Falcon in the Dive
Описание: О дружбе.
Персонажи: Ансельм Мили, Френсис Чисхолм и др.
Рейтинг: PG-13
Жанр: трагикомедия
Прим. автора: По мотивам фильма "The Keys of the Kingdom" с Винсентом Прайсом и Грегори Пеком, а также по одноименному роману А. Кронина (так как фильм - АУ в отношении книги, то и фик тоже АУ).
Персонажи: Ансельм Мили, Френсис Чисхолм и др.
Рейтинг: PG-13
Жанр: трагикомедия
Прим. автора: По мотивам фильма "The Keys of the Kingdom" с Винсентом Прайсом и Грегори Пеком, а также по одноименному роману А. Кронина (так как фильм - АУ в отношении книги, то и фик тоже АУ).
(I)
- В Париже. Я был в Париже, - поведал каноник. Пальцы, странно изящные для его фигуры, погладили край тарелки.
- Фрэнки, - задушевно проговорил Мили. - Ты не можешь представить: какие там были устрицы!
Глаза Ансельма закатились. Существуй в дольном мире источник вечного блаженства, и каноник Мили мог бы похвастаться, что он его нашел. Подхватив салфетку, Ансельм бегло коснулся губ, заранее смаковавших, что он скажет после этого. Каноник чуть нахмурился, отчего между бровей протянулась манерная морщинка, сложил салфетку вдвое и доверительно сообщил:
- У меня чуть сердце не схватило, когда я их попробовал.
Рука Ансельма и правда лежала на сердце, придавая ему забавный вид.
- Фрэнки, это непередаваемо. Они сладкие.
- Сладкие, - послушно поддакнул Фрэнсис, не зная, что и говорить.
- А уж с белым вином...
Мили дышал глубоко и неровно, как бывает с поэтом, который прочел любовную оду лично предмету его страсти. Пальцы его теребили салфетку, заламывая уголок. Кивнув после своих же слов, Ансельм поглядел в тарелку, как художник смотрит на только что им смешанные краски. Отец Френсис Чисхолм следил за Мили, как неискушенный зритель следит за фокусником, пытаясь понять, как удался пройдохе его замысловатый трюк. По крайней мере, манипуляции с салфеткой очень на это походили.
- Чего ты не ешь? - улыбнулся каноник.
Френсис проглотил вопрос с жалкой улыбочкой. Он не коснулся мяса, боясь отведать его первым и обнаружить, что блюдо не удалось. Улыбка Мили прибавила сочувствия. Оглядев Френсиса, чьи щеки были худыми, а запястья и вовсе тощими, каноник протяжно вздохнул. Во вздохе вместилось столько укора, что пальцы Френсиса сами схватили вилку. Он знать не знал, умеет ли Мили есть по-здешнему, но на всякий случай сервировал стол европейскими приборами. Кусочек мяса дрогнул на вилке перед самыми глазами. Ансельм чуть поднял брови, ожидая, когда свершится чудо. Френсис нахмурился, словно боец перед атакой, и отправил кусочек в рот. Мясо было сочным и не жестким, соус - сладким, с остротой, и особенно ароматным. Подсобив истощавшему другу, Мили оставил церемонии и приступил к трапезе с удвоенной энергией.
- Сахар? - спросил он, распробовав соус.
- Да-да, сахар, - поспешил Френсис. - Соль, перец. Водка.
- Ах, водка... - протянул Мили, как будто его слова открыли перед каноником еще с десяток доселе скрытых вкусов.
От сердца Френсиса потихоньку отлегло. Весь час, пока тушилось мясо, он невзначай появлялся на кухне, пересекал ее, сцепив руки за спиной, заглядывал в посудину и задавал китайцу-повару вопросы один глупее другого. Китаец, чья улыбка становилась тем шире, чем больше он спрашивал, вряд ли смог бы понять причины его волнения. Будучи знаком с Мили с детских лет, Френсис знал не понаслышке, как страшен бывает каноник, если обед не угодит его вкусу. Вначале несносный обжора не подавал и виду, что что-то ему не нравится. Потом начинал покручивать ложкой что-нибудь длинное или возить по тарелке мелкое. Затем начиналось страшное. Когда Мили жаловался, от этого нельзя было спастись. Просьбы, возмущения и призывы на помощь всех небесных и прочих сил нисколько не трогали его сердце, пока рядом находилось ухо, способное его выслушать. Френсис не находил особой пользы в розгах, но порой ему так и хотелось выпороть Мили и всю его семью, взрастившую зануду.
