Описание: История двух писем и трех судеб.
Персонажи: граф Рошфор и др.
Жанр: романтическая трагикомедия
Рейтинг: PG
От автора: При возможности читать фик, исходя из канона, замечу, что Рошфор был вдохновлен Борисом Клюевым из советской экранизации, а остальные персонажи были заимствованы из фильма The Three Musketeers (1948).
***
(I)Имя ей было «женщина». Граф Рошфор знавал немало юных и красивых, знатных и совершенно скучных, еще и пожилых особ, носивших это имя, но у каждого имени есть тот, кто воплощает его полностью и в совершенстве - так, словно бы запаса глины хватило без остатка на чрезвычайно привлекательный кувшин. Не будучи поэтом, - только в книгах бывают и поэты, и разбойники, - граф одернул себя прежде, чем метафора успела проявить дурные вкусы: он редко принимал всерьез советы сердца и считал, что англичане весьма предусмотрительно завели всего лишь одно слово для таких понятий, как «сон» и «мечта». Он забывал свои мечты с такой же легкостью, как и сны поутру, - но иногда, по прихоти судьбы, которую он не стыдился бы назвать злодейкой или кем-нибудь похуже, мечта так ярко воплощалась перед ним, что тщетность воплощений всего прочего - чего он, может статься, и желал - была уж слишком очевидна, чтобы ее стерпеть. Приподнимая шляпу, намокшую от дождя и слишком уж тяжелую для строгих правил этикета, граф приветствовал хозяйку экипажа: она смотрела на него со смесью придушенного удивления и холодной ярости - холоднее, чем парижский день на изломе осени.
- Вы.
После местоимения не напрашивалось ничего помимо точки.
- Я, - вздохнул он с интонацией, которую нельзя увековечить письменно. - Прошу вас, не стойте под дождем: мы оба будем выглядеть прескверно - что хуже, смотреть друг на друга и сочувствовать.
Графиня - известная в обществе как англичанка, а потому «миледи» - села напротив и скрестила руки на груди, под ханжески сухим плащом. Он встретил ее движение улыбкой: перспектива быть заколотым, то шпагой, то кинжалом, а то и вовсе какой-нибудь прехитрой дамской шпилькой, неприятна, лишь будучи непознанной, - после нескольких попыток опасность притирается и блекнет.
- Как вы сюда попали? - отчеканила графиня.
- Странно, что вы не заметили тревожной неподвижности вашего кучера, - намекнул Рошфор, едва сдержавшись, чтобы не подмигнуть ей, в шутку.
- Вы убили его?
Сухой, бесстрастный тон при разговоре о - «таком ужасном», как выразилась бы любая ее сверстница - вскрывал отнюдь не девичий характер, облеченный в нежные формы.
- Что вы: я не настолько гадок...
«Как вам хотелось бы», - едва не выдал себя граф, но сдержанность в словах не раз спасала ему честь и жизнь.
- Я оглушил возницу, тем самым сделав из него живое чучело.
