***

[zis-is-kaos]

Глава тринадцатая. Разрешение некоторых вопросов, находящихся в ведении муниципальной полиции.

Итак, переходим к новому выпуску нашего еженедельного журнала "Оправдательные штудии". На сей раз нам попался, по счастью, краткий, а, по сути, довольно унылый момент, а именно: арест девицы Фантины. Напомню, что прелюдия к нему разыгрывалась еще в предыдущей главе.

Глава тринадцатая, Разрешение некоторых вопросов в обход законодательства и полиции

- что сказать по поводу и в общем. Сам момент ареста, по счастью для нервов инспекторских поклонников, был описан с нейтральной точки зрения случайного обозревателя (что еще раз доказывает: перспективами Гюго баловался, причем весьма серьезно). За сим не буду его разбирать подробно, скажу лишь, что со стороны народ видел весьма страшную ночную бабочку, налетевшую на вполне благопристойного гражданина. Думаю, если не каждый, то каждый второй в этой ситуации, прежде всего, подумал бы, что все так и есть, как представилось господину инспектору. Более подробное описание мы можем прочесть в романе, отмечу лишь одну деталь, мне показавшуюся любопытной. Немногим позже добрый наш месье Мадлен утверждает, что, мол, я проходил по площади, когда вы ее уводили, там еще оставались свидетели, я их расспросил, они мне всю правду расказали. Из этого возникают у меня два следующих вопроса:
а) в описании пресловутого момента мы встречаем такую подробность, как: офицеры высыпали из кофейни, возле которой случилась драка, уже после того, как она началась, причем длилась она до этого какое-то определнное время, полминуты, минуту. Мой вопрос: а были ли вообще какие-либо очевидцы того факта, что месье Баматабуа засунул ей снег за шиворот? Да, Фантина гуляла мимо окон, но где, в таком случае, содержится указание, что кто-то ее из этого окна видел? Указания нет. Зато есть свидетельство, ясное и четкое, что толпа высыпала наружу, привлеченная именно криками и бранью.
б) франт, воспользовавшись моментом, взял да улизнул. Не думаю, что месье мэр успел схватить его за шкирку) Мой вопрос: а кто же тогда были пресловутые "свидетели" события? Что они могли видеть? Только то, что известная всем/большинству проститутка Фантина (которая уже тогда, напомню, начала с горя вести себя вызывающе) набросилась на какого-то приличного человека. Не думаю, чтобы среди завсегдатаев кофейни нашлись добрые души, которые, даже в случае, если были свидетели, стали бы Фантину защищать. Если нашлись - где их имена, почему мы знаем все о квартирной хозяйке Фантины, но не знаем ничего об этих безымянных героях?
К этому моменту мы еще вернемся в ходе дальнейших обсуждений, пока же прошу запомнить эти странности)

- что касается вступления маэстро) Вот вопреки всяческим О-82 и Буке, я не думаю, чтобы Жавер, завидев беспорядрок (который он терпеть не мог), молча стоял себе в толпе зевак или же азартно делал ставки на Фантину) Мы знаем только, что "от толпы отделился высокий чеовек". Соответственно, никаких указаний на то, стоял ли он в толпе или же только что прибыл, не имелось. Теперь же вспомним, что господин инспектор у нас человек самых честных правил. Вот стал бы он доказывать - и кому? самому месье мэру! - что все было так-то, если бы сам видел другое? Конечно, не стал бы. Спокойно бы признал, что "месье" допустил вольность, но, с другой стороны, возможен ведь и вариант, что, даже в этом случае, виноватой бы Фантина осталась: точно так же, как она оскорбила месье мэра, она оскорбила и вполне порядочного (внешне) горожанина. Вспоминая мотивы из фильмов: я не историк и утверждать не берусь, однако там постоянно проводится та линия, что предлагать себя на улице в те времена было строго запрещено - только официально, в публичных домах. Что делала под окнами Фантина, понятно тоже. Даже если бы не было франта и духа Толомьеса с ним под руку, даже если бы инспектор попросту ее там увидел - разве не имел бы он права ее арестовать? Тоже ведь занятный вопрос) К слову, вспомним, что, например, в О-34 Фантину арестовывает не инспектор, да и в О-78. В О-78, кстати, получается, что инспектор был вообще прав со всех сторон - никакого франта ведь и не было) Возвращаясь к книге: откуда там вообще взялся Жавер? Ответ очень прост: на другом конце площади находился полицейский участок) Так что еще один довод в пользу той версии, что инспектор немедленно вышел из своей комнаты, услышав крики и шум. Честный, ответственный полицейский)