(II)
Ансельм заглянул в тарелку с кашей с нескрываемым любопытством. По краям еще оставалось немного риса. В тот же момент тарелку подметил Джозеф и ловко потянулся к ней, чтобы отправить на помывку. Ансельм, возмущенный не на шутку, влепил ему по руке. Действия Мили носили предупредительный характер, но Джозеф, с которого сталось обидеться, надулся и поглядел на Френсиса с немым укором. Френсис тяжело выдохнул: одной ходячей беды ему было вполне достаточно, и помощник уплелся ни с чем.
- Негодник! - насупился Мили. На лице каноника проступило благородное возмущение - так обличали грехи человеческие в воскресной проповеди.
- Френсис, - заметил он немногим позже. Тон Мили посерьезнел, что не на шутку настораживало: Френсис, было, подумал, что автор оды устрицам нашел в еде какой-нибудь изъян. Губы Ансельма сжались, а веки чуть прикрыли ясные голубые очи. Френсис с трудом сглотнул мясо, которое вдруг показалось ему отвратительным. Каноник готовил речь, и святой отец был готов стерпеть любую пакость Джозефа, только бы остановить его. Мили накрыл пальцы Френсиса ладонью, тем самым выразив глубокое понимание всех его проблем. Понимание он обрел на дне винной бутылки, словоохотливость, похоже, в тех же краях. Руки Мили всегда были теплыми, касался он мягко и с добродушием, которое еще можно было бы вынести, не веди оно к пафосным нравоучениям. Ансельм приоткрыл рот, смерил Френсиса проникновенным взглядом и заявил:
- Френсис: мы будем гордиться тобой.
Святой отец начал жалеть о том, что так плотно покушал, после первой же фразы.
- Твой вклад в будущее торжество истинной веры, - продолжил Мили, потрепав его по руке, словно племянник престарелую тетушку, - сложно недооценить... то есть, переоценить. Я удивлен до глубины души, сколько душевного... хм-м... духовного мужества тебе потребовалось, дабы совладать с наглостью и невежеством, процветающими в этой стране, которой чужд просветительский свет... э-э... дух. Оглядываясь на твоих прихожан...
Во время импровизированной проведи весь облик Мили стал уныло-торжественным. Руку Френсису удалось спасти: он лихорадочно вцепился в вилку, делая вид, что продолжает трапезу. Джозеф, по счастью, удалился, так и не узнав, что думает каноник насчет «невежд» и «наглецов». Отчеканив еще фразу, Ансельм заметно нахмурился и поджал губы в знакомой Френсису манере. Это означало, что внимание Мили вновь поглотила еда. Каноник навис над тарелкой, поглаживая живот и настраиваясь на пищу. Глядя на Мили, Френсис вновь возблагодарил всех старателей китайской кухни.
- Ну, что же, - протянул Мили, трижды отполировав пальцы салфеткой. - Спасибо, Фрэнки...
- И тебе пожалуйста, - ответил Френсис, кисло ухмыльнувшись.
- ...с тобой я провел отличный вечер, - заявил каноник, отчего-то глядя в тарелку, а не на друга.
- Вы... позволите? - спросил Джозеф, картинно поклонившись.
- Да. Конечно, - смилостивился Мили. Теплоту его слов подстегнул бокал, выпитый если не залпом, то в три присеста. Каноник проводил китайца широкой, довольной улыбкой, взглянул на Френсиса и сыто прищурился.
(III)
- Отлично посидели, - заметил он, смяв салфетку и поднявшись из-за стола. Френсис был искренне уверен, что сделать он этого не сможет, но ни вино, ни обильная еда ничуть не обременили Мили. Каноник обхватил локоть и медленно выпрямил спину, отчего стал похож на полководца, обозревающего сражение. Улыбка по поводу ужина до сих пор отражалась в ямочке на его порозовевшей щечке. Смотреть на него было больно и отчего-то стыдно: Френсис живо вспомнил отца Тэррента, которому так подражал будущий каноник. Гроза всех студентов, Тэррент был воздержан, худощав и суров - не только к себе, но и к ближним. Ничего из этого воспитанник не впитал. Когда Френсис вновь взглянул на Мили, тот изучал бокал, на дне которого еще алели винные остатки.
- Потакаешь зову плоти? - с насмешкой протянул Френсис.
- А?
Каноник обернулся медленно и нехотя. В глазах его читалась бесстыдная сонливость, как будто спать во всем приходе он один хотел и имел право.
- Забудь, - отмахнулся Френсис, для собственного успокоения изогнув бровь.