Пустив незримое оружие, графиня завернулась в пространный плащ и смерила его таким суровым взглядом, словно тюремщик, который вызвался побыть немного палачом. Если бы не холод - и понимание своей глубокой неуместности, граф постарался бы принять гораздо более учтивый вид, но никак не мог этого сделать, вымокший, продрогший и ссутуленный. Снаружи поливало, словно из трех бездонных ведер: он прибыл сюда на лошади и обратно отправится на ней же, и счастье, если доживет до старости, не подцепив какую-нибудь гадкую болезнь. Впрочем, к его делам и состоянию здоровья привыкли относиться с непременным равнодушием - и те, кого он знал, и сам он, временами, когда земной путь казался ему слишком уж грязным и непроходимым. Графиня, ничуть не сжалившись над бедным графом, ждала не шуток, а серьезных слов: ей претили остроты, исходящие из уст партнеров по разбою, а не галантных кавалеров. Граф даровал желанное - ей, даме множества чужих сердец, - неспешно пояснив:
- Я прибыл к вам по делу - точнее, по делам. У меня два письменных послания - одно я получил для нас двоих, другое же мне удалось достать предосудимым способом. В первом послании, составленном по шифру, нам известному, содержится инструкция - извольте ознакомиться с кратким ее содержанием. Итак, в среду вечером на постоялый двор, расположенный в окрестностях Парижа, - назовем его «пункт N.», - въедет виконт. Виконт представлен честных правил юношей, который, вдобавок, имеет знатных и политически влиятельных родичей, что в наше время так же опасно, как и почетно. Путь его лежит на север, однако у знакомого трактирщика он непременно останется на ночь, - назовем это сентиментальной преданностью, - а может, проведет и следующий день, чего мы, впрочем, ожидать не будем. Ваша задача - прибыть на постоялый двор немногим позже молодого человека и за время ужина... или же более пространный срок... постараться его скомпрометировать. О свойстве этого процесса инструкция молчит - проявим же сочувствие к писавшей ее особе, коей не положено уж слишком разбираться в этом деле. Я, ваш супруг, задержанный важным письмом в пункте M., - супруг, прошу заметить, лишь формально, если это смягчит ваш справедливый гнев, - спешу к ненаглядной герани... фиалке, розе, незабудке?.. и замечаю, что любимое растение уже успело удушить своим коварным ароматом неопытного юношу. Разумеется, я груб и страстен, и не стерплю такого поведения: пощечина, дуэль - и скверное ранение, которое задержит юношу в пункте N. немногим дольше одной ночи. Итак, виконт будет не только скомпрометирован в глазах семьи его невесты, но и позволит ее дядюшке разубедить любезного братца насчет возможности подобного союза. Что бывает после, вы, думаю, отлично осведомлены.
(II)Рассказ Рошфора был выслушан со всем вниманием, которое, однако, не привнесло в их разговор и толики любезности. Графиню волновал постскриптум: она ждала инструкций, пусть и не в подобной форме, но известие о «втором» послании не могло не встревожить ту, чьи личные дела порой бывали опасней пушек и мушкетов.
- Во втором...
Скользнув ладонью по брови, граф мягко развернул письмо и попытался отразить синопсис примечательной эпистолы при помощи уместного выражения лица. Должно быть, лицедей из него вышел не такой пропащий: прелестная графиня едва сдержала недостойное желание вырвать записку из его рук.
- Во втором вас просят быть сегодня вечером по адресу... впрочем, адрес должен быть известен. Время встречи и обстоятельства, при которых незадачливый курьер пытался донести до вас письмо, намекают на дело весьма деликатного свойства. Надеюсь, это вас не удивит?
Сухой кивок был наспех учрежденной маской: граф чувствовал - в душе графини зреет буря.
- Что же: приятно знать, что вы нисколько не оскорблены, и моей шпаге нет резона разить хама, тем самым защищая вашу честь и добродетель, - при этом граф тихонько кашлянул, - поэтому позволю высказать мои соображения и похвалы насчет того, что я успел прочесть, когда записка по сущему случаю выпала из пальцев негодяя, который посмел задеть меня грубым словом, когда я позволил себе свалить его с лошади, на которой он пытался от меня бежать. Стоит вам прочесть ее, и вы отметите что у писавшего довольно смелый и неординарный слог...
- Писавший - не такой болван, как вы.
- Ваш тонкий вкус - несчастье для мужчин, которые, по существу, такие же болваны, как и я: любовь и чистый разум - вещи несовместные...
- Ах, вы еще и влюблены?
- Пусть мои чувства вас не потревожат. Разумеется, я либо увлечен пышными формами дочурки пекаря, либо лишаюсь чести и остатков совести в погоне за вдовою средних лет - точнее, за ее богатством.
- Всенепременно в вашем духе.
- Благодарю.
- Что вы хотите?
- Прошу прощения?
- Оставьте эти шутки!
Гнев львицы - так назвал бы сие зрелище поэт.
- Письмо, - отрезала графиня.