- итак, Фантина замечает Жавера, стабильно наводящего на население тихий ужас) Причем, в ее случае читатель обязан жалеть девицу за страшноватую внешность, в случае же инспектора - нет, однозначно осуждать, бояться и принимать за вселенское зло) Однако что же происходит далее? Инспектор, ухватив Фантину, которая ему и не сопротивляется (вот она, сила имиджа!), идет к участку, сопровождаемый шумной толпой, которая Фантину активно материт. Войдя, он тут же закрывает дверь, перекрыв толпе доступ - этот поступок, очевидно, тоже свидетельствует о злобной его сущности. Что касается дальнейшего: я сразу повторюсь, да, Фантину жаль, жизнь у нее была очень тяжелая, но какое имено отношение имеет господин инспектор к ее несчастьям? Быть проституткой или же воровкой, оставаться или же уехать, жить или утопиться - вот что бы ни говорил Гюго, а выбор всегда или почти всегда есть. Фантина, доселе вполне понимая, что никто ей не обязан в этой жизни (вспомним, как спокойно она приняла увольнение от лица якобы месье мэра), потихоньку впадает в отчаяние и злобу. За это ее нельзя судить, но факт остается фактом: кто здесь виноват, так это разве что добросердечные кумушки, которые разузнали правду о Козетте, да управляющая-дура, которая решила, что может судить вот-прямо-всех от лица мэра города (уж не знаю, давал он ей такое право или не давал, но как бы не очень мило лепить под своим решением чужую подпись). Да и Козетта - Фантина уж столько Тенардье денег выслала, что будь они людьми вменяемыми, никуда бы они Козетту и не выгнали - а как по мне, не выгнали бы и подавно, шутка ли, она же им бесплатно прислуживала. Поэтому, в отличие от Гюго, который на инспектор повесил разом всех собак, я его в том, что он исполнял свой долг, не виню. Даже сочувствуй он горю падшей женщины - что он мог сделать, ничего, она совершила два проступка, напала на горожанина и (имплицитно) предлагала себя на улице, а потом (в подтверждение) еще и налетела на месье мэра Хочешь, не хочешь, а придется сажать.

- едем далее. В отличие от "общества", которое активно посылало Фантину во всех направлениях, инспектор у нас вообще не произносит ни слова. Скомандовав идти за ним и убедившись, что никто не сопротивляется он преспокойно ведет ее в участок, закрывает дверь, садится и начинает писать свой отчет, то есть делает все то, что ему положено по службе. Не избивая несчастную, не влепив ее головой об стол, даже не выругавшись. И это, заметив, символ общественного мнения и произвола) Что же происходит далее? А далее, прошу заметить, инспектор совершает очень честный поступок. Вместо того, чтобы устроить скандал, обматерить Фантину на чем свет стоит и пафосно швырнуть ее за решетку, он - внимание, это человек, который "никогда в жизни не думал", "не колебался" - сомневается. Да, и подметим еще одну деталь: все то время, пока он будет размышлять, он пишет. Эти два процесса по времени совпадают. Вспомним о финальной эпистоле и пока что отложим этот разговор, заметим себе одну немаловажную фразу: "Этот разряд женщин всецело отдан нашим законодательством во власть полиции".

