Глава 34. Вечерня.
Мало-помалу форт Гайоль погрузился в тишину. Смех и крики веселящейся толпы, напрочь забывшей о недавних страхах, теперь казались лишь далекими раскатами грома, изредка прерываясь пронзительным женским смехом или же громкими фанфарами.
В комнате, еще помнившей суматоху и беспорядок, где сердца стольких людей бились, охваченные бурей чувств, где разыгралась ужасная драма мести и ненависти, любви и страсти, было тихо и спокойно.
...Солдаты разошлись: кто-то отправился ловить гуляк, кто-то отбыл с Колло д'Эрбуа, другие - с Эбером и священником, который должен был звонить к вечерне.
Шовлен, истощенный ликованием, измученный тревогами, которые ему пришлось пережить, сидел, погруженный в полудрему, едва ли не лишившись чувств, но пребывая на седьмом небе от счастья. Страха он не испытывал - победа была безоговорочной, а жив он или мертв, его больше не заботило.
Он прожил достаточно - он видел, как его враг был разбит и обесчещен.
Что случилось с сэром Перси и Маргерит, он не знал, и знать об этом не хотел. Безусловно, англичанин успел прийти в себя и сбежал через окно или дверь: уж теперь он постарается как можно быстрее вывезти жену из города. Сейчас зазвонит колокол, откроют ворота, порт снова будет принимать корабли...
А Колло уже в лиге от Булони... и все ближе к цели.
Так какое ему дело до жалкого английского цветка - до раздавленного, увядшего Алого Первоцвета?
Внезапный шорох вернул его к жизни. Он, должно быть, задремал, поддавшись сонливому оцепенению из-за смертельной усталости, накатившей на него за последние четыре дня. Он совсем не замечал, что творится вокруг, - забыл о времени, о том, где он находится. Но теперь он окончательно пришел в себя.
И снова услышал тихий шум, словно кто-то - или что-то - двигалось по комнате.
Он вгляделся во тьму, но не смог ничего различить. Тогда он поднялся и подошел к двери. Она по-прежнему была открыта, а на стене, совсем рядом, висела небольшая лампа, освещавшая коридор.
Шовлен снял лампу и вернулся в комнату. Как только он вошел, до него донесся отголосок звона - в маленькой церкви звонили к вечерне.
Войдя, он поднял лампу высоко над головой; ее слабые лучи осветили внушительную фигуру сэра Перси Блейкни.
Тот приятно улыбался, склонившись в вежливом поклоне и сжимая в руке ножны со вложенной в них шпагой - ее клинок был изготовлен в Толедо для Лоренцо Ченци, а ее брат-близнец сейчас был... где он был, Шовлен и сам не знал.
- День и час, месье, - вежливо напомнил сэр Перси. - Настало время скрестить клинки; а вот и южный вал, как мне сдается. Не будете ли вы так любезны начать? А я вас поддержу.
При виде сэра Перси, его смелости и нахальства, Шовлен почувствовал, как его сердце заполнил леденящий ужас. Его щеки смертельно побледнели, он резко поджал тонкие губы, а рука, в которой он держал лампу, была охвачена заметной дрожью. Перед ним стоял сэр Перси, с прежней улыбкой, изящно указывая в направлении южного вала.
Колокола церкви Святого Иосифа дважды отыграли мягкую, печальную мелодию «Аве Марии» - их отголосок все еще звучал в вечернем воздухе.
Огромным усилием воли Шовлен призвал себя к порядку, попытавшись стряхнуть то странное наваждение, овладевшее им в присутствии столь выдающейся персоны. Он тихо подошел к столу и поставил на него лампу. И внезапно к нему вернулась память: последние несколько минут... письмо... и гражданин Колло, уже на пути в Париж!
Чушь! Теперь ему было нечего бояться, разве что смерти от рук искателя приключений, которого позор и унижение превратили в убийцу!
- Оставим эти глупости, сэр Перси, - грубо ответил он. - Вы прекрасно знаете, что я и не собирался драться с вами на этих отравленных шпагах и...
- Знаю, месье Шовлен. А знаете ли вы, что я намерен убить вас... прямо здесь... как собаку!..
Отбросив шпагу в припадке той, почти животной, страсти, которая на мгновение раскрыла его истинную сущность, он шагнул к Шовлену и, нависнув над ним, словно жаждущий мести великан, одно мгновение наслаждался видом тщедушной, слабой фигурки человека, которого он мог бы уничтожить одним ударом своих мощных рук.
Но Шовлен был недосягаем для страха.
- Даже если вы меня убьете, - тихо сказал он, глядя на сэра Перси и не скрывая ненависти к нему, - вам не уничтожить то письмо, которое мой коллега уже везет в Париж.
