***

[zis-is-kaos]

Продолжение главы о Фантине)

Глава тринадцатая, в которой продолжают разрешаться вопросы

- итак, вернемся к нашим месье мэрам) Пока Фантина клянет его, на чем свет стоит, месье Мадлен вновь тянется за кошельком. Тянулся он, как мы помним, и в случае с Фошлеваном, пытаясь откупиться. Ан нет: кошелек пуст. Фантина его игнорирует и продолжает обращаться к инспектору, используя довоьно подлый прием - взывая к его совести и честности, и выворачивая все дело так, что настоящий честный человек непременно должен ее, несчастную, отпустить. Как инспектор это выдерживал, я не знаю) То ему, значит, указывал месье мэр, а теперь будет указывать некая, явно полоумная, шлюха. Хорош, хорош славный город Монрейль! Ну, вот уже и за руки хватается, очень ему приятно, большое спасибо. Последнее, что он хочет в этот славный вечер, - трогать женскую грудь. Гляди, через пару минут и себя саму предложит, вот прямо в участке, да, на глазах месье мэра, солдат и всей толпы. "Как честный человек, мой милый месье инспектор, вы немеренно должны меня взять!"

- ладно уж, хватит стеба) Итак, сакраментальный момент со статуей-Жавером. Понятное дело, что это у нас символ. Я пыталась его анализировать, но, похоже, не хватило на то ума, ибо я не семиотик) Остановимся на том варианте, что Фантина у нас была статуей с душой, а инспектор, соответственно, бездушен. Ну, это в стиле Гюго, это понятно. Как мы знаем, Фантина у нас была Галатеей, вот и ожила она, а инспектору оживать вообще не стоит) Если он и был статуей, то, очевидно, какой-нибудь особо гадкой и неэстетичной) Итак, вопрос с ожившей статуей мы оставляем Руссо и семиотикам, сами же дальше двигаемся. Почему же господин инспектор стоял неподвижно, как и раньше? Думаю, у него окончательно сдали нервы. Месье мэр вроде как успокоился, зато вот эта вот снова начала ныть и вымогать. Возможно, Жавер уже чувствовал, что шутки юмора ему не помогли, что он взбешен, причем безнадежно, и сейчас что-нибудь да случится. Возможно также, что он, в порыве отчаяния, уже почти решил сдаться - а ну его все к черту, пусть этот мэр творит, что хочет, это не его дела. Но не мог же он, в самом деле, допустить, чтобы какой-то каторжник творил здесь беззаконие? В любом случае, когда ночная бабочка порывалась к выходу (причем, приписав ему самому приказ отпустить ее!), Жавер не выдержал такого наплевательства на закон, а также то, что месье мэр и Фантина решили сделать из него круглого дурака, который ничего не видел, не понял, не знает и вообще должен подчиняться некоей мифической совести, когда его совесть говорит, что преступник покрывает публичную девку, а он стал себе почему-то и стоит.

- итак, Жавер сорвался и был весьма расстроен. Далее мы снова наслаждаемся вальжановской точкой зрения, которая там описывает очередное (сотое?) зверское выражение инспекторского лица) Я напомню, что в лице Жавера не было ничего низкого, да и быть не могло. Так что всякие свирепые-зверские-жестокие-и-ничтожные физиономии мы пропускаем, мало ли что Жану привидится) Ясно одно: сейчас инспектор думал не столько о том, что власть его ставят под сомнение, сколько о том, что прямо перед ним творится беззаконие и он - как представитель власти - должен ему воспротивиться. Власть в лице мэра доказала свою некомпетентность, еще до этого распорядившись эту женщину отпустить. Теперь он здесь остался единственным представителем власти, причем настоящей, а не полученной обманным путем. И все же он стоит ниже мэра, и все же он не имеет права ему возражать. Однако Жавер, что говорится, уже доведен до ручки. В смятении чувств верх берут наиболее сильные: гнев на лже-мэра; возмущение произволом; желание восстановить справедливость. Он понял, что не может вот так вот просто отпустить ее по мэрской прихоти, слишком многое поставлено на карту. Однако подчиненные, похоже, уже его не слушаются. Сержант стоит, отстранился, а Фантина, между прочим, уходит. Выскользнет - сбежит из города - потом ее искать. И господин инспектор одергивает сержанта. А потом наш месье мэр говорит: да, это я, я ее отпустил.