- итак, что же делает инспектор, одновременно творя отчет? Как говорит нам автор, он "творит суд". Подвергнем осмеянию ведра авторской иронии насчет "умственных способностей" инспектора (здесь еще надо выяснить, как они звучали в оригинале) и подумаем, как именно мы видим ситуацию. Очевидно, нам следует как бы сравнить внутренний свод законов мудрого месье Мадлена и его полупритчевый сверхсправедливый суд (ввиду отголосков которого Фантина и оказалась в ночных нимфах). Однако нашего любимого писателя ничуть не смущают подобные противоречия - гораздо больше его смущает то, что инспектор не просто творит суд, не просто вешает на Фантину цифру тюремного заключения - он сомневается, он прислушивается к своей совести, которую Гюго поминает в кои-то веки. Что вижу я? Я вижу одно важное свойство инспекторской натуры.

- у Жавера четко и ясно просматривается некая боязнь ошибиться. Пусть авторы воют, сколько угодно, что хотел он быть безупречным, - этот миф мы уже развенчали. Почему так происходит, раз за разом? Почему его так волнует перспектива ошибки? Боюсь, что точного ответа на вопрос мы не узнаем. Возможно, что, ввиду происхождения, он постоянно находился на некоем "испытательном сроке", пока не доказал, что достоин быть офицером. Тогда он понимал: одна ошибка - и он окажется на улице. Такие страхи не забываются. Иная версия: инспектор был перфекционистом, и любая ошибка в любимой профессии была для него мучительным пятном на собственной, и так заниженной, самооценке. Версия третья: увы и ах, инспектор был плохим судьей. Можно ли винить его за это? Не всем и каждому судилось быть лидером или же разбираться в людях. Инспектор людей в упор не видел - тем более, не мог знать, как поступить в том или ином спорном случае, ведь сам Гюго нам говорит, что тропа осуждений и наказаний - одна из самых извилистых в этом мире. Вспомним также, что одной из главных жизненных задач инспектора было оставаться честным. Честность и справедливость - чем не отличная пара? Наделяя закон свойством высшей справедливости, Жавер не мог не требовать от себя соответствовать ему. И вот где обнажались все его застарелые проблемы. Вопреки всему он вряд ли до конца верил в себя. Насчет своей персоны он постоянно находился в каких-то смутных сомнениях - если не постоянно, то уж точно осуществлял над собой регулярный контроль. Представьте, что он испытывал, когда приходилось судить других. И это при его сверх-ответственности. Само собой, он чувствовал, что не по нем работа, что в таких случаях лучше ему вообще ничего не решать, полагаясь на закон. Побег от ответственности, скажет Гюго? Отнюдь. Побег от безответственности. Инспектор чувствовал, что он не вправе решать такие вопросы, но долг по службе от него этого требовал, и, разумеется, он не мог не подчиниться. В пределах этого он страдал, как только мог.

- какие выводы сделал инспектор из происшедшего? Весьма логичные, надо сказать. Сомневающийся и чесный инспектор за один абзац успел поднадоесть Гюго, поэтому он тут же лепит в текст "это было несомненно" - но на этом, несомненно, не успокаивается. Чем глубже господин инспектор вникал в дело этой женщины, тем глубже становилось его возмущение, как мы знаем. Возмущение чем? Только ли фактом нападения на буржуа? Или, быть может, тем, что Фантина, в обход публичного дома, сама по себе занималась проституцией? Ведь могла, чтобы оставить себе всю выручку. Само собой, инспектора полиции подобное нарушение не могло не возмущать. Не за это ли он влепил ей все шесть месяцев, нет?) Сентенцию про "выброшенную за борт" я не понимаю от слова "кто автор сего шедвра?" Как вы помните, милая зарисовочка про человека за бортом нами уже разбиралась. Кого она должна символизировать? Да самих "отверженных", Вальжана до епископа, инспектора в печальном финале. Кого еще? Как вы, быть может, помните, речь шла о человеке, выброшенном обществом и уставшем бороться с роком (стихией). Да: Фантина была выброшена обществом. Устала ли она бороться? Месье Баматабуа вам скажет, что, нет, отнюдь) Она как раз-таки и боролась, за себя и за Козетту. Вопрос: к чему, в пику инспектору, лепить сюда этот символ? Я вижу в этом лишь ту горькую иронию, что трое отверженных собрались в участке, а по голове получил, как всегда, один)

