Первоапрельское
...прежняя немецко-цифровая библиотека, поделившаяся с нами редкими снимками Густафа в берете, порадует поклонников не только фотографиями и некоей документацией, но и отсылками к стороннему [также немецкому] "фильм-порталу", с разделами биографическими и ретроспективно-новостными. Среди последних, просмотренных в силу языковой забывчивости по косой, вдруг отыскался транскрипт отрывка некоей документальной телепередачи от 1989 г., видимо, использующей более ранние источники в виде воспоминаний - вновь некоего - герра фон Винтерштейна, члена труппы пресловутого Берлинского драматического: как свидетельствует всемирный разум (тм), рассказчик был не только лишь актером, - к слову, снявшимся в Der Blaue Engel, - но и бароном [?..], и даже действенным участником немецкой премьеры "Тележки" от Б. Шоу [xD]. Среди прочего искусствоведчески-политического материала, освещенного телепрограммой, его слова представят особый интерес, так как вскользь упомянутое издание того-самого-романа за авторством К. Манна, случившееся в 1936 г., откликнулось в занятном биографическом эпизоде с руководителем театра, он же - сам герр Грюндгенс) Речь герр барона переведена мной в силу скромных возможностей и остаточных познаний в языке —
..."...это случилось зимой 1936 г., в январе - я хорошо запомнил время, так как мне пришлось разрываться между репетициями и съемками фильма Martha. Ни Ханна Ральф, ни режиссер не проявляли к ним особый интерес, поэтому я часто задерживался на студии и приезжал в театр слишком поздно. Густаф однажды словил меня в коридоре, когда я спешил в свою гримерку, и отчитал меня, как вчерашнего стажера. Мы знали друг друга не первый год, но в роли директора он мог быть неприятен, даже резок, особенно когда с ним позволяли фамильярность. Я не хотел злить его и пообещал больше не срывать репетиции. Спустя два дня я специально приехал в театр за полчаса до начала, но обнаружил, что сцена пуста и никаких обычных приготовлений не делается. Один из членов труппы, с которым я столкнулся, сказал, что на сегодня все отменяется, и пошутил о Густафе и какой-то книге, которую ему "подбросили". В другое время я бы попросту ушел, но мне хотелось, чтобы он [Густаф - прим. пер.] сам увидел меня здесь. Я побродил вокруг до около, пока не обнаружил его в одной из гримерок. Дверь была приоткрыта, и я с деланной неловкостью проник внутрь. Он сидел перед зеркалом и даже не взглянул на меня. В его руках и правда была книга - большой желтоватый том, который он держал закрытым, но заложил пальцем. Отражение его лица было похоже на причудливую маску бледности, отторжения, неверия. Тогда я почувствовал себя лишним и хотел уйти, но он все же заметил меня и резко обернулся. Густаф был довольно нервным, мнительным человеком и очень старался избегать неловких ситуаций. Я пробормотал что-то о репетиции, и он отпустил меня, при этом путаясь в словах, будто бы сам не понимал, с кем говорит и о чем. Мне даже показалось, что у него немного дрожат руки. Он словил мой любопытный взгляд, попытался улыбнуться и полушепотом пожаловался на плохое самочувствие. Только потом я узнал, что дело было в романе Манна [Клауса - прим. пер.], но у меня и других членов труппы хватило такта - и, наверное, осторожности - больше не обсуждать этот вопрос".