- этот момент мы рассмотрим подробно. Как вы помните, месье мэр потребовал отпустить ее еще раньше. Один этот факт не мог дважды смутить инспектора. Что же смутило? Не это ли самое "я"? Как вы помните, Жавер постоянно как бы спрашивал у Жана, кто он. И Жан говорил "я". На баррикаде, у выхода из стоков. Это "я" означало "Жан Вальжан". "Я, Жан Вальжан, приказываю тебе отпустить эту женщину, потому что я так сказал и я так хочу". Так кто же здесь злоупотряблет властью, Жан или Жавер?) Конфронтация уже ведется ими почти в открытую. Итак, Жан Вальжан практически сознается в том, что он Вальжан. Как мы можем проследить, в подобных ситуациях он постоянно раскрывается: Фошлеван, Фантина, Шанматье, Мариус, и т.д. Почему? Быть может, понял по случаю с Фошлеваном, что нельзя ему быть даже немного нечестным? Или, опять же, стремился к абсолютному? Хотел показать, что судит Фантину не как некий абстрактный месье мэр, а как человек и по своей совести? Далее снова идет чья-то перспектива, то ли Фантины, то ли Жана. Мотивы такого поступка инспектора мы раскрыли выше. Кстати, вот одно обстоятельство - что, мол, "ужасные события" разыгрывались уже два часа, - я не понимаю от слова "в упор". С чего могли начаться эти "ужасные события" для инспектора? С драки на площади? Ага, или скажите, что инспектор полтора часа писал пятикопеечный отчет?) Тогда... вот это они два часа скандалили? Ох, бедный инспектор. Ему не позавидуешь.

- итак, отчего же господин инспектор в тот момент пребывал в таком плачевном состоянии, вплоть до нервной дрожи и посиневших губ? С одной стороны, оно и не странно при подобной нервотрепке. С другой - ему, в лицо, как и он раньше Вальжану, сознались: да, это я, ты прав, я каторжник. Что ему теперь делать? Отношение к Вальжану в должности, со стороны инспектора, я уже расписывала. Как бы ни повернулась ситуация, Жавер рискует очень многим, но теперь путь назад отрезан. Он собрал все силы, он решился, и, наступив себе на горло, пересилив себя, забыв о том, что может в два счета вылететь со службы, и он поступает честно: он вновь от себя отказывается, как отказался в случае с Фошлеваном, практически упустив преступника, который впоследствии (не потому ли?) стал мэром и смог себя властью прикрыть и покрыть. Он не ставил себя выше мэра или закона - для него соблюдение закона было выше. Предположим, что это было некоей эмоциональной кульминацией, после чего пошли на спад его бурные чувства. Один раз решившись, он уже не отступит, а он решился выступить против мэра. Его слабость была в сомнении, сила - в решительности и законе. Итак, Жавер объявляет, что невозможно отпустить Фантину. И тут начинается весьма забавная словесная игра)