- однако продолжим. Далее следует большой-пребольшой монолог Фантины, который господин инспектор и слушать был не обязан, однако почему-то выслушал. Почему? Из симпатии к падшей женщине? А, может, потому, что до сих пор подспудно сомневался в верности если не приговора, то срока? Видимо, в речах ее не всплыло никаких новых улик, поэтому менять свое решение он попросту не сочел нужным. Другой бы на его месте, я так думаю, немедля швырнул ее за решетку) Ну, говорит эта публичная девка. Говорит не просто так, а совершив проступок. А скольких он до этого слышал и сколькие, быть может, точно так же перед ним оправдывались? Ну, и зачем же ему идти куда-то и выискивать каких-нибудь свидетелей? Проступок имел место быть (по мнению читателя, еще и не один, а два). Ну, положим, отпустит он ее, и что? Кто даст гарантию, что завтра она не изобьет еще кого-нибудь в пьяном виде? А послезавтра не обворует? Однако перспектива инспектора Гюго, конечно же, не волнует, а Фантина, тем временем, каким-то образом преображается, снова став прекрасной - кто это видит, очевидно, сам Гюго - ан нет, как мы могли забыть, все это время в углу таился наш Вальжан, которому Фантина все прекрасна, ибо женщина, а инспектор страшен, ибо мужчина, причем какой-то жуткий, так что скорбь и сомнения Жавера ничуть не улучшают его плачевный внешний вид. И вновь, забыв об имевших место быть еще недавно сомнениях, Гюго приписывает с легкой руки Жаверу "деревянное сердце" - наверное, вновь глазами Вальжана.

- а далее - далее следует весьма любопытная фраза. Имею в виду сакраментальное "Сам господь бог не сможет тут ничего поделать". Как вы думаете, что здесь имеется в виду? Оставляя в стороне религиозный аспект (впрочем, я все равно не думаю, что инспектор этой фразой хотел сделать некий вызов небесам, не Байрон он). Зачем он вообще позволял ей на себе виснуть? Соглашусь, что, либо он сознательно ждал, пока она успокоится, либо предчувствовал, что случится, если он в конце концов начнет на нее орать. Мне кажется, здесь важна интонация - он мог сказать и нечто в духе "закон есть закон: мы с тобой живем в дольнем мире, и здесь никто не отменял законы Франции, прими их и смирись, а на бога лишний раз не уповай, не тебе его умолять, падшей женищне".

- итак, Вальжан, at last. Стоит себе. Шпионит, подслушивает)) Из мрака выступает, так сказать)) Позволю себе напомнить, в каких они расстались отношениях. По моей теории, инспектор вполне себе убедился путем телеги, что месье Мадлен - вполне себе Жан Вальжан. Однако, вмешавшись в историю и косвенно помогая Фошлевану, он раскрылся и не мог после этого не чувствовать досаду из-за вынужденного просчета (напомню, он очень болезненно переносит свои ошибки). Затем месье Мадлен становится мэром города по всеобщему волеизъявлению и согласию. Напомню, кстати, что награды принимать и становиться мэром он не хотел, пока его на его отказ не наложил вето - кто бы вы думали? - господин префект. Почему никто не вспомнил это досадное обстоятельство?) Ладно горожане-болваны, ладно бывший мэр города, но представьте, что почувствовал инспектор, узнав, что и господин префект туда же?) Что он мог сделать? Уже ничего. Никакие его подозрения не стали бы и слушать, он ведь сам сомневался до последнего, и тут - нате вам, пожалуйста. Не власть мифического мэра он бы поставил под сомнение, продолжай он подозревать, а компетентность самого префекта. Как поступить? Донос? Он не доносчик, тем более, ему не поверят. Что остается делать? Всячески эту аномалию избегать. Прятать свои чувства под маской вежливости, но ведь в душе-то он прекрасно помнил, что пресловутый месье мэр и есть тот самый Жан Вальжан. Да: он отчаянно пытался от месье мэра отстраниться - возможно, боясь, что не сможет держать себя в руках. Этого мэра одобрил сам префект. Он должен быть честным и исполнительным, не в его компетенции идти против префекта, это нонсенс. Что же: пусть, пусть этот Вальжан будет мэром, он, Жавер, умывает руки, так сказало начальство, так тому и быть. Однако, в самый разгар мучительного для него судопроизводства, после долгих сомнений и терзаний, после истеричных просьб, изо мрака вдруг является Жан Вальжан, он же месье мэр.