- Позвольте вас заверить, почерк я не знаю: могу дать слово благородного разбойника, что этот каверзный листок не попадет в чужие руки.
- Мне нужно не ваше слово, а письмо.
- Мне нужны деньги, - развел руками граф. - Податель первого письма бывает весьма щедр, но и ужасно скуп - по крайней мере, на авансы, - а на такой лошадке, как моя, до пункта N., и даже M., я не доеду.
- Какая же вы сволочь!
- Это сложно отрицать.
- Держите!..
Кошелек был брошен очаровательно брезгливым жестом - впрочем, к подачкам не привыкать ни бедноте, ни благородным людям. Раскрыв роскошную вещицу, граф отсчитал необходимое, вернул ей кошелек и протянул письмо, которое было схвачено, развернуто, проверено и спрятано с большой искусностью. Теперь, когда все карты были удалены из рукавов, ничто не побуждало к сантиментам.
- Проваливайте к черту! - бросила «фиалка», обратившись дьяволицей.
- Ваши инструкции.
Отдав эпистолу его высокопреосвященства, Рошфор коснулся шляпы с деланной небрежностью.
- Прощайте.
(III)Дверь кареты хлопнула, затмив собою гром. Граф - будучи французом и отнюдь не претендуя на британское подданство - отнюдь не относился к тем из них, кто видел в каждом слове оскорбление и начинал войну лишь потому, что герцог и кузен вдруг настрочил им спьяну крепких строк. Он слишком часто пользовался шпагой, чтобы обнажать ее по каждому второму случаю, и был осведомлен, что в поединке - каким бы ни был моральный уровень его ведущих - есть победивший, равно как и проигравший. Ввиду простого отношения к вопросам чести и морали - которая отнюдь не гарантирует защиту от превратностей судьбы, слова графини уязвили его не более, чем дождь. Взяв под уздцы скучающую лошадь, он флегматично вывел ее со двора и отправился вдоль пустынной улицы - в такую славную погодку и нищим неохота появляться на засиженных местах, но благородный нищий, как и рыцарь, должен быть готов к суровым испытаниям крепости тела и здоровья духа, или же наоборот.
...Париж, застигнутый ненастьем, мог показаться романтичным лишь тому, кто изредка глядит наружу из окна, посиживая у жаркой печки. Вместо того, чтобы отправиться домой, помыться, высушиться и, наконец, лечь спать, Рошфор вел лошадь по знакомым закоулкам, все приближаясь - он это знал, однако же не мог смириться с мыслью - к улице и дому, где вскорости объявится миледи. Сошел ли он с ума? Был ли он болен? Ему казалось, он вполне здоров, да и рассудок был на прежнем месте, но виконт, и муж, и весь этот театр, который он обязан выдавать за жизнь, - все это опустилось камнем на его душу. Он представил себя ревнивцем - этаким бесноватым рогоносцем, которому раз плюнуть - попытаться заколоть мальчишку только потому, что юный, глупый кавалер не знает, как отшить мадам, повисшую на его шее. Что же: он свободный человек, и его шпага может разить не только неугодных юношей, но и тех, кто ему лично неприятен.
Ему были известны многие места в Париже - их содержала беднота, но пользовали высокопоставленные лица, для персональных и служебных нужд. Местечко, упомянутое в записке, находилось близ таверны, которую облюбовали те, кто находился - большей или меньшей частью - вне закона. Вечерами вокруг злачного места всегда слонялись люди - как преступный элемент, так и, бывало, слуги тех господ, кому понадобились средства, способные решать проблемы действенно и быстро. Вход в дом по адресу располагался рядом, если обойти таверну на три четверти со стороны улицы: домом владели люди, которые ни о чем не спрашивали и потому жили чуть лучше, чем их нищие соседи, но внешне дверь их дома ничуть не отличалась по убогости и грязи от всего, что находилось подле. Окно второго этажа не освещалось: граф не знал точного времени свидания графини с ее «милым», но чутье твердило ему, что гнездышко пустует. Он мог бы и сместиться в какой-нибудь чулан под лестницей, если бы знал, сколько заплачено хозяевам и заплатил бы больше, из тех денег, что были отняты им у графини, но предпочел оставить лошадь подальше от питейных заведений и выбрал место под стеной, там, где он смог бы преградить позднему гостю путь к двери и задержать отступление: впрочем, откровенный трус дважды подумал бы, прежде чем назначить женщине свидание в вышеописанных местах.