Спровадив гостя ко сну, святой отец еще долго не ложился. Разбор дел, скопившихся к вечеру, решено было начать с бухгалтерской книги, которую он заводил и бросал столько же раз, сколько начинает свой «опус магнум» возомнивший себя Бальзаком аптекарь. Обложка книги вызывала тошноту, какую испытывает не выспавшийся человек под утро. Убрав бухгалтерию с глаз долой, Френсис устало набросал, сколько еще парт следует заказать для приходской школы, повертел перо и добавил приписку, что нужно купить гвоздей и починить половицу в спальне. Среди бумаг залежалось письмо, которое пришло еще утром, но суета вокруг мяса совсем выбила его из колеи. Письмо прибыло из пекинского посольства. Френсис поморщился в адрес печатей: официоз он недолюбливал, с приездом Мили - тем более. Британский атташе был удивительно краток и сух вопреки важности написанного. Френсис невесело усмехнулся, представив, что о пожаре в собственном доме он писал бы тем же слогом. Письмо предупреждало о «волнениях», случившихся в провинции, и настоятельно советовало всем иностранцам, миссионерам в особенности, быть предельно бдительными и по возможности выехать из опасных областей. Совет был сродни абсурдному: отец Френсис и не подумал бы оставить прихожан, да и слухи, наверняка, были преувеличены. Затолкав письмо в бумажную груду, Френсис потер переносицу и почувствовал, что засыпает. Он приглушил керосинку, прокрался в свою спальню мимо двери Ансельма и едва поборол желание упасть на постель в сутане и обуви.
***
Сон, приснившийся Френсису, был бессвязным и глупым. Он бы точно его забыл, если бы, проснувшись поздно, не припомнил, что у него гостит Мили. Именно Ансельм - точнее, давняя с ним история, - были предметом его сна. Френсис отчаянно растер глаза, спустил с кровати ноги и оставался в этом положении, пока не освежил в памяти всю цепь тех давних событий...
Это случилось в один летний день, скрашенный ясным небом и концом всех экзаменов. Дорога на станцию была оживлена, как всегда бывает к началу каникул. Студенты разъезжались и расходились, кто-то бодро шагал, размахивая саквояжем, кто-то навсегда покидал их обитель, всучив чемоданы извозчику. Вдали от суеты, в том месте, где река Стинчер уже не относилась к колледжу, был грубо сколоченный мостик, от которого шла полузабытая тропинка в деревню. Ей редко пользовались: мало кому хотелось взбираться на холмы, да и посетители колледжа обычно предпочитали парадный вход. Невдалеке от моста располагалась рощица - если говорить о ее размерах, но роща, если увидеть, какой деревья были высоты. Студенты изредка просачивались сквозь нее, если хотели навестить деревню, не встретив никого по дороге.
Под сенью молодого дуба расположились двое. Эти двое были парень и девушка, о чем говорили их спины - одна широкая, слегка ссутуленная, в неброском темно-коричневом пиджаке, вторая - гибкая и хрупкая, под легкомысленным платьицем. Они сидели, вытянув ноги и упираясь ладонями в густую траву, которой быть иссушенной солнцем не грозило. Их пальцы чуть касались друг друга. Молодой человек что-то неспешно рассказывал, порой наклоняя голову. Если у Френсиса еще могли быть сомнения насчет того, кто перед ним, их бы тут же развеяли льняного цвета кудряшки.
(IV)
Ансельм Мили рассказывал своей спутнице историю пленения папы римского Пия Наполеоном. В этой идиллии не было ничего странного. Голубоглазый, светловолосый и зажиточный студент не мог не навлекать на себя внимание девушек, пусть и сидел он в стенах колледжа, как и все мученики науки. Косвенно помогало и то, что рядом с ним слабый пол ощущал себя довольно-таки сильным, чем было грешно не воспользоваться.
- Как интересно, Мили, - пропела девчонка, сплетя их пальцы. - А что ты знаешь еще?
- Ну... - замялся Мили, неровно задышав. - Ну... я еще знаю про разные ордены... орден францисканцев, орден... иезуитов...
Окончить лекцию Ансельму было не суждено. Белобрысая птичка прильнула к его плечу и крепко обвила руками. В те времена миниатюрные дамочки могли себе это позволить: вязаный жилет, который Мили нацепил вопреки погоде, выпирал вперед еще довольно скромно, если учесть, что впоследствии стало с его фигурой. Крепко зажмурившись, Ансельм потянулся к девице своими пухлыми губами. Та прижала ладошки к его багровеющим щечкам и одарила страстным поцелуем.
- Боги, боги... - протянул Вилли Таллок. Студент-медик, скорый на язвительность, упер руки в бока и следил за Мили, словно папаша за сынком, который пустил в стекло футбольный мяч и не хочет признаться в этом. Узнав, что Френсис намерен провести первые дни каникул в Холиуэлле, Вилли свалился на его голову одним пасмурным утром. За время учебы Таллок ничуть не остепенился и, как водится, наскочил на друга, повиснув на его тощей шее с диким воплем радости. Едва Френсис отбился от его рук, как Вилли деловито сообщил, что снял комнату в деревне и намерен растормошить «святошу», который теперь уж точно шарахается от «баб и хорошего виски». На что Френсис угрюмо ответил, что его путают с Мили, после чего два друга громко расхохотались.
