а если она будет болеть, как вот сейчас, так он не только Вальжанов воскресит - как бы еще не революционных, которых он хватал по кадетской своей юности... Скверно все это, очень скверно. Едва успел над мальчишкой посмеяться, как сам не лучше - рука так и дрожит, счастье, что он не нервного складу, как-нибудь сладит, а тем временем...
- Очень крупный, очень сильный.
Он. Он, разрази его гром - его, и Понмерси, и весь честной участок. В висках так застучало, что ему снова пришлось зажмуриться. А если сбежит? Нет, не сбежит. А вдруг? Пять минут покоя, пять минут, и он все обдумает, но сейчас - невыносимо, да и болван этот все чего-то ждет...
- Вы говорите, улица Вооруженного человека?
Кивнул. Хорошо. Уж это он запомнит крепко...
***
Он кивнул. Все раздражение исчезло, а ведь совсем недавно он был готов месье инспектора если не придушить, так обвинить в бездействии, затеять перебранку... Сейчас же он стоял и слушал, присматриваясь к немолодому, грубоватому лицу: какая-то болезненная морщинка пролегла между бровей, да и смотрел он на него отрывочно, будто бы разболелись глаза. Не случись этого, он и не подумал бы, что эта глыба, этот монумент закона может сказаться измученным - разве камень бывает утомленным? Осталось ждать и надеяться, что месье инспектор дел не бросит: про месье Фошлевана расспрашивал он с чувством, значит, есть еще надежда, что они успеют, что благородный отец самой прекрасной девушки будет вырван из грязных злодейских лап...
- Если в дело замешана банда, значит, дело серьезное. Без пятнадцати шесть, у нас еще есть время.
Как же медленно он за часами потянулся...
- Будете сидеть в своей комнате и ждать, пока не станет худо.
***
Кому-кому, а месье инспектору «худо» уже стало. Пока он разъяснял мальчишке, на пальцах разъяснял, как надо действовать, снова прихватило - все скрутило внутри, какой-то постылой тревогой. А если Понмерси напутает, с него ведь станется! Самому бы побыть в этой комнатке - а вдруг они за дорогой следят или подъездом... Нет, нельзя рисковать. Успеют, не успеют, это на совести мальчишки, но кого-нибудь они точно возьмут, а Жан Вальжан - не дьявол ведь, с бывалыми уголовниками в одиночку не справится, только не с такими. Сговорится разве что - нет, это вряд ли, раскроется, и они его до конца жизни в покое не оставят, а у него еще и дочь - откуда? - дочерьми не рискуют, если проговорится, так они быстро сцапают девчонку... Дочь, черт его дери. Когда успел? В Монрейле был холостяком! Уж за это он ручается, любую связь он бы сразу проверил, а их не было... Так и живи, подумал он, дернув ладонью, словно сам себе отвечая. Живи, сиди в этом участке, а какой-то каторжник, Вальжан, тюремный волк, - и нате вам, дом, деньги и дочурка. Гуляют в парках, задирая нос. А он когда в последний раз бывал хотя бы в Люксембургском? Ага, когда хватал карманника, или воровку истеричную, которая ему едва ладонь не прокусила зубами...
- ...когда его совсем прижмут, стреляйте из окна. Остальное - наше дело.
Наше, и точка. Хватит раздумий. Как бы только он не бросился на штурм в припадке храбрости... Счастье, если струсит и будет сидеть в апартаментах - они такие, сначала дай им флагом размахивать и короля распекать, а как до дела дойдет, так гляди, как бы в штаны не наложили от испуга... А если негодяи к нему пожалуют в гости? Нет уж, никаких трупов, пусть забирает и второй, будет чем отстреливаться.
- Возьмите эти игрушки. Осторожно, они заряжены.
***
Как ни пытался он быть внимательным и слушать месье инспектора, но мысли его метались между участком и домом, между месье Фошлеваном и Козеттой. Как же славно, что месье решил не брать ее с собой - что было бы с беззащитным ангелом, попади она в эту дьявольскую обитель! Ах, пистолеты... Выглядят несерьезно, не зря сказал «игрушки», как жаль, что у него дома нет ружья - в серьезном споре нужны весомые аргументы...
- Благодарю, месье инспектор, я выполню все в точности.
- Не спугните их.
- Вы будете присутствовать?
- Куда я денусь. Уходите.
- До свидания.