Все остальное время от засады до развязки граф посвятил раздумьям. Сначала - по привычке - он позаботился о том, что могло помочь ему в опасном предприятии: едва приблизившись к таверне он убедился, что ножны его шпаги не видны из-под плаща, - не стоит искушать оружием тех, кто не ценит сдержанность, - а несчастье с дождем и холодом, который не позволил бы ему двинуть и пальцем, решил при помощи бутылки, обзаведясь дешевеньким винцом в приюте для бандитов и выпив ровно столько, сколько понадобилось на разогрев. Если тот, кого он ждал, прибудет с пистолетом, дело примет скорбный оборот: если же визитер и правда не болван, в чем так уверена графиня, то он не станет разводить пальбу близ того места, где лучшая защита - осторожность, и постарается любой ценой себя не обнаружить. Решив надеяться на безнадежное - удачу, граф проследил за тем, как в недрах гадкого притона исчезла новая компания - головорезов ли, воров, или охочих до легкой наживы? Инстинкт презрения, которое любой высокородный господин волей-неволей, но питает к низшим классам и тем, кто еще ниже них, затронул и Рошфора: местечко было неприятным, публика - и вовсе отвратительной, но жилка самозваного философа вернула к жизни прежнюю ухмылку. Чем был отличен он, наемник и разбойник, но господин по титулу, от этих неотесанных парней - лишь тем, что у него был дом, тем, что он мылся, умел красиво взмахнуть шляпой и имел немного вкуса? Он без стыда ограбил женщину, ради которой был готов ввязаться в опасную, безумную дуэль: нет-нет, он слишком долго думал о себе таком, каким он не был - каким он мог бы стать, пожалуй, при условии доходов, сообразных его титулу, однако с этим были беды. Вздохнув - ему не оставалось ничего иного, - он вытащил кусок черного шелка и скрыл под ним лицо: такой, как он, имеет не больше прав на честную дуэль, чем те, кто спасся от дождя в притоне под убогой вывеской.
(IV)Итак, он ждал, и мысли неотступно возвращались к тому, о чем он так охотно позабыл бы, имей он власть над памятью: записка - та самая, ввиду которой он и находился здесь - никак не шла из головы. Он не умел писать такие письма: каждое слово было ему знакомо, но сложить их в эту филигранную паутину, сотканную из тончайших намеков и резкой, пугающей откровенности, в которой, кажется, запутался и сам паук, он бы не смог. За каждым многоточием он прозревал картины, способные возникнуть лишь в воображении того, кто любит, но готов стерпеть, когда - женщина, его женщина! - грешит с кем попало и с кем ей прикажут грешить, оставив без надежды на взаимность единственного человека, который вопреки себе, всем доводам и всем запретам разума, влюблен в нее, но для нее не существует. Нет, он обманывал себя: он не умел так чувствовать, в его словах и жестах сквозил лишь заурядный дворянин, самый обычный человек, мужчина, не достойный женщины, созданной для петли - или для королевской спальни. Что же, подумал граф: пусть он не лучше пса, но и собака может свалить крупного зверя, вцепившись ему в горло.