- Я всегда знал, - протянул Вилли, - что у него чайник вместо башки, но сегодня он что-то особенно скверно варит. Ты знаешь эту птичку?
Френсис угрюмо кивнул. Птичка из деревушки однажды пыталась и вокруг него свить гнездышко, но верность Норе не позволила ему наделать ничего постыдного. Последним парнем, с которым он видел Лилиан, был Стэнли из футбольной команды. Грубоватый вид и развязное поведение, которыми он был известен в округе, никак не вязались с ее нынешним избранником. Стэнли держали лишь потому, что он с командой всегда брали университетские кубки. Мили был прилежен и благочестив, пользуясь всеобщей любовью. Френсис прищурился, хотя в этом не было необходимости. Парочка целовалась, сходясь и расходясь до смеху судорожно.
- Фрэнки: прекращать это нужно! - картинно возмутился Таллок. - Скажем «нет» оболваниванию маскулинум со стороны коварных фемининум! Ну-ка, давай за мной...
Двойка «спасителей» прокралась к дубу и заняли позицию за деревом. Таллок полез в карман с видом махрового заговорщика. Секунду спустя на его ладони оказалась белая мышь. Студент-медик предъявил ее в первую же встречу с другом, заявив, что спас ее от химиков и собирается пристроить на корабль, когда они всей семьей поедут к морю. Френсис отнесся к этой чуши с пониманием, но сейчас бедное животное возбудило его интерес.
- Гляди, как надо, - сказал Вилли, присев на корточки. Таллок улучил момент, когда Ансельм и Лилиан были особенно заняты друг другом, и выпустил мышку из ладони. Мышь оказалась на удивление разумной: покрутившись на месте, она ринулась к Лилиан и взбежала по ее ноге - видимо, искала карман.
- А-а-а-й!! - завизжала девчонка.
Вилли схватился за дерево, давясь беззвучным смехом. Над ним навис Френсис, смеявшийся так тихо и неудержимо, что у него даже раскраснелось лицо. Ансельм не понимал ничуточки, тут же сделавшись несчастным. Пташка кричала и вопила так, словно ее резали. Вцепившись в спутника, она отпрянула от мыши и потащила ее за собой. Когда белый комок исчез из виду, Мили обнаружил себя лежащим на девчонке.
(V)
Таллок тихонько присвистнул. Френсис хлопнул себя по лбу. Ансельма нужно было спасать, но вмешаться в эту комедию он заставить себя не мог. Мили дышал, словно рыба из Стинчера, которую бросили на камни. Лилиан нервно улыбнулась. Что-то все же вернуло ей рассудительность, потому как расторопная пташка схватила его руку и прижала к своей груди.
- Эй!
Френсис вздрогнул. Голос явно не походил на Мили, которому было не до препираний. Еще один грубый оклик заставил Френсиса выглянуть из укрытия. К ним спешил парень в кепи и спортивной куртке. Френсис с тревогой узнал в нем Стэнли. Вид регбиста был угрожающим. Первым побуждением было выйти из укрытия, но Френсис словно прирос к земле, да и Вилли удерживал его за руку.
- Ну-ка, встань, дружок, - потребовал Стэнли. Он переносил вес тела с одной крепкой ноги на другую. Ансельм послушно поднялся, вслед за ним встала и Лилиан. Стэн был ниже Мили на полголовы, но будущий каноник не схватился и за это преимущество.
- Я сказал тебе ее не трогать! Говорил?!
Френсис взглянул на Лилиан, надеясь, что она вмешается. Девица отстранилась от спора, с улыбкой наблюдая сцепившихся парней. Вернее, сцепился только один из них: второй, умевший постоять за себя в любой ученой дискуссии, был не готов сражаться с глупостью, у которой, к тому же, имелись крепкие кулаки. Если уж Мили не знал, как поступить и что делать, он не знал это до самого конца.
Губы Френсиса сжались в тонкую линию. Он не мог спокойно смотреть, как наглость развязывает человеку руки. Не понять, что Мили ему не соперник, мог бы разве что полный осел, и Стэн это прекрасно видел. Он шагнул вперед, оказавшись с Ансельмом лицом к лицу. Мили машинально отступил - и в эту секунду Стэн нанес удар.
- Не надо, Фрэнки, стой! - процедил Таллок, едва удерживая друга. Френсис был вне себя от ярости. Он не видел, что его тащат, и не слышал чужих слов: перед глазами был Мили, лежавший на земле, и Стэн, примерявший, с какой стороны садануть ему по ребрам.
- Стой, кому сказал! Я сам с этим кретином поговорю!