Сухо попрощавшись с месье инспектором, Мариус рассовал пистолеты и покинул участок. Нет-нет, сказал он сам себе, рука его не дрогнет, не видать этим подонкам крах месье Фошлевана. И пусть месье инспектор плохо о нем не думает, уж он не подведет, не будь он сыном Жоржа Понмерси...
***
- Жан!
Дверь открылась, как по часам, худенькая физиономия сверкала преданностью.
- Стакан воды. И слови экипаж. Минут через пятнадцать. Это все.
Говоря, он смотрел не на мальчишку - уставился в пол, пальцы нервно касались друг друга. Вальжан... Сколько лет прошло, восемь, девять? Черт его дери: старик, верно, так же опасен, каким был и в Монрейле... И кто его дернул вчера не выспаться? Счастье, что с ним будут люди, а как хотелось бы без помощи, самому его словить за руку. Месье Фошлеван... сколько лет, сколько зим... как ваше колено?.. смотритесь уставшим... отдохнуть бы вам, на водах, да в Тулоне... Обдумав неосуществимое, он прикрыл лицо ладонью и прощупал висок большим пальцем. Кому он врать собрался, самому бы съездить на воды эти чертовы в Тулон... Под руку подсунули стакан, он очнулся, приподнял ладонь, поглядел - до краев полон, а не расплескал ни капли, Жан, чертенок, где они такого ловкача нашли...
- Месье инспектор, вы устали?
Раздвинув пальцы, он покосился на дежурного - так мрачно, что Жан притих. Не знал бы, что не подхалим, так записал бы в оные - нашелся, заботливый, будто не помнит, кто, где и как вчера ночевал, пока мальчишка сопел себе где-нибудь, в тепле да уюте...
- Кто меньше знает, крепче спит.
Н-да, завернул он фразу лучше некуда.
- Ну, чего уставился?
- Месье инспектор, разрешите, я с вами буду?
Он поиграл с цепочкой от часов, наматывая ее на грубый палец. Вздохнул, даже скривился, чтобы видел паршивец, здесь не до его капризов, здесь дело серьезное. А еще и Вальжан подвернулся, как будто банды не хватало... Что там забыл мальчишка? Если брать негодяев с толком, пальбы не будет: он их знает, они его знают, и нечего там делать лишним, не нужны они.
- Будешь сидеть в участке, ясно?
- Но, месье инспектор...
Проклятье, его в детстве не пороли?
- Как войдем, подгонишь к подъезду фиакр и будешь принимать гостей.
- Так точно!
- Уйди с глаз моих и дальше.
- Так точно, ухожу!
Исчез, как ветром унесло. Мальчишка... Он улыбнулся, сам того не замечая, и что-то кольнуло его, в самую грудь. Видел бы Жан его в Тулоне - посмеялся бы, как будущий инспектор замирал при виде коменданта, как носился, спотыкаясь о ступеньки... И где же теперь это все? Что ему снится, юность или старость, Фошлеван или Вальжан?.. Ну вот еще, забыл сказать, чтобы этот балбес пистолеты обратно вернул. С него станется присвоить, а каково ему будет, если этот Понмерси потащит их на баррикаду? Н-да, что за день такой... и почему так хочется уснуть... черт его дери, он же не спал... пытался, да попробуй на твердых досках выспаться. Нахмурив брови, он потянулся за стаканом, коснулся его губами, стекло холодное - а скоро будет жарко, очень жарко...
FIN
Описание: Диалог инспектора и Мариуса.