Словно в насмешку над его угрозой, от компании пьянчуг, которые захлебывались спором над ухом мокрого и ко всему остывшего осла, вдруг отделилась тень, грубо очерченная длинным, явно не стащенным с убитого плащом. Миновав собрание - которое, должно быть, послужило ему временным укрытием, чтобы решить, все ли кругом благополучно, - незнакомец приуменьшил расстояние между ним и графом, словно слившимся с холодной, будто смерть, стеной, идя широким шагом, но при этом не делая лишнего шума и никак не проявив взволнованной поспешности, столь свойственной дилетантам и трусам. Левая рука держала верх плаща, тем самым скрыв его лицо: граф хмыкнул, убедившись, что кавалер миледи не левша, а, значит, мог писать послание рукой, удобной для секретных писем, - его литеры имели весьма свойственный наклон. Времени на раздумья не оставалось - и владей Рошфор хоть толикой душевной близости с отребьем из притона, он проткнул бы негодяя, - желавшего владеть его любимой женщиной, но самого вкусившего отраву безответных чувств, - не испытав укора совести, после чего отправился бы греться и наслаждаться легким выигрышем шулера. Однако это было бы совсем не в духе полоумного ревнивца: таким необходимо видеть, кого им предпочли, и граф позволил себе эту роскошь. Едва загадочная тень приблизилась к двери, миновав узкий проход между стеной Рошфора и питейным заведением, как тот решительно отрезал ему путь.
Определив в сопернике особу благородную и, что важней, благоразумную, Рошфор не прогадал. Трус немедленно бы бросился к двери - какой-нибудь горячий парень схватился бы за шпагу, не ожидая нападения. Они стояли друг напротив друга - безликие, намокшие, объединенные единой целью, и вместе с тем враги, какими только могут быть мужчины, погубленные страстью.
- Что вам нужно, сударь?
Голос, глухой и хриплый, - неужели господин так боится опознания, что готов играть и перед смертью?
- Вот что, любезный: я намерен вас убить.
Собственный голос охрип ничуть не меньше - всё холод с непогодой, которыми он мучился не первый час. Граф обнаружил шпагу еще тогда, когда соперник имел несчастье слишком резко обернуться, - и все же поведение последнего казалось ему странным: вместо того, чтобы попробовать продать дороже свою жизнь, тот огляделся, чуть заметно, словно ища пособников или сообщников. Он ждал засады? Не верил в то, что граф сугубо одинок в своем намерении? Молчание - как и бездействие - не могло продлиться вечно, и Рошфор обнажил шпагу на убедительные пару дюймов.
- Если не будете защищаться, я убью вас просто так.
(V)Плечи соперника расправились - он, кажется, позволил себе вдохнуть с тем облегчением, которого не понимал Рошфор. Никто из них, по-видимому, не желал первым рубить проклятый узел: решимость графа убывала, незнакомец же прибавил флегматичности и убежденности в чем-то таком, чего Рошфор мог и не знать, но что готово было если не сравнять их шансы, то оспорить легкую победу.
- Со мной вино, - заметил граф, кивнув на недопитую бутылку. - Дрянь, конечно, но другое здесь не продают. Если желаете согреться, мои запасы к вашим услугам.
Незнакомец отказался - коротким и сухим кивком, исполненным высокомерия и, что печальнее, брезгливости.
- Сударь, - заметил граф со всей возможной горечью, - я жажду поединка и готов вас вызвать на дуэль. Я неразборчив в средствах: прошу простить меня за наглость и бандитский вид. Я дворянин - вы, вероятно, тоже. Скрестив шпаги, мы ничем не оскорбим друг друга. Если вам занятно, с чего бы от вас требуют дуэльной сатисфакции, знайте, что вашим оскорбительным письмом вы задели честь женщины, к которой я неравнодушен, - даже при том, что честь ее суть плод воображения, взлелеянный отверженным влюбленным.
Слова о «женщине» были запретной темой: пальцы соперника нашли опору в твердости оружия, хоть и одернул он себя с большим искусством человека, который был знаком со всеми своими чувствами и умел в нужный момент захлопнуть нужный ящичек.
- Это не ваше дело.
- Мы имеем равные права на то, что нам обоим не принадлежит.
- Как вы прочли записку?
- Я ее украл.
- Миледи здесь?
- Увы, но нет - и я серьезно опасаюсь, что сегодня к ней поднимется лишь один из нас.