Как он и предполагал, его слова вмиг изменили настроение сэра Перси. Страсть моментально схлынула с красивого, благородного лица: черты его смягчились, он больше не сжимал губы, а ленивые голубые глаза уже не пылали прежней жаждой мести, и мгновением позже протяжный, громкий, веселый смешок разнесся эхом по старому форту.
- Да нет же, месье Шобертин, - весело сказал сэр Перси, - это чудесно... чертовски чудесно... вы поняли, дорогуша? Черт возьми! Да это лучшая шутка, которую я слышал за последний год... месье считает... боже, я сейчас умру от смеха... что в Париж отправили то самое треклятое письмо... и что английский джентльмен, поваленный на пол, позволил его у себя отобрать...
- Сэр Перси!.. - выдохнул Шовлен, чей воспаленный мозг внезапно посетила ужасная догадка.
- Господи, вы меня просто поражаете! - сказал сэр Перси, вынув смятый лист бумаги из широкого кармана плаща и поднеся его прямо к глазам Шовлена, в которых сквозил ужас. - Вот письмо, которое я написал за тем столом, чтобы выиграть время и обвести вас вокруг пальца... Но, бог свидетель, вы - еще больший болван, чем я мог себе вообразить, если думали, что оно сгодится для чего-нибудь, кроме как швырнуть его вам в лицо!
Коротким, резким движением он бросил письмо прямо в лицо Шовлену.
- Хотите знать, не правда ли, месье Шобертин? - добавил он, учтиво, - что за письмо ваш друг, гражданин Колло, сейчас везет в Париж с такой поспешностью?.. Так вот: письмо совсем короткое, в стихах... Я сам написал его, в комнате наверху, когда вы посчитали, что я в доску пьян и сплю с открытыми глазами... Но бренди можно легко вылить в окно... Думали, я его выпил? Да нет же: помните, я сказал вам, что не так уж пьян, как вы думаете?.. Да! письмо исполнено в стихах, месье, и звучат они следующим образом: «Нет его там и нет его тут, тревогу французики бедные бьют, в раю его нет и в аду его нет, где же скрывается наш Первоцвет?» Хороший стишок, верно, месье? В добротном переводе с английского он доставит вашему другу и правителю Робеспьеру большое удовольствие... А ваш коллега, гражданин Колло, все ближе и ближе к Парижу... Нет-нет, месье... вы правильно сказали... я не смог бы вас убить... С господней помощью, у меня осталось то спасительное чувство юмора...
Пока он говорил, церковный звон отзвучал трижды и затих. Со стороны гавани донесся громовой выстрел из пушки.
Настало время открыть ворота, освободить заключенных и радоваться тому, что порт Булони вновь стал свободным.
Шовлен, мертвецки бледный от гнева, страха и смутного желания отомстить, отчаянно рванулся к выходу, собираясь звать на помощь, но сэр Перси достаточно играл со своей добычей. Время поджимало: Эбер и солдаты могли вернуться, пора было подумать о собственной безопасности и покинуть город. Одним прыжком, стремительно, словно пантера, он преградил путь к спасению своей внушительной фигурой, а затем, схватив маленького человека за плечи, приволок в ту часть комнаты, где до недавнего времени находились Маргерит и аббат Фуке.
Кляп и веревки, предназначенные для женщины, лежали рядом на полу - там же, где их бросил Эбер, уйдя в церковь вместе со стариком аббатом.
Быстрыми, ловкими движениями рук сэр Перси так связал Шовлена, что тот не мог ни пискнуть, ни шевельнуться. Бывший посол, сломленный неимоверным напряжением последних четырех суток, за которым последовала столь ужасная развязка, был ослаблен морально и физически, в то время как Блейкни, сильный, атлетический и всегда невозмутимый, находился на подъеме душевных и телесных сил. Он спокойно проспал весь день, обдумав свои планы без лишней спешки, не оставив ничего на волю случая, и действовал четко и быстро, с неизменным, безупречным хладнокровием.
Проверив веревки и кляп, и убедившись, что Шовлен совершенно беспомощен, он взял на руки обездвиженное тело и отнес его в соседнюю комнату, где Маргерит вытерпела двенадцать часов ужасных мук.
Он уложил беспомощного врага на кушетку и взглянул на него его со странной жалостью, без примеси презрения. Свет лампы из соседней комнаты едва освещал распростертого перед ним Шовлена - кажется, тот лишился чувств. Глаза его были закрыты, и только руки, крепко привязанные к телу, подергивались, охваченные судорогой.
Добродушно пожав плечами, невозмутимый сэр Перси приготовился уходить, но прежде он вынул клочок бумаги из кармана своей жилетки и всунул его между дрожащими пальцами француза. На бумаге было написано четверостишье, которое в ближайшие сутки прочтут Робеспьер и коллеги.
Затем Блейкни покинул комнату.