- далее, по счастью, сам автор нам изволил изложить все то, что творилось с инспектором. Встретил он его с досадой. Почти сразу же после этого в лицо мэру плюнула Фантина. А теперь прошу представить, в какой ситуации оказался господин инспектор. Гюго нам прямым текстом говорит, что он рассматривал ситуацию со вполне естественных перспектив: шлюха плюнула на мэра; шлюха плюнула на беглого каторжника; а каторжник, он же мэр, повел себя самым невообразимым образом. Итак, Жавер оказался перед выбором. В участке их троица не одинока: есть солдаты, значит, есть свидетели. При свидетелях было совершено покушение на должностное лицо. Не просто на лицо - на лицо, одобренное префектом. Уличная девка плюнула не только на мэра, она плюнула и на префекта, а, значит, и на закон. Та же самая девка только что божилась, что она будет праведницей, и вот: не прошло и минуты, как ситуация повторяется, все верно, как он и думал, такие, как она, не способны измениться, только и умеют, что врать. А девица-то опасная, такую выпусти - еще на кого-нибудь набросится, раз уж ей не указ даже месье мэр. С другой стороны - вот и славно, что плюнула, хоть кто-то это сделать осмелился, чтобы жизнь гаду не казалась медом. Но она-то об этом не знает, это знает только он, инспектор Жавер. Что же, девку эту он не отпустит в любом случае, она опасная и лживая. Но что же делать с мэром? По какому вообще праву он, этот тюремный клоп, указывает в участке инспектору полиции? Ведь знает уже, что инспектор раскрыл его, так что же это, месть? Задумал его сместить, растоптать, уничтожить? Пока месье мэр делал свои дела, можно было хоть как-то поддерживать порядок в этом городе. Но что же, он теперь будет вмешиваться и в дела полиции?

- далее по курсу следует вторая часть речи Фантины. В которой наличествует очень, очень опасный и интересный момент, который я, вместе с рассказом инспектора о "доме", вынесу в отдельный пост, иначе этот разрастется сверх разумных пределов)

- ненадолго остановимся и попробуем прояснить непростое отношение Жана к инспектору. Как личность, Жавер был ему, само собой, безразличен. Я раньше вообще думала, что относился он к нему довольно равнодушно: есть препятствие - надо устранить, нет - и до свидания. Однако же психологичекий портрет Вальжана включает такие черты, как чрезмерная впечатлительность и паранойя. Я даже скажу так: если уж не "боялся и ненавидел", то уж точно не любил и боялся. Проанализировав перспективы, я все больше убеждаюсь в том, что многое, очень многое из того гадкого, что было сказано про инспектора, могло быть сказано как бы от имени Вальжана, а не только от Гюго. С одной стороны, Жан чувствовал в себе некую большую уверенность в своей справедливости, праведности и в том, что он, конечно, судит и милует гораздо лучше полиции, о которой у него после каторги не могло не остаться самое тлетворное впечатление. Напомним, что Жан решил повторить путь монсеньора - быть может, во время своего мэрствования он, и правда, уверился, что сможет стать таким же "мудрым судьей" в Монрейле, каким в Дине был епископ. Соответственно, в мыслях он себя весьма и весьма возвышал над инспектором (вспомним, как последнего вечно считают то за сатану в рединготе, то за идиота, то за нечто жалкое - чем не вальжановский подход?) Напомню также, что месье мэр и фабрикант не только судил там, где пролегала его компетенция, - на фабрике он запустил руку даже в сферу женской нравственности) Само собой, что закон, его посадивший на 4, а потом на все 19 лет, он если и ставил во что-то, то был о нем весьма невысокого мнения. А инспектор был тем и знаменит, что очень добросовестно служил закону. С другой - Жан не мог не помнить, что он каторжник и что господин инспектор его уже разоблачил. Думаю, что после случая с телегой он некоторое время находился в незавидном состоянии. Что делать? Бежать? Но как он может, вон, уже раз захотел сбежать от ответственности, так ему сам инспектор в лицо всю правду о нем выложил. А что инспектор? Ведет себя подчеркнуто почтительно, не дергается, не совершает никаких попыток ареста или доноса. Так, может, он просто так сказал, машинально вырвалось? А ведь доказательств никаких нет и быть, скорее всего, не может, а если есть - не поверят. Значит, нужно молчать и ждать. Однако "молчать и ждать" в трактовке Жана не означает, что инспектора он перестал демонизировать. Как известно, страх - скорее, иррациональное чувство. Человек может понимать, что глупо бояться высоты, но ничего с собой не может поделать. Наверняка Вальжан в душе, если не боялся, то опасался и не любил инспектора, за что, возможно, сам себя и попрекал.