Одно мгновение Рошфор не мог отделаться от неприятнейшего чувства, что смотрят на него с улыбкой - вернее говоря, с ухмылкой человека, решившего пустить в игру ту карту, которую он бережно лелеял в рукаве и против которой граф не сможет возразить - живой ли, мертвый. В голосе соперника, - который изменился, но не слишком сильно, чтобы все же не быть узнанным, - сквозила едкая ирония, когда он произнес:
- Вы пожалеете.
- Я жалею лишь о том, что не узнал о вас чуть раньше, не смог прийти в ваш дом и высказать в лицо вам все, что думаю. Ваше письмо, написанное женщине, которая хоть и не блещет добродетелью, но все же обладает собственным достоинством, выдает вас подчистую: вы пишете страстно и очень умело, но форма не всегда способна скрыть печать того, кто счел себя ее хозяином. Вы - хам и себялюбец: вам главное владеть, даже в любви, вы и в мыслях допустить не можете, что кто-то вам посмеет отказать, - вы думаете о ней, а говорите о себе, вы пишете о ваших чувствах так, словно их нельзя отвергнуть, - но жизнь, увы, не станет главой из вашего романа, а чужая женщина не превратится в персонаж, которым вам дозволено вертеть, как только вы решите. Теперь, надеюсь, вы оскорблены достаточно, чтобы драться со мною, не задумываясь.
(VI)Шпага незнакомца была обнажена с опасной грацией. Рошфору, впрочем, мастерство было не чуждо: соперник показался ему старше, но он не так устал от путешествий под дождем. Их шансы были неравны, но ни один из них не знал, на чьей же стороне окажется решающее преимущество. Тогда вечерний гость заметил:
- Любезный сударь, я не привык сражаться с призраками. Прошу назвать ваше имя, а я открою вам свое.
- Мое имя скажет слишком многое.
Уж этот саркастический смешок он постарался не расслышать.
- Мое, боюсь, расскажет слишком мало.
- Что же делать?
- Маска разбойника вам не к лицу.
- Ваш плащ уж точно служит иным целям.
- Так что же - сбросим маски?
Грустно улыбнувшись, Рошфор открыл лицо. То же сделал и соперник - без лишней грусти, а, напротив, с видом человека, который уложил на стол ту самую, решающую карту. Некоторое время они смотрели друг на друга - и будь среди разбойников поэт, и окажись он рядом, даже он не смог бы воплотить сей эпизод в той форме, которая могла бы передать и выражения их лиц, и скрытые под ними чувства. Пальцы Рошфора онемели, когда, лишенный дара речи, он потянулся к шляпе, собравшей на себя всю грязь Парижа, снял ее и медленно склонился в движении, напоминающем поклон. Фитиль души, зажженный мыслью о дуэли, выгорел дотла: все в нем сжалось и как будто пошатнулось, оставив в каверзном расстройстве чувств, раздавленным, растоптанным и бессловесным. Перо на его шляпе утонуло в грязной луже, да и сам он невольно оказался в ней же. Чужая шпага возвратилась в ножны: продолжая созерцать то ли перо, то ли затушенный фитиль, граф прошептал несколько слов, которые безо всякой воли сорвались с его губ.
- Прошу... не стойте под дождем... мы оба будем выглядеть прескверно...
Короткий и сухой смешок был единственным ответом, достойным графа: в следующий миг он услыхал шаги, и дверь захлопнулась - как и всегда, когда он слишком верил в свои «сны». Измазанная шляпа полетела наземь: запрокинув голову, граф принял на себя новую порцию небесных вод и попытался ухмыльнуться, но улыбка вышла пресной, и он бросил это прескверное занятие. Он был французом - этот человек, который покидал подмостки трагикомедии судьбы, - но два столетия спустя британец, не зная ни графа, ни чаяний его души, напишет ровно те слова, которые владели им в ту горькую минуту:
Beneath the rule of men entirely great,
The pen is mightier than the sword. Behold...*
______________
Примечания:
* «Под властью величайших сего мира
Перо сильнее, чем клинок. Смотри же...»
/Э. Бульвер-Литтон, «Ришелье, или Заговор», 1839 г./