Персонажи: инспектор Жавер, Мариус
Рейтинг: G
Жанр: приближен к оригиналу
От автора: На волне одного эпизода из Les Miserables (1934) у меня создалась контекстная зарисовка)
***
Было около половины пятого - он помнил, как, достав часы, открыл их, поглядел на циферблат с просвещенной ленцой, закрыл и бросил на кипу служебных бумаг, которых всегда бывало много, тем больше, чем лучше он справлялся с делом. Часы соскользнули, ударившись о стол, - гремят, словно пушка, подумал он, ухмыльнувшись самым краешком губы. От бесконечного сидения у него затекла нога - он поморщился, чувствуя, как она немеет, а по коже словно ведут иголкой. Терпимо, но неприятно - надо бы пройтись, иначе совсем занемеешь, а как встанешь, на свои пятьдесят два и будешь выглядеть перед дежурной шпаной... Пятьдесят два. Он прикрыл лицо ладонью, чуть покачав головой, словно сам себе улыбался перед зеркалом. Кто бы дал ему все эти годы... он и сейчас бы потягался с этим их месье Мадленом, подвернись телега или статуя какая. Бровь его сама устремилась вверх, он потер ее, прижал ладонь к щеке и погладил веко мизинцем. Славный, славный был этот Жан - такого захочешь, не забудешь. Хитро укрылся за личиной мэра - а он ведь его видел, таким, как есть, на каторге: вроде бы и неглуп, и пошутить не дурак, сколько раз его в карцер бросали за шуточки, а приглядишься - глаза сверкают, как у волка, так и норовит тебе шею перегрызть... Уж точно не месье Мадлен, не благодетель Монрейля, этого захолустья - город, как пишут, после разоблачения месье мэра совсем пришел в упадок, это каким же городом нужно быть, чтобы беглый каторжник - и тот принес большую пользу! Счастье, что его перевели в Париж - хотя, как посмотреть на это, все же в Монрейле никто не делал революций...
...При мысли о задании префекта на него вновь накатила усталость. Счастье, что хоть сегодня не пришлось сидеть среди мальчишек, слушать их дурацкий треп. Кто придумал всех этих Жанетт и Козетт, все эти рестораны и карты - у него образования всего-то две школы, церковная и полиции, а он-то прекрасно знает, какая все это чушь. Требуйся для учебы много пить и тащить к себе в постель кого попало, так подобных типов он каждодневно сажает за решетку, и нужды им при этом нет ни в университетском, ни в ином образовании, кроме того, с каким человек родился...
- Господин инспектор, к вам посетитель.
Ну вот еще. По собственному кабинету пройтись не дадут.
- Впускайте.
Пока впускали, он успел поморщиться, скрестить ноги и растереть колено - сильно затекла, никак не отпустит. Вошел юнец, франтоватый, разодетый и какой-то весь взволнованный - такие излагают долго, вообразив, что инспектор полиции им папенька и тут же вникнет в какое-нибудь вопиющее происшествие, а на деле, самое глупое. Тут его глаза сощурились, а сам он едва не подался вперед - сдержал себя вовремя, привычка. В посетителе он узнал того самого, который водился с революционерами: каждый день исчезал в задней комнате, которую хозяин хранил, как шкатулку с драгоценностями, - так еще и привык подшучивать. Стал, весь дрожит, ладони, верно, потные... Мальчишка, черт его дери. И кто теперь из нас двоих «красавчик»?
- Садитесь.
- Месье инспектор!
- Ладно, стойте.
Не понял ни слова - значит, и правда, бедствие. Хочет быть статуей - пусть ей и будет, а он пока посидит, будет невозмутим и обстоятелен, а заодно и отыграется на нем...
- Я по весьма секретному делу.
- Ну, так говорите.
- И по весьма срочному.
- Ну, так говорите скорее.
Черт возьми, он и запамятовал, какими болванами могут быть люди... Ну, что там? Друг украл невесту и не вернул назад?
- Дело в том, что отцу моей... моей невесты угрожает большая опасность.
Угрожает, само собой. Коли отец не дурак, он эту опасность завтра же спустит с лестницы. Уже интересно, послушаем...
- Некоторые личности... мои соседи, я живу с ними в одном доме... замышляют недоброе в отношении этого благородного человека. Они решили заманить его к себе под предлогом и, очевидно, ограбить. Он известен своей щедростью и широтой души...
Как запел мальчишка - все эти щедрости, душевные широты... Не узнает, или взволнован, или боится? Нет, не боится, такие полиции не боятся, пока им не сунешь дубинку под самый нос. Такие думают, закон - это для дурачков и лавочников, а у них свое, у них кодексы чести, а как бы эта честь запела, поставь ее на передовую или хотя бы перед пьяной скотиной с ножом, которая на тебя лезет, словно бешеная? Н-да, пороху они не нюхали... Все еще болтает? Два слова больше - и придется гнать оратора взашей...
- ...в чем не уверен, но твердо знаю, что будет задействована банда - перечисляли фамилии, я, конечно, не всех запомнил...
Банда? Погоди-ка...
- Назовите, кого запомнили. Внимательно, не перепутайте.
***
С тех самых пор, как он говорил с Козеттой, Мариус действовал, словно во сне - нет, не во сне, в кошмаре. Месье Фошлевана он и не знал толком, но слезы Козетты были подобны росе на лепестках белой розы - росе, смешавшейся с землей, так он себе вообразил горе этой неземной, прекрасной девушки. Косвенно в этом был виноват он сам: жить не один лишь месяц - и где? рядом с чудовищем! - и позволить, чтобы нежное дитя и благородный, степенный отец попались на его грязную удочку? Он был сам не свой, и личная беда, и близость неизбежной революции кипели в нем двумя потоками, которые никак не находили выхода, грозясь прорвать плотину его сдержанности. Роковая встреча была назначена на вечер, но еще было время, он еще успевал. Выскочив из экипажа едва не на бегу, он метнулся к дежурному мальчишке, взмахнул рукой и объявил, что желает видеть инспектора по делу секретному и срочному. Минута ожидания показалась ему вечностью. Он бродил туда-сюда, сминая в руках перчатки, теребя цилиндр. Наконец, его позвали.
Войдя - вернее, ворвавшись в кабинет, он даже и не задумался, что инспектором по округу, должно быть, служит тот самый тип, которого он и друзья высмеивали. На словах он и месье Жавер были давно знакомы, воочию он его видел только дважды - когда в последний раз явился в клуб и когда покидал кафе. В тот роковой момент он был уже немного пьян, кто-то толкнул его, он, не задумываясь, ляпнул первое, что попалось на язык - должно быть, глупость, а после его дернуло обозвать инспектора «красавчиком». Почему так, он и сам бы не ответил, но у стойки личность в рединготе показалась ему забавной: шутка ли, ходить с такими бакенбардами, словно не фараон, а извозчик. Душа у него пела, он только что свиделся с любимой, а фигура в сером была до того постылой, до того нелепо он скрывался за ладонью, этот шпик, что ему вдруг стало весело, а разговоры о мечте, о равенстве и братстве, о борьбе против ненавистного режима настроили его на возвышенный лад. С этих высот, с этой колонны, на которой впору ставить фигуру Императора, он и взирал на уныние, на серость, на доносчика, который промышлял слежкой за теми, кому было суждено творить великое. Сама его сутулость и неповоротливость, все эти пуговицы, покрытые тканью, зашитые, словно его сердце, были до того преходящи и ничтожны, что Мариус отмахнулся от него, словно от надоедливой мухи, которая умеет только жужжать и досаждать. Теперь он был в ином положении.
Когда он замер перед канцелярским столом, его едва ли не трясло: он был прав, он предчувствовал, что полиция вполне способна отказать ему, объявить глупыми его подозрения, а, увидев Жавера, еще раз в этом убедился. Инспектор полиции равнялся для него и судье, и благодетелю: пока его карета неслась по столичным улочкам, он успел передумать немало лихорадочных мыслей, и все они кричали ему: скорей, за помощью! Шутка в кафе теперь ему казалась глупой, но сказанного не воротишь, необходимо убедить Жавера в важности всего происходящего. Ему предложили сесть, он даже не пытался отказаться - постоит, но уж изложит дело так, чтобы у самого непробивного служаки французской полиции возбудить понимание и сочувствие. Говоря, он все глядел на инспектора и подмечал желание рассмотреть его получше. Немолод, но и не старик - лет сорок с лишним он бы ему приписал. Высокий, плотный, скупой на лишние движения - такие, очертя голову, не бросятся помогать студентам, а уж тем более, студентам, которые в его адрес шутят. Перед ним был явный бюрократ, что было вдвойне скверно: счет шел не на часы, а на минуты, нужно было действовать, а не переливать из пустого в порожнее.
***
- Так как вы сказали?
- Жив...
- Живоглот, что ли?
- Он самый!
Н-да. В хорошую компанию влипнет «отец невесты»... Мальчишка прав, тут дело важное, бесспорно. Вот только если бы память ему да мозги, с таким пока тридцать имен не перечислишь, толку не будет. А что с мальчишкой делать? Гляди, как не полез бы он в герои - а от геройства до ножа быстрей, чем от ножа до каторги. Черт бы их... нет, а ему-то что? Полезет - сам и виноват, инспектор им не папочка, чтобы за ручку от плохих дядей уводить. Кто же папаша, интересно, - кто растит таких певчих олухов? Небось, императора прихвостень, поет сынок знакомо, прямо как тогда...
- Если поможете накрыть эту банду, вам простится многое.
Стоит, глазами хлопает, навис над столом, что твоя статуя. Еще не окончив говорить, он уже был готов усмехнуться: пальцем-то все же погрозил, как заправский папаша, ей-богу. Счастье, что не знал он этих женщин, что они безразличны ему - иначе жил бы такой у него дома, безмозглый да кудрявый, метался бы с памфлетами по улицам, а потом лезь за ним в самое пекло и с баррикад вытаскивай, чего доброго... Сам того не замечая, он коснулся своих губ и покосился на перо - торчало в чернильнице, словно флаг на куче хлама, которым вот-вот завалят парижские улицы. Как два года назад, подумать смешно, два года - и снова: стрельба, резня, грабеж, убытки... А сколько солдат погибло при штурме, никто ведь не считает, будто бы в армию и полицию идут, чтобы умереть поскорей...
Нет, сказал он себе, есть парни и толковые, не все с дурью в башке - дежурный тот же, Жан... кто он там... забавная фамилия... Славный малый, внимательный, из такого вырастет ищейка, вот только сдался ему этот Жан, когда о банде нужно думать и о том, как Понмерси разубедить лезть в петлю! А он хорош, инспектор: сидит себе и вспоминает, как мальчишку вчера пораньше отпустил со службы - сам над бумагами просидел до двенадцати, спал в пустой камере, укрывшись рединготом, а этот, свежий да зеленый, все торчит и торчит под дверью, несет дежурство, да так несет, что чуть не засыпает... Старость, ухмыльнулся он, скрыв за ладонью косую улыбку. Ты был мальчишкой, ты по нему скучаешь, только он теперь - не ты, а этот, Жан, или другой кто, а ведь посмотришь - и узнал себя. Это разве что в юности кажется, что ты и есть ты, что до тебя ничего не было и после тебя не будет, а теперь... теперь сиди и жди, пока тебя нагонит время, жди, когда будешь за сердце хвататься и по лестнице взбираться в два приема...
- Что там насчет вашего «благодетеля»? Что за человек?
***
Ждать откровений от этого человека было невыносимо до безумия. Голос у него был неприятный и командный, словно он вообще ни о чем, кроме себя и своей власти, не мог помыслить. Мариус держался, но его выдавали руки - пальцы сжимали цилиндр, словно это был враг, которого он непременно задушит. В тот момент он был готов душить кого угодно, лишь бы месье инспектор прекратил с ним обращаться, как с мальчишкой, и принял всерьез его слова. Полиции прощать ему нечего, это он зря, ведь революционеры не преступники, преступники - полиция, стражи режима, а еще клянут тех, кто в них стреляет, да ведь стреляют потому, что служить преступнику - все равно, что быть им! А глаза у него узкие, подумал он, когда месье инспектор зачем-то пригрозил ему пальцем. Уставился на него, словно пес из-за забора, который так и мечтает порвать чужому брюки... И от этой ищейки с бакенбардами зависит судьба Козетты!
- Это приличный, хоть и скрытный, джентльмен, который живет по улице Вооруженного человека, номер семь, месье Фошлеван.
- Отлично.
Неужели к делу?
- Фошлеван?..
Замер. О чем-то думает. Знакомы? Нет, не может быть. Какое дело месье Фошлевану до бумагомарателя за конторкой...
- Ах, да: Фошлеван...
Мариус почувствовал, как натянулись его нервы. Сказав последнее, инспектор усмехнулся, коротко, скупо, едва ли не печально. Поморщился, прижал ко лбу ладонь. А, может, и не сорок, отметил про себя Мариус, такой внезапной была перемена: только что отчитывал его, словно суровый папаша, а теперь казался усталым, да и бакенбарды у него были с проседью... Что с ним такое, едва не побледнел - а он-то думал, что розыгрыши с головной болью нужны были только для конспирации, чтобы из-под ладони было удобнее за ним в кафе следить. Осведомиться было неудобно, молчать и ждать - постыдно, но вернее...
***
Он закрыл глаза. Он даже прикрыл лицо. В его висках стучала кровь, все потемнело до секундной слепоты. Он вспомнил - и телегу, и Жана Вальжана, который, спасая старика, невольно раскрылся перед инспектором. Прошло немало лет, что мешало забыть, но он не просто вспомнил, а связал фамилию умершего с тем единственным, кто мог ей воспользоваться: старик был одинок, родственников у него не было. Не выдать себя, перетерпеть, сейчас отпустит...
- Старый возчик из Монрейля, окончил свои дни садовником при монастыре Пикпюс...
Он продолжал говорить, будто не понимая, что нельзя это рассказывать мальчишке, что это знает только он, что больше некому взглянуть в лицо месье Дважды Самозванцу. Окончил фразу, едва ли не запнулся, поглядел на Понмерси - смотрит, смотрит, гаденыш. Пришлось глаза закрыть: он-то чувствовал, сверкают они так, что этот с перепугу решит, будто его решили бросить в каталажку... Там ему и подобным самое место, но к черту студентов, к черту, слишком уж крупный наметился куш!
- Каков этот Фошлеван? Высокий, низкий?
А вдруг, и правда, родственник? Чего только не придумаешь с ночи в камере. Чем угодно можно голову задурить, а если она будет болеть, как вот сейчас, так он не только Вальжанов воскресит - как бы еще не революционных, которых он хватал по кадетской своей юности... Скверно все это, очень скверно. Едва успел над мальчишкой посмеяться, как сам не лучше - рука так и дрожит, счастье, что он не нервного складу, как-нибудь сладит, а тем временем...
- Очень крупный, очень сильный.
Он. Он, разрази его гром - его, и Понмерси, и весь честной участок. В висках так застучало, что ему снова пришлось зажмуриться. А если сбежит? Нет, не сбежит. А вдруг? Пять минут покоя, пять минут, и он все обдумает, но сейчас - невыносимо, да и болван этот все чего-то ждет...
- Вы говорите, улица Вооруженного человека?
Кивнул. Хорошо. Уж это он запомнит крепко...
***
Он кивнул. Все раздражение исчезло, а ведь совсем недавно он был готов месье инспектора если не придушить, так обвинить в бездействии, затеять перебранку... Сейчас же он стоял и слушал, присматриваясь к немолодому, грубоватому лицу: какая-то болезненная морщинка пролегла между бровей, да и смотрел он на него отрывочно, будто бы разболелись глаза. Не случись этого, он и не подумал бы, что эта глыба, этот монумент закона может сказаться измученным - разве камень бывает утомленным? Осталось ждать и надеяться, что месье инспектор дел не бросит: про месье Фошлевана расспрашивал он с чувством, значит, есть еще надежда, что они успеют, что благородный отец самой прекрасной девушки будет вырван из грязных злодейских лап...
- Если в дело замешана банда, значит, дело серьезное. Без пятнадцати шесть, у нас еще есть время.
Как же медленно он за часами потянулся...
- Будете сидеть в своей комнате и ждать, пока не станет худо.
***
Кому-кому, а месье инспектору «худо» уже стало. Пока он разъяснял мальчишке, на пальцах разъяснял, как надо действовать, снова прихватило - все скрутило внутри, какой-то постылой тревогой. А если Понмерси напутает, с него ведь станется! Самому бы побыть в этой комнатке - а вдруг они за дорогой следят или подъездом... Нет, нельзя рисковать. Успеют, не успеют, это на совести мальчишки, но кого-нибудь они точно возьмут, а Жан Вальжан - не дьявол ведь, с бывалыми уголовниками в одиночку не справится, только не с такими. Сговорится разве что - нет, это вряд ли, раскроется, и они его до конца жизни в покое не оставят, а у него еще и дочь - откуда? - дочерьми не рискуют, если проговорится, так они быстро сцапают девчонку... Дочь, черт его дери. Когда успел? В Монрейле был холостяком! Уж за это он ручается, любую связь он бы сразу проверил, а их не было... Так и живи, подумал он, дернув ладонью, словно сам себе отвечая. Живи, сиди в этом участке, а какой-то каторжник, Вальжан, тюремный волк, - и нате вам, дом, деньги и дочурка. Гуляют в парках, задирая нос. А он когда в последний раз бывал хотя бы в Люксембургском? Ага, когда хватал карманника, или воровку истеричную, которая ему едва ладонь не прокусила зубами...
- ...когда его совсем прижмут, стреляйте из окна. Остальное - наше дело.