Френсис сжал зубы и отступил. Поддаться просьбе Вили удалось с большим трудом, но коренастый Таллок в драке Френсису ничуть бы не уступил. Картинно закатав рукава, студент-медик двинулся на приступ. Стэн резко обернулся, когда крепкая рука легла ему на плечо.
- Эй, ты, дерьма кусок, - грозно отчеканил Вилли. - Быстро отошел от него.
Стэнли дернулся. Лицо его вдруг сделалось таким глупым, что не будь Френсис взбешен, он бы смеялся.
- Ты кто вообще такой? - запел регбист.
- Кто я такой? - спросил Вилли, кривляя Стэна. - Твоя мамаша с кем рога наставляла отцу, с бараном что ли? Да чтоб ты знал: я половине Тайнкасла свернул носы, а кто не слышал о Вилли Таллоке, тот после теплой встречи свои зубы по пальцам считал и скулил!..
Происходило невероятное: гроза округи пятился под напором Вилли, толкавшего его в плечо. Проорав что-то про «вшивую псину» и уж совсем неприличное про то, как эту «псину» ему следует ублажить, Таллок влепил ему крепкий боксерский хук. Стэнли упал, густой плевок из крови свесился с нижней губы, никак не желая падать на землю. В груди Френсиса шевельнулось ядовитое злорадство.
- Давай, Фрэнки, - окликнул его Таллок, кивнув на Мили. Опомнившись, Френсис подбежал к Ансельму и вместе они подняли его под руки. Мили держался за подбитый глаз и по-дурацки поднимал плечо, словно боясь, что его снова ударят. Френсису захотелось взвыть от гнева на регбиста-идиота. Подхватив горе-студента, он и Вилли повели его обратно в колледж. Девицы к тому времени пропал и след.
(VI)
По прибытии в Холиуэлл Френсис еще час прошатался по территории, полагая, что Ансельму нужно побыть одному. Когда он вернулся в их общую комнату, то обнаружил, что Мили свернулся на кровати, отвернувшись лицом к стене. Френсис долго молчал, раздумывая, с чего начать разговор, но так и не придумал ничего толкового.
- Эй, Мили, - тихо окликнул он, положив ладонь на плечо и осторожно встряхнув друга.
- Оставь меня в покое.
Вместо того, чтобы последовать совету, Френсис снова его встряхнул. На этот раз Мили удосужился обернуться. Как только они вернулись, Таллок уложил пострадавшего и всучил ему лед. Мили покорно держал его у глаза, но это вряд ли помогало: глаз Ансельма совсем заплыл, что ужасно не шло его холеному лицу. Движения Мили стали медленными и усталыми. Френсис почувствовал, как сопереживание чужому горю больно кольнуло его сердце. Вторым, что он почувствовал, был слабый запах дыма, явно витавший в комнате.
- Ты, что, курил? - спросил Френсис.
Мили трагично поджал губы. Голос Френсиса звучал возмущенно, но уж никак не удивленно. Зная Ансельма немногим дольше, чем преподаватели, он не разделял многих из их восторгов. Мили состряпал себе репутацию послушного и непогрешимого студента. Отчасти это было правдой: нарушить правила назло правилам он никак не мог. Когда он все же нарушал их, то ничуть не задумывался о том, что и вправду это делает. Он просто забывал о них, так же легко, как забывают слова родителей, когда друзья встречают тебя на полпути в школу и вместо занятий тянут на речку - ведь это не ты, а они виноваты.
Френсис разоблачил Ансельма в первой половине сессии. В один прекрасный вечер он дотемна бродил по территории. Ему вдруг стало интересно, что делает темнота с дорожками и закоулками, которые он видал только днем. Странное дело, но во мраке колледж растерял свою холодную суровость: он глядел на Френсиса теплыми огоньками окон, в окнах мелькали студенты, кто с тетрадью или книжкой, кто просто так, кто усевшись на подоконник. Ему вдруг показалось, что колледж похож на прихожанина, пришедшего на исповедь. Одежда, манеры, возраст - все это теряло значение, а важным была лишь душа, которую истинный священник должен и видеть, и чувствовать. Душа Холиуэлла в тот летний вечер была особенно прекрасна: она дышала сотнями надежд, билась сотнями сердец, говорила тысячами слов. Френсис застыл, наблюдая за зданием, как смотрит юный музыкант на сложные оркестровые партитуры. Тогда-то он и подметил Мили.
Ансельм забился в темный уголок. С одной стороны его прикрывала тень от дерева, сквозь ветви которого не проходил и свет луны. С другой защищали стены родного колледжа, в котором подобные излишества были нарушением сродни вопиющему. Прикладываясь к сигарете, он резко затягивался и кашлял, сначала в кулак, потом в локоть, чтобы приглушить звук. Френсиса охватило нездоровое веселье. Подобный кашель он слышал у Нэда в пабе, когда туда наведывались немолодые работяги. Их легкие, изношенные пылью заводов и куревом - кое-кто курил едва ли не с десяти, - отвечали таким же кашлем, когда их хозяева пытались осилить еще одну сигаретку. Мили не был курильщиком и стать им никак не мог. Вся его сущность была противна нервности и раздражительности - наконец, глубоким раздумьям о смысле жизни, которым предаются с сигаретой между пальцев.