- почему игра? Я поясню) Месье мэр аргументирует свою позицию тем, что, вот я был на площади, кого-то там расспросил, виноват был горожанин, отпустите женщину. А теперь давайте вспомним, были ли у сценки те свидетели, которые видели, как господин горожанин засунул снег под платье Фантины? А вдруг их не было? Или же не было до того момента, когда месье мэр, к удивлению своему обнаружил, что этот гад Жавер осмелился ему возражать?) Месье мэр вполне мог такое заподозрить, узнав, что Баматабуа ретировался. Но видеть-то он не видел. И тем не менее, он утверждает. Почему? А, может, потому, что так сказала сама Фантина? Он верит ей, он видит одно: она - жертва жестокого, несправедливого и слишком о нем много знающего правосудия. Так почему же стоял в тени, в участке, и шпионил? А вдруг, шальным делом, решил заодно и проявить благородство, и от господина надоедливого инспектора попутно избавиться? А если не избавиться, так хоть указать на его место?) Вот эта фраза "вы честный человек, и мы легко поймем друг друга" - что это, если не сознательный выпад в его адрес?) Месье мэр уже все для себя решил: Фантину он заберет любыми способами, ибо он так сказал, он самый мудрый здесь судья, и пусть инспектор будет посрамлен. Однако Жавер, порядком успокоившись, когда главное решние уже было принято, не сдается и указывает месье мэру на то, что, дорогой наш господин Мадлен, ты, что, не видишь, она же на тебя набросилась, она опасна, для нее вообще нет ничего святого, как можно такую на свободу отпустить?) Уж это он Фантине с рук не спустит, здесь действительно имело место преступление, и он тому свидетель, он, инспектор полиции. Дальше господин инспектор уходит в словесную полемику, легко разбив притянутые доводы, мол, я слышал ее и я ей поверил. Тот факт, что месье мэр поверил вот этой вот Фантине, для господина инспектора может свидетельствовать об одном: месье мэр - полный дурак) Итак, мэр города требует от инспектора повиновения. Исчерпав все аргументы, он дает ему понять: здесь я хозяин, как я скажу, так и будет. А господин инспектор: так, позвольте, свидетель покушения на персону мэра есть, это я, а господина гражданина я узнал, я всех здесь знаю, видите ли. И стоит мне позвать его, и окажетесь вы в ситуации "его слово против слова публичной девки". Попробуйте тогда ее выгородить, что о вас скажет народонаселение, а?

- заслышав ведра иронии от ненавистного инспектора, Вальжан решает расставить все точки над постылыми "и". Приняв суровый и бескомпромиссный вид, месье мэр начинает спор с применением неких статей УК. Не будучи историком французской законодательной системы, я все же задам свой вопрос: вот еще до явления месье мэра, неужели господин инспектор у нас вершил самосуд?) Если бы дело, и правда, находилось в ведении "муниципальной полиции", стал бы он судить ее? Да и Гюго понятно, что не стал бы. Будь его воля, он бы вообще от этих судейских функций отделался. Итого: либо дело вообще не имело касательства к этой самой полиции, либо имело место быть пересечение полномочий, что вполне объяснимо при несовершенных законодательствах вроде тогдашнего французского. Ради самого себя инспектор не стал бы играть в неподчинение вышестоящей особе. Показательно, кстати, что содержание статей не раскрывается - раскрыто только содержание одной из них: месье мэр пригрозил инспектору статьей за несанкционированный арест. Однако каким же он был несанкционированным? И не крылось ли за этой репликой нечто большее?) Что-то вроде метафорического Вальжана с железной палкой?) Ах так, месье инспектор, ах, вы упрямствуете, хотите звать истца, так я вам устрою, я вас упрячу в вашу же тюрьму, если немедленно не отпустите Фантину. Упрямство против упрямства - на виду. После прямой угрозы Жаверу не остается ничего другого, кроме как уйти. И вот, кстати, где крылась разгадка его "военного" поведения на баррикаде. "Жавер принял этот удар грудью, не дрогнув и не опустив глаза, как русский солдат". Что же, сравнение весьма нам льстит) Умру, но не сдамся, быть может?) И он уходит, почти что с гордо поднятой головой. Но почему?

- прочтя все это, если вам хватило терпения дочитать) Считаете ли вы виноватым человека, который, после такого сакндала, после подобного обращения, а, главное, после угрозы его же арестовать, если он даст ход делу Фантины, ушел писать донос?)