I will make it through the day
And then the day becomes the night
I will make it through the night(c)Несколько слов об извращении сценария и обладателях приятных европейских отчеств: ради интереса просмотрев то, что пишут о "Турбиных" на дневниках, я изумилась градусу ярости и площади стяга морализаторства, тотчас же поднятого некоторыми одиозными и среднестатистическими пользователями на предмет Тальберга, - чувствую долгом пояснить, как вижу его я и почему не вызывает во мне Владимир Робертович ни порывов к убиению, ни, честно говоря, особой злости, а, напротив, некоторые любовь и страсть, положенные тем негодяям, которых хочется не пришибить предметом мебели, а провести через обычный для нас метод перевоспитания и наделить семейным счастьем в несколько подлатанном моральном облике)
...прежде всего, оговорюсь насчет двух пунктов: первое - сценарий для меня необходимо не только написать, но и обосновать в игре; второе - следуя удачной фразе Перри Мейсона, для обвинения в осуществленной краже необходимо само намерение что-либо украсть, о чем мы будем говорить чуть позже. Увы - для тех, кто хочет видеть персонаж записной "крысой", которая с упорством, прошу прощения, дредноута является в рецензиях, критик в моем лице, как правило, не занят реконструкцией сценария даже во имя созидания примеров страшных предателей (тм) и прочих образов, исполненных большого дидактизма: в случае, когда прописано одно, а г-н актер сыграл другое, я склоняюсь к интерпретации актера, как и вышло в большинстве из фильмов Джорджа, - я ведь упоминала, что Владимир Робертович без пяти минут типично сандерсовский персонаж, способный с легкостью склонить моральный вектор в свою сторону и переврать любой высокий, нравственный посыл. Начнем с того, что г-н Тальберг совершенно не похож на крысу - и внутренне, и внешне: это очаровательный субъект, владелец романтических фамилии и отчества, приязненной наружности, глубоких темных глаз и гардероба, близкого эстету, - и среди бури революции Владимир Робертович позаботился о накрахмаленном воротничке) Беда с морализаторством кроется в том, что г-н Басилашвили, вероятно, не желая играть "крысу", сделал образ провокационным, сложным и доступным для дискуссий: рискну сказать, что, на мой взгляд, это ярчайший случай персонажа второго плана, сумевшего затмить собою не в пример обильное присутствие основных действующих лиц, - припомним Этвилла, который мастерски владел подобным методом. В чем, собственно, мы можем упрекнуть г-на Тальберга? Лишь в трех вещах: отчаянном, но искреннем эгоцентризме, неприятии стратегии "помрем во имя родины" и несколько прохладном отношении к жене, которое, однако, зиждется на более чем обоснованных, как показало время, подозрениях насчет гипотетической неверности супруги. Впрочем, искомый образ не исчерпан отрицанием сценарной линии предателя, но и построен на весьма прискорбном дефиците многомерности и обоснованности ролей первого плана, которые при этом возвышаются во имя дидактизма, - неясным кажется мне неприятие, к примеру, безобидного приспособленца Шервинского, которого порой записывают в "худшие из худших" [врать, разумеется, нехорошо, но Лановой, скорее, сочинитель с богатою фантазией, чем откровенный лицемер].