В душе Френсис чувствовал, что это не его дело и если Ансельма словят, то правильно и поделом. Его даже рассмешила мысль о Мили, краснеющем перед Тэррентом, который с присущей ему гневностью распинает «надежду колледжа». Но, как это часто с ним бывало, желание помочь пересилило. Завидев, что к нему идут, Мили поперхнулся дымом и Френсису пришлось наподдать ему по спине и долго уверять, что он его не выдаст. На вопрос, с чего бы это он курит, Ансельм сделал худшее, что только мог: он начал жаловаться. Как оказалось, виной всему стали затяжные дожди, от которых его голова болела каждый вечер. Бедняга Мили никак не мог сосредоточиться перед философией - жутким экзаменом, во имя которого он чуть ли не ночевал в библиотеке. Мысль о провале довела его до срыва и кто-то посоветовал выкурить сигарету и не беспокоиться. Мили пошел на это с камнем на душе.
(VII)
Доказательства сегодняшнего преступления нашлись в жестяной коробке из-под карандашей «Фабер-Кастелль». Френсис мрачно оглядел окурки, вытряс их за окно, захлопнул крышку и обернулся к Мили.
- Ансельм, - строго сказал Френсис. - Ты должен прекратить эти глупости.
Мили печально взглянул на него. Френсис открыл рот, желая сказать еще что-нибудь, но так и не нашелся, как припугнуть его и не обидеть при этом. Он часто замечал больше, чем мог понять, и знал, что умеет додумать и придумать. Порой ему всерьез казалось, что степенность Мили там, где другие скакали через две ступеньки, его нелюбовь к долгим пешим прогулкам и настоящему спорту имеют веские причины. Спросить об этом прямо он не мог и не нашел ничего лучшего, чем потрепать Мили по плечу и тихо улыбнуться:
- Не раскисай.
Веки Ансельма дрогнули - вернее, одно веко. Он шевельнул губами, поморщился и сказал тихим голосом, словно ослабшим от простуды:
- Френсис, мне так плохо. Я пытаюсь найти утешение в смирении перед лицом этих... этих страшных испытаний. Пожалуйста, помолись за меня. Ты ведь мой друг!
Дружба с Ансельмом никогда не мешала Френсису сыграть с ним пусть незлобивую, но шутку. Мили опомнился лишь тогда, когда понял, что Френсис шепчет заупокойную молитву. Ансельм угрожающе шмыгнул носом и срывающимся голосом объявил, что грешно потешаться над святым. Френсис, было, подумал, что Мили говорит о себе, но потом все же решил, что упрек относился к молитве.
Под вечер, когда Френсис собирался вытащить друга на свежий воздух - пусть и за шиворот, Мили объявил, что у него разболелось сердце, и провалялся в постели еще целые сутки. Вид его был настолько скорбным, что нервы Френсиса не выдержали и утром он сбежал на рыбалку. Сидеть у реки до самой темноты было сомнительным удовольствием, но все же лучше, чем созерцать лик новоиспеченного мученика. На следующий день Мили прервал аскезу и стал готовиться к отбытию домой. При этом он успел попасться на глаза доброй половине преподавателей, которые, увидев его, сначала изумлялись, а потом принимались жалеть. Френсис чуть не оставил в коридоре весь съеденный им завтрак, когда узрел, как профессор-философ отечески треплет горе-студента по волосам.
***
Покачав головой, Френсис оделся и кое-как привел в порядок шевелюру. Дел в миссии было невпроворот, но гость стоял на первом месте. В скромном коридоре ему попался Джозеф, спавший и жевавший прямо на ходу. Отобрав у него тарелку, Френсис схватил помощничка за ухо и спровадил прочь. Святой отец нисколько не усомнился, что негодник позабыл о всякой молитве перед трапезой. Дверь в комнату Мили была по-прежнему закрыта, в чем Френсис не усомнился тоже. Яркий свет, бивший из окон, пристыдил его, напомнив, что преподобная мать Мария-Вероника на ногах уже не первый час и не разбудила его только затем, чтобы лишний раз попрекнуть. Отношения с местным «Ватиканом» из сестер, живших так же замкнуто и имевших такой же важный вид, у него пока не складывались, хоть Френсис и питал смутную надежду, что все может измениться, посиди они вместе с сестрами и каноником за одним столом. Мили славился тем, что прекрасно сходился с людьми, но Френсис боялся, как бы суровая мать-настоятельница не уличила Ансельма в каком-нибудь его пустяковом пороке - например, в утренней лени.
