В маршрутках по межгороду есть одно зло, которое превышает даже шансон по радио, к счастью, мной теперь нечасто слышимый. Это вмонтированный двд-плеер, по которому водителями неизменно пускаются новые русские телесериалы из категории "за жизнь". В здравом уме и трезвой памяти я такое, конечно же, не стала бы смотреть, но так как у меня не было выбора, пришлось полядывать одним глазком. Говорить там, конечно не о чем, - все знают, все видели, села, бытовуха, несчастные любови, женские истерики, мордобои и убийства. Невыспавшемуся человеку все это, естественно, до лампочки, однако на волне моих ночных философствований я вдруг подумала о следующем. Ведь сам конфликт - супер-баба, которую все хотят, а она всеми вертит - в истории кинематографа давным-давно не нов: я сама, со своими голливудскими увлечениями, смотрела немало таких фильмов. Так в чем же разница, думала я, между настоящей киноклассикой и этим убогим фильмом? Взяв один и тот же сюжет, одни делают киношедевр, другие - нечто такое, от чего хочется плеваться. Далее - мои размышления.
...Я твердо придерживаюсь того мнения, что искусство есть (и должно быть) символическим, более того: один лишь символизм отличает его от не-искусства, то есть от нашей с вами простой и банальной жизни. Поясню на простом примере двух воображаемых фотографий: я в городе N. у памятника; я с друзьями сижу в кафе. Эти кадры выполняют чисто информативную функцию: они не сообщают нам ничего, кроме того, что я бывала в городе N. и нашла там красивый памятник, и что я сидела с друзьями (вот они) в кафе (а вот оно). Такие фотографии нельзя считать произведением искусства: у них другое предназначение. А теперь попробуем представить, что человек, захотев снять пресловутый памятник, скажем, оделся в исторический костюм, выставил свет, построил композицию и, к примеру, сделал своей задумкой стилизировать изображение под соответствующую эпоху. Такая фотография уже не говорит нам о банальном "это я, а это памятник, и я здесь был". Более того: она сообщает нам гораздо большее, чем просто человек в костюме возле памятника - это обращение к прошлому, его реконструкция.
В этом примере я вижу отражение кардинального различия между новым и старым кино: старый кинематограф, любых стран, был очень символическим. Когда я смотрю старый фильм, я далека от того, чтобы воспринимать его буквально, иначе выйдет простенькая и довольно банальная история. Насчет историй мне сразу вспомнилось высказывание одного современного автора (пожалуй, без имен), который говорил, что задача писателя - рассказать свою историю, и на этом все. Я считаю это опасным заблуждением: если оставить в стороне чисто сюжетную литературу (детективы и т.п.), то, собственно, что отличает классика от простого, заурядного автора, который отлично знает жизнь? Классик - это, прежде всего, философ. Он может снабдить роман сотней комментариев и пояснений, он может этого не делать и написать "Трех товарищей", но какой бы жизненной ни была его история, эту историю видит мудрец, философ, гений, который невольно привносит себя в ткань жизни, обобщает, показывает - как сейчас модно говорить, концептуализирует. Разве стали бы "Три товарища", совершенно жизненная история, классикой мировой литературы, если бы мы не знали, что в романе отражена история так называемого "потерянного поколения"? А история "женщины, которую все хотят" - чем не Достоевский и Настасья Филипповна? Но, согласитесь, какая пропасть лежит между Достоевским и нынешним бытовым сериалом) При всей моей нелюбви, я не могу не признать, что Достоевский умел увидеть и показать общечеловеческое, высокое или же низкое, в самом заурядном, жизненном типе. Его персонажи становятся универсальными символами, а прихоть с деньгами, брошенными в камин, - драмой самих человеческих душ. Писал бы о том же другой, обычный автор - и никакой классики из этого не вышло бы.
Возвращаясь к теме кинематографа и отвлекаясь от величия режиссера и его творческого уровня, я скажу, что в былые времена основная нагрузка по превращению жизненного и банального в символическое все же ложилась на плечи актеров. Как можно оценить игру, когда ее сверхзадачей является максимальное жизнеподобие? Где та грань, которую я могу увидеть и сказать: да, здесь он играет, и играет хорошо? Актеры в этом сериале совсем не похожи на актеров: они похожи на селян, милиционеров, бизнесменов, в конце концов, на моих соседей по маршрутке. Я не театрал и не кинокритик, и судить актеров профессионально я не могу, но для меня существуют два вида великих актеров: первый - тот, кто может поднять любого персонажа до уровня шекспировских страстей и сделать эпохальный образ из эпизодического премьер-министра Англии; второй же - он отчасти сходен с критиком - предоставляет мне свою интерпретацию неоднозначного персонажа, вскрывает в нем старые и новые смыслы; эти задачи, конечно, синонимичны, но я разделяю их, потому что мне они встречались в виде крайностей. Их игра подводит зрителя к такой важной в классической драме вещи, как катарсис, - то, что я вижу в "жизненном" сериале, вызывает у меня желание покрутить пальцем у виска и обозвать всех идиотами.
Заблуждение, которое оказалось губительным для киноискусства, заключается в том, что кино должно быть жизнеподобным и как можно точнее отражать жизнь. Но что такое жизнь самого обычного человека? Что в ней есть такого, чтобы безо всяких изменений перенести ее в вотчину искусства? Вещи, подобные сериалу, воспитывают в людях ложное убеждение, что их - и не только их, а, увы, и нас - довольно банальные отношения имеют какую-либо эстетическую ценность сами по себе, в их буквальном воспроизведении на экране. Это не упрек, это свойство самой жизни - об этом и говорится в моэмовском "Театре": в жизни есть свои смыслы, а в искусстве они не могут быть другими, из-за того, что обобщение никак не может равняться полному тексту. Я не хотела бы видеть фильм о моей жизни, равно как о жизни моих соседей: мне не интересно подглядывать за чужой жизнью и обсуждать, кто кого бросил, как и почему, - не интересно в том смысле, что я не придаю этому какого-то особого значения и отношусь к этому более философски. Если это история о дружбе, я хочу видеть самую дружбу, а не ее частный-частный вариант; я хочу видеть такое искусство, в котором в камине сгорает 100,000 царских рублей, а человек поворачивается к нему спиной. Это искусство, которое рассказывает не о каких-то там поступках, а о поступках с большой буквы; более того: это не пошлость, а жизнеподобие словно бы толкает автора на пошлые вещи. Мне нравится история, в которой читается гораздо большее, чем сама эта история, когда актеры играют в паузах, как сказал бы сэр Седрик, - и когда в жизни, на которую невольно проецируешь историю, открываются новые перспективы и смыслы, а не повторяется то, что трижды известно и трижды банально. В этом, к слову, я вижу огромную заслугу романтиков: им удавалось видеть прекрасное в грязи и даже о грязи писать красиво - ведь даже если в произведении нет ни морали, ни очевидного твердого смысла, красота всегда его спасет)