......по-человечески сочувствуя несчастным братьям Турбиным, я вынужденно повторю: задуманные частью положительными персонажи - все же странно было бы считать, что белых офицеров оправдают полностью, - не производят впечатление героев без упрека, что могло бы оттенить возможное "предательство". Ввиду наличия Мягкова в роли Алексея Турбина мне сложно воспринять его самопожертвование как настоящий подвиг - на мой взгляд, это, скорее, неоспоримо благородный, но каприз вдруг ставшего воинственным интеллигента в духе "ах, вы так - ну, я вам покажу!.." Качественно воплощенный Мышлаевский - тем не менее, завидно плоский образ близкого народу "отца" солдатам-юнкерам, ничуть меня не убедивший своим внезапным примирением с большевиками: выходит некий благородный приспособленец, а уж в этом деле не берущий себе в голову политику Шервинский выглядит менее чуждым логике. Насчет Елены Тальберг мне на ум приходят лишь нелестные эпитеты, высказывать которые я побоюсь, - а пришлый юноша уж слишком не от сего мира, чтобы включать его в картину общего морализаторства) Остался гетман: думаю, не будет нам зазорным упрекнуть его и в трусости, и в акте собственно предательства - по сути дела, за войска в ответе он, - однако и в подобном случае есть свои "но", ведь все же и пытался малодушный вождь отбиться от двух фрицев, напоминающих сотрудников гестапо, и лишь осмыслив полную пропащесть внешнеполитического положения, поддался на постыдный способ уйти с должности; конечно же, о верности солдатам-родине речь и не шла по той причине, что г-н гетман - сугубо политическая фигура. Кем на их фоне скажется г-н Тальберг? В трактовке его образа я вижу два основных пути, и именно морализаторский мне кажется лишенным почвы: если принять теорию о "крысе", выйдет, что она особым, не поддающимся уму и чувствам образом внезапно [!] перевоспиталась от одного лишь взгляда всех присутствующих на застолье и ушла по своей воле, поджав хвостик и угрюмо шевеля тонкими усиками) Не удовлетворившись редукционизмом, я предлагаю свежую трактовку с целью восстановить в правах не очень и хорошего, однако и не чудовищно плохого персонажа.
...г-н Тальберг в исполнении Басилашвили - искренний и убежденный эгоцентрик, чье взаимодействие с действительностью сводится к созданию во многом умозрительных "правильных" образов супруги и родни, солдат и офицеров, соответствовать которым все, разумеется, обязаны: несоответствие встречается как удивлением, так и непониманием, включая искреннее возмущение и убежденность в том, что остальные не способны разглядеть его намеренья, старания, заботу, а не напротив. Г-ну Тальбергу во многом чужды крайние и пошлые формы самодовольства и напыщенности: он безусловно искренне верит в тот факт, что он "не все", но подтверждает это тем же, чем мог бы подтвердить Алексей Саныч, которого, мне кажется, еще не записали в постыдные виды животных, - важный штабист не склонен видеть ничего зазорного в том, что среди кризиса необходимо спасать начальство, а не оному хвататься за станковый пулемет, и осмысление мотивов подобной личности нельзя свести к одной врожденной гадости, когда особа мнит себя черт знает чем, при этом будучи никем) Таким же образом Владимир Робертович искренне не понимает, с чего бы это вдруг решили его винить в гибели Алексея и почему все скопом оказались на стороне его супруги: да, он бесспорный эгоист, нисколько не способный на подвиг, настоящую любовь и верность идеалам, но заблуждается он искренне - в нем нет намерения бросить и предать, мстить, унижать и делать больно, он заблуждается с позиций и с оглядкою на ценности семейства Турбиных, но не способен их понять, владея совершенно чуждым видением мира. Не уходя в тончайшие подробности, я постараюсь представить г-на Тальберга так, как мне видится обоснование его характера в игре Басилашвили, начиная с первых и кончая завершающими эпизодами.