Стук в дверь - сначала тихий, потом настойчивый - не принес результата. Замков на дверях отродясь не было и Френсис вошел без лишних церемоний. Монсеньор спал. Не устыдившись ни яркого солнца, ни позднего времени, он подложил кулак под бледно-розовую щеку и предавался сну с довольной - а, может, и сытой - улыбочкой. Вопреки жаре и духоте, Мили был в прекрасно выглаженной пижаме. Он свернулся на боку, пижама чуть перекрутилась и маленькие белые пуговки смешно натянули ткань. Френсис тихо покачал головой. Картина была умилительной, но дальше так продолжаться не могло.
(VIII)
Одеяло было сорвано с каноника. Френсис даже застыл с досады, вертя в руках добычу: Мили просыпаться и не думал. Поджав плечо, он перевернулся на спину и задышал, глубоко и медленно. Френсис потер лоб, подкрался к кровати и что-то беззвучно проговорил. Решив, что так и надо сделать, он склонился к уху Ансельма и заговорщически шепнул:
- Завтрак готов.
Волшебные слова не подвели. Глаза Мили приоткрылись - сначала один, потом второй, залипший от крепкого сна. В каждом движении, неловком спросонья, сквозило мягкое довольство собой. Ансельм любил себя таким, каким он был, и умел принять себя, как должное. Сладко потянувшись, он уложил ладонь на грудь и бегло постучал по ней двумя пальцами.
- Поздно уже, - заметил Френсис, едва сбив с языка едкое «соня».
- Поздно. Поздно... - повторил Мили. - Френсис, который же час?
- Одиннадцать так точно.
- Одиннадцать...
Кивнув своим же мыслям, каноник спустил ноги на пол и ловко поддел туфлю. Френсис отошел вовремя: поднявшись, Мили сладко потянулся и раскинул руки в стороны, насколько хватало их длины. Лоб Френсиса наморщился. Не случись этого - и чувства излились бы в усмешку, не совсем уместную в присутствии каноника. Холеный, располневший Ансельм, занятый утренней зарядкой, смотрелся дико среди сурового быта миссии, которую поддерживал тяжкий, порой и каторжный труд. Улыбка Мили сияла на сытом лице, отдавая лукавинкой.
- Ну, что же! - воскликнул он с энтузиазмом, хлопнув в ладоши и потерев их. - Встретим новый день свершениями, достойными высокого сана и не менее высоких побуждений! За дело, Фрэнки!
Обувшись в туфли, Мили широким шагом вышел в коридор. О каких именно свершениях говорил каноник, Френсис так и не понял, зато не преминул заметить, что Ансельм отправился на кухню.
Когда святой отец присоединился к гостю, Мили уже заканчивал тарелку. Есть с ним вместе было невозможно: Френсису становилось дурно от одной только мысли, что в человека может это все вмещаться. Ансельм умудрялся орудовать ложкой и салфеткой, попутно листая газету не первой свежести, которую он купил еще в цивилизованном мире. Пока Френсис с унынием вертел две китайских палочки, кухню почтила своим присутствием Мария-Вероника.
- А... препо... добная... мать... - протянул Мили, так и не вынув ложку изо рта.
Мария-Вероника глядела на каноника в пижаме. На строгом немецком лице читалось удивление, если не сказать больше. Монсеньор, презревший формальности, поднялся из-за стола, стряхнул хлебные крошки и обменялся теплым рукопожатием с гостьей кухни.
- Какое прекрасное утро! - заявил Мили, усадив ее мягким движением рук. - Знаете, у нас в Шотландии нечасто встретишь такое небо. Зато у нас, как бы сказать... почище! Когда я направлялся к вам по ужасной, размытой дороге, то был счастлив, что путешествую не в моей новой сутане! Меня, как вы, наверное, слышали, недавно рукоположили в каноники...
Мария-Вероника не успевала оглядываться, чтобы следить и за словами Мили, и за его хождением по кухне, но так и не подметила, откуда в его руках взялась винная бутылка. Френсис готов был верить, что каноник притащил с собой не менее чем двухнедельный запас. Ловко наполнив бокалы, Ансельм протянул один Марии-Веронике и мягко парировал возражения.
- За встречу трех прекрасных людей! - заявил он, окатив их лукавым взглядом. Не успел Френсис взять бокал за ножку, как Ансельм приложился к своему, словно студент к библиотечной книге. Брови Мили патетически дрожали. Поставив бокал, он неловко задел тарелку и ложка со звоном свалилась на стол. Каноник втащил ее обратно и украдкой улыбнулся. Молочно-белые щеки тронул первый несмелый румянец.