- однако вернемся к аресту Фантины. Если месье мэр, и правда, был на площади и видел, как инспектор уводил какую-то женщину, что он мог и должен был сделать в этом случае? Во-первых, судя по уровню смуты, происшествие было едва ли не иключительное; он, мэр города, был ему практически свидетелем, поэтому вполне резонно, что его долг - если не разобраться, то, по крайней мере, зайти в участок, "отметиться", показать, что он волнуется за любимый город. Вполне объяснимая схема действий "большого начальства". Во-вторых... предположим, что он, притянув за ухо пару-тройку матерившихся на Фантину, спросил, а что, собственно, здесь было, а? В ответ он получает нечто вроде: а, Фантина, эта девка, ее все знают, сумасшедшая, еще и алкоголичка, так вот, она напала на такого-то, изодрала ему лицо и одежду, мы хотели и дальше смотреть, так месье инспектор встрял и арестовал ее. А где же такой-то? Он написал заявление? Да нет, куда-то смылся. Смылся?.. И тут в голову месье мэра могли закрасться некие сомнения: смылся, так почему же, если эта девка так уж его унизила? Значит, нечисто дело. А тут еще и инспектор вмешался. Нет, нужно самому все выяснить. Напомню также, что о Фантине он, судя по всему, вообще ничего не знал - по крайней мере, уж точно не связывал ее несчастья с его деятельностью. А ведь в первой части своей речи Фантина не помянула его и словом. Хорошо: предположим, что месье мэр решил, что дело здесь нечисто, а месье инспектор всё ушами прохлопал. Что мешало ему, во всеуслышанье и всеувиденье, толкнуть дверь участка с ноги, войти внутрь (сразу же!) и сказать: нет уж, Жавер, постойте, давайте разберемся. Вместо этого месье мэр ведет себя, если не как шпион, то очень странно. Пробирается в участок незамеченным, ни во что не вмешивается, стоит себе и слушает. Но почему?

- здесь мы приступаем к, собственно, оправдательной деятельности. Что мог месье мэр вынести из речи Фантины? Это очень важно, я напомню: раньше он ее знать не знал, а она насчет того, кто виноват в ее бедственом положении, ни слова не сказала. Итак, он слышит про какую-то дочь, девочку, которая, со слов матери, без нее погибнет. Месье мэру тут же вспоминается его собственная семья. Возможно, ему уже стало безразлично, виновата ли эта женщина: он знал и видел только одно, ребенок нуждается в матери, ребенок в беде. Кроме того, Вальжан был человеком, способным на сочувствие, и впечатлительным. Не с его ли слов мы знаем, что Фантина "вновь стала прекрасной"? Не его ли воображение приписало ей такие свойства? Если вспомнить, как он видел инспектора, - почему бы и нет? Итак, инспектор, он же всемирное зло, не проявил к ней никакого "сочувствия". Месье Мадлен этим фактом жутко возмущен: да как посмел он - он, что, слепой и глухой впридачу? Затем он вспоминает, как его самого пощадил монсеньор. Все это накладывается друг на друга, ситуация становится очень и очень стрессовой для всех ее участников. Напряжение буквально витает в воздухе. И как же поступает месье мэр? О, он совершает поистине странный поступок. Итак, он ее выслушал. Повинуясь своему навязчивому желанию вершить суд везде и самолично, он решил стать для нее судьей. Он выходит из тени (очевидно, напугав инспектора своим тайным символизмом, как это бывало в его собственном случае) и говорит тому подождать. Жавер раздосадован: зря, что ли, он столько времени мучился, думал, решал, чтобы *этот* вдруг пришел и что-то стал от него требовать? И тут - Фантина плюет мэру в лицо.