...итак, вернемся в Малороссию с гетманом, немцами и наступающими большевиками - г-н Тальберг, первым узнавая новость о том, что гетман пал, а немцы собираются уйти, как записной политик, - право же, военный из него такой же, как из Талейрана духовное лицо, - тотчас же принимается обыгрывать всю ситуацию в уме. В силу причин, которые он счел весомыми, Владимир Робертович постановил, что для него - возможно, и для дела - будет лучше переждать Петлюру [?] в городе Берлине: оговоримся сразу же, дабы развеять возможные претензии в потенциальном обелении его эгоистического образа, - г-н Тальберг в жизни не поставит интересы ни супруги, ни ее родни, ни войска превыше собственных, однако не потому, что презирает их и ненавидит, а в силу вскрытых выше заблуждений и неспособности понять других и сопереживать. Забрать супругу он не может по причинам объективным: гестаповцы [посмотрим выше] жену на поезд не возьмут, хотя бы он рыдал у них в ногах, - вполне возможно, поезд был последним шансом выехать из Киева. Оставил бы Владимир Робертович супругу, если бы в немецком поезде все же нашлось для нее место, - думаю, что нет, иначе обвинения в предательстве и аллегории мира животных были бы крайне справедливы: ergo, выдавая патриотичному семейству Турбиных сугубо конфиденциальный факт о гетмане, штабист не только обещает жене за ней вернуться, но и предостерегает от супружеских измен, о чем хотелось бы поговорить подробней) Владимир Робертович, как особа подчеркнуто формализованных, консервативных взглядов, вряд ли бы отнесся с пониманием к тому, что все вокруг желают бедную Елену, несут цветы и увиваются за ней вполне открыто [г-н Шервинский], да и сама она отнюдь не образец невинности и верности долженствующему очагу. То, что бедняга - уж простите! - Тальберг, из года в год видя все то же, требует быть ему верной и не бросает женушку, воспользовавшись случаем и убежав к какой-нибудь юной фройляйн, уже немного говорит о том, что холодность и резкость его к супруге вряд ли показатель отчаянной жестокости души. Проходит время - каждый делает свой выбор, будь то смерть ради отечества или же переход на сторону большевиков: город в опасности - вот-вот подойдет армия, с которой не договоришься - ответственный г-н Тальберг, сдерживая обещание и, будем откровенны, рискуя своей жизнью, возвращается, чтобы спасти жену, и застает ее в преддверии грядущей свадьбы с оперным певцом. На пресловутом эпизоде остановлюсь подробнее: с моей пристрастной точки зрения, смещение вектора праведности и моральности, осуществленное Басилашвили, поразительно - в противовес аллегорической риторике, тщательно шитому белыми нитками образу страшного предателя и показательным биениям с ним фотоснимков, мы встречаем человека, превращенного из обвиняемого в обвинителя, способного бросать упрек честной компании, одобрившей того, кто вознамерился украсть его жену. Не может быть внезапного [!] тотального перевоспитания, какое нам пророчат сценаристы в этой сцене, - вспомним же неподдельное непонимание того, с чего бы все винят его в смерти полковника: Владимир Робертович и перед лицом трагичной вести остается все самим собой - он возмущен и ошарашен, он не может принять предательство [!] жены, не пожелавшей его ждать. Происходящее за кремовыми занавесками померкло для него в ту же минуту: нет ни смертей, ни орд большевиков, ни правых и неправых - в глазах несчастного, едва ли не наполненных слезами, мне видится лишь молчаливый, искренний до глубины души упрек тем, кто не смог его понять, тем, кто не оценил, быть может, и невысказанных доводов, не захотел проникнуться всей правотой его поступков, - он чувствует других предателями, не себя, и сцена разыграна столь мастерски, что на один короткий миг все правильные и героичные друзья-товарищи вдруг предстают компанией картонных моралистов или же, как Леонид, невесть с чего напавших на законного супруга, у которого он только что "стащил" жену на том лишь основании, что, дескать, сам он ее любит, а г-н Тальберг - нет. Уход последнего отмечен печатью личной драмы, которая совсем не вписывается в парадигму "негодяй - герой": г-н Тальберг осуществляет весьма альтруистический для себя акт, отказываясь от прав и на супругу, и на "доброе", неопороченное имя, тем самым отдавая победу тем, кто столь отчаянно пытался выставить его злодеем и убедить Елену в том, что никогда он не вернется. Субъективна ли подобная оценка образа - мне кажется, не более, чем вариант трактовки тех мотивов, которые необходимо вскрыть за фразами и действиями: можно ли счесть г-на Тальберга особой многоплановой и интересной, способной вызывать симпатии и даже чуточку сочувствия, придется решать зрителю)