(IX)
Лицо преподобной матери приняло забавный вид, напоминая карту, на которую как раз наносят неизведанные земли. Если Френсис и собирался наладить мир с Марией-Вероникой, эти планы пришлось отложить: на Мили она смотрела едва ли с меньшей неприязнью, чем впервые на Чисхолма.
- Когда я был... с инспекцией... в Японии... - проговорил Ансельм, наспех заканчивая завтрак, - мы там видели... сады... чудные, просто чудные!.. Не только деревья... но и камни... подумать только: высаживать булыжники...
Последние слова были заедены задиристым смешком. Мария-Вероника сцепила пальцы, и Френсис остро почувствовал грозу.
- У вас, должно быть, есть замечательный сад, - протянул Мили, зачем-то подмигнув Френсису. - Я был бы чрезвычайно вам обязан, если бы вы... О, простите мой богемный вид! Желание действовать зародилось во мне раньше побуждения одеваться!
Преподобная мать кивнула, не зная, что и говорить. Френсис едва не съежился, почувствовав, что Мария-Вероника впервые смотрит на него с просьбой о помощи, а не с желанием поставить на место. Мили улыбался мягкой, обаятельной улыбочкой.
- Конечно, - поспешил на помощь Френсис, - у нас есть сад и он весьма... недурен. Я позову садовника, вы с пользой проведете время.
- Благодарю.
Каноник окончил трапезу, о чем говорила тарелка, вычищенная на зависть Джозефу.
- Но сначала я бы очень хотел заглянуть в ваш малый храм знания, - заметил Мили заговорщическим тоном. - В обитель просвещенного китайского юношества!
Френсис едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Если Мария-Вероника вынесет инспекцию школы, он был вполне готов поверить в любые чудеса, на которые был так падок Мили. Каноник отправился за сутаной, не забыв отпустить преподобной матери очередной слащавый комплимент. Как только они остались одни в кухне, Мария-Вероника с необычным жаром набросилась на Френсиса:
- Святой отец, скажите, - чуть не выпалила она, - этот ваш... друг... он всегда ведет себя подобным образом или...?
- О, он всегда был общительным, - бросил Френсис, не зная, оправдывать Ансельма или же дать волю чувствам.
- Понимаю...
Тон Марии-Вероники неумолимо мрачнел.
- Вы ведь учились с ним?
- О да. Мы жили в одной комнате.
Преподобная мать впервые взглянула на Френсиса с подобием пусть слабого, но сопереживания.
***
- Так вот он каков, - заметил Мили, сложив руки и разглядывая здание. - Этот корабль, что принесет наших маленьких послушников к берегам новой, цивилизованной жизни...
- Да, это школа, - сказала Мария-Вероника, бросив на монсеньора косой взгляд.
- Замечательно... строители на славу потрудились... я обязательно упомяну об их трудолюбии в отчете!
- Да, прошу вас, сделайте это.
Язвительность в ее тоне объяснялась тем, что святой отец принимал в строительстве не самое последнее участие. Об этом Мария-Вероника, конечно же, позабыла вспомнить. Каноник обозревал школу, чуть склонив голову набок. Просвещенное спокойствие, достойное буддийского монаха, она списала на выпивку.
- Не будем же тянуть с осмотром, - улыбнулся Мили. Мягкие пальцы коснулись локтя Марии-Вероники с намерением проводить ее через грядку. Преподобная мать сверкнула глазами, но канонику удалось поддержать ее с такой учтивостью, что она ему это позволила, решив, что нет ничего дурного в хороших манерах, о которых Френсис имел представление весьма скудное. Распахнув дверь перед Марией-Вероникой, Мили галантно пропустил ее, чем заслужил пусть слабую, но улыбку.
Продолжение следует...
- В Париже. Я был в Париже, - поведал каноник. Пальцы, странно изящные для его фигуры, погладили край тарелки.
- Фрэнки, - задушевно проговорил Мили. - Ты не можешь представить: какие там были устрицы!
Глаза Ансельма закатились. Существуй в дольном мире источник вечного блаженства, и каноник Мили мог бы похвастаться, что он его нашел. Подхватив салфетку, Ансельм бегло коснулся губ, заранее смаковавших, что он скажет после этого. Каноник чуть нахмурился, отчего между бровей протянулась манерная морщинка, сложил салфетку вдвое и доверительно сообщил:
- У меня чуть сердце не схватило, когда я их попробовал.
Рука Ансельма и правда лежала на сердце, придавая ему забавный вид.
- Фрэнки, это непередаваемо. Они сладкие.
- Сладкие, - послушно поддакнул Фрэнсис, не зная, что и говорить.
- А уж с белым вином...
Мили дышал глубоко и неровно, как бывает с поэтом, который прочел любовную оду лично предмету его страсти. Пальцы