Наше, и точка. Хватит раздумий. Как бы только он не бросился на штурм в припадке храбрости... Счастье, если струсит и будет сидеть в апартаментах - они такие, сначала дай им флагом размахивать и короля распекать, а как до дела дойдет, так гляди, как бы в штаны не наложили от испуга... А если негодяи к нему пожалуют в гости? Нет уж, никаких трупов, пусть забирает и второй, будет чем отстреливаться.
- Возьмите эти игрушки. Осторожно, они заряжены.
***
Как ни пытался он быть внимательным и слушать месье инспектора, но мысли его метались между участком и домом, между месье Фошлеваном и Козеттой. Как же славно, что месье решил не брать ее с собой - что было бы с беззащитным ангелом, попади она в эту дьявольскую обитель! Ах, пистолеты... Выглядят несерьезно, не зря сказал «игрушки», как жаль, что у него дома нет ружья - в серьезном споре нужны весомые аргументы...
- Благодарю, месье инспектор, я выполню все в точности.
- Не спугните их.
- Вы будете присутствовать?
- Куда я денусь. Уходите.
- До свидания.
Сухо попрощавшись с месье инспектором, Мариус рассовал пистолеты и покинул участок. Нет-нет, сказал он сам себе, рука его не дрогнет, не видать этим подонкам крах месье Фошлевана. И пусть месье инспектор плохо о нем не думает, уж он не подведет, не будь он сыном Жоржа Понмерси...
***
- Жан!
Дверь открылась, как по часам, худенькая физиономия сверкала преданностью.
- Стакан воды. И слови экипаж. Минут через пятнадцать. Это все.
Говоря, он смотрел не на мальчишку - уставился в пол, пальцы нервно касались друг друга. Вальжан... Сколько лет прошло, восемь, девять? Черт его дери: старик, верно, так же опасен, каким был и в Монрейле... И кто его дернул вчера не выспаться? Счастье, что с ним будут люди, а как хотелось бы без помощи, самому его словить за руку. Месье Фошлеван... сколько лет, сколько зим... как ваше колено?.. смотритесь уставшим... отдохнуть бы вам, на водах, да в Тулоне... Обдумав неосуществимое, он прикрыл лицо ладонью и прощупал висок большим пальцем. Кому он врать собрался, самому бы съездить на воды эти чертовы в Тулон... Под руку подсунули стакан, он очнулся, приподнял ладонь, поглядел - до краев полон, а не расплескал ни капли, Жан, чертенок, где они такого ловкача нашли...
- Месье инспектор, вы устали?
Раздвинув пальцы, он покосился на дежурного - так мрачно, что Жан притих. Не знал бы, что не подхалим, так записал бы в оные - нашелся, заботливый, будто не помнит, кто, где и как вчера ночевал, пока мальчишка сопел себе где-нибудь, в тепле да уюте...
- Кто меньше знает, крепче спит.
Н-да, завернул он фразу лучше некуда.
- Ну, чего уставился?
- Месье инспектор, разрешите, я с вами буду?
Он поиграл с цепочкой от часов, наматывая ее на грубый палец. Вздохнул, даже скривился, чтобы видел паршивец, здесь не до его капризов, здесь дело серьезное. А еще и Вальжан подвернулся, как будто банды не хватало... Что там забыл мальчишка? Если брать негодяев с толком, пальбы не будет: он их знает, они его знают, и нечего там делать лишним, не нужны они.
- Будешь сидеть в участке, ясно?
- Но, месье инспектор...
Проклятье, его в детстве не пороли?
- Как войдем, подгонишь к подъезду фиакр и будешь принимать гостей.
- Так точно!
- Уйди с глаз моих и дальше.
- Так точно, ухожу!
Исчез, как ветром унесло. Мальчишка... Он улыбнулся, сам того не замечая, и что-то кольнуло его, в самую грудь. Видел бы Жан его в Тулоне - посмеялся бы, как будущий инспектор замирал при виде коменданта, как носился, спотыкаясь о ступеньки... И где же теперь это все? Что ему снится, юность или старость, Фошлеван или Вальжан?.. Ну вот еще, забыл сказать, чтобы этот балбес пистолеты обратно вернул. С него станется присвоить, а каково ему будет, если этот Понмерси потащит их на баррикаду? Н-да, что за день такой... и почему так хочется уснуть... черт его дери, он же не спал... пытался, да попробуй на твердых досках выспаться. Нахмурив брови, он потянулся за стаканом, коснулся его губами, стекло холодное - а скоро будет жарко, очень жарко...
FIN