- что мог вынести из этой ситуации такой человек, как месье мэр? Девица, которую он знать не знает, набрасывается на него с какой-то яростью и плюет! Даже если его это и не оскорбило, он должен был быть, по крайней мере, удивлен. Она была арестована за нападение - она продолжает себя так вести. Не должно было бы это хоть чуть-чуть убедить месье мэра в том, что, может быть, инспектор был и прав? Но нет: никаких сомнений и удивлений. Сразу же после этого месье Мадлен требует отпустить ее на свободу. Вы не чувствуете здесь эпохальной подмены понятий? "Отпустите ее на свободу, это я виноват, не досмотрел, ее с моей фабрики уволили, но я человек ответственный, я все решу". Так ведь, не правда ли?) Да только он на тот момент не знает и не может знать, кто такая эта Фантина и почему она в него плюет. И вот, ни секунды ни сомневаясь, он требует от инспектора отпустить ее. Но кто же это требует? А, главное, почему? Не бывший ли каторжник? Не враг ли господина инспектора?

- мое видение этой сложной ситуации совпадает с тем, что показано в О-34. Фантина уже не имеет значения, она и не имела даже до этого, когда Вальжан на нее проецировал свое прошлое. Это стенка на стенку, лицом к лицу: это и есть пресловутая конфронтация. Пока месье мэр делал свое дело, месье инспектор имел хоть какое-то право, отставив в сторону желание торжества справедливости, терпеть его присутствие в этом городе. Однако месье мэр вторгся в святая святых: в судопроизводство, в закон, в работу полиции. Это уже немыслимая наглость. Тем более, он не просит, он требует, и требует от него, инспектора, совершить беззаконие, отпустить преступницу. Понимает ли Жавер, что месье мэр ей посочувствовал? Нет, для него сочувствие - не аргумент в таких делах. Что он может видеть? Бывший каторжник, уголовник, врывается к нему и, воспользовавшись тем, что у него права мэра города, требует от него совершенно бездоказательно отпустить явную преступницу. На него плюют, на мэра, а он и бровью не повел. Так кто же это - мэр или каторжник? Быть может, второе? Ведь он не удивился даже, он вообще никак не отреагировал, а какой приличный гражданин не опешит, когда на него плюет проститука? Вот тогда-то господина инспектора и начинает "вести" по крупному. Представим себе эту эпическую картину: преступник, прикинувшийся мэром, которого разоблачил инспектор, но был вынужден терпеть ввиду множественных обстоятельств, ставит его, инспектора, вымученное потом и кровью решение под сомнение и, ничего не видев, просто явившись себе, как в свой собственный дом, смеет указывать ему, инспектору полиции, да еще и в его собственном участке, отпустить опасную, неуравновешенную проститутку. Фантина опять заводится, начиная нести невообразимый бред, приписывая инспектору слова месье мэра, и наоборот, потом про какую-то Козетту, потом вообще про белье в своем шкафу. При этом она с какой-то милости хватается за печную заслонку. Напротив стоит Жан Вальжан в личине мэра, рядом причитает проститутка, маленькая комнатка полна едкого дыма, поодаль торчат солдаты, развесив уши, к окну и стеклянной двери липнет шумная и любопытная толпа. И все эти люди чего-то от хотят от него, инспектора. Я, честное слово, не знаю, каким чудом у господина инспектора всего лишь посинели губы - у него, должно быть, было весьма крепкое сердце и большой запас нервов, если дело не окончилось приступом стенокардии, или того печальней)

Глава моя расползлась до непристойных размеров, поэтому разделю-ка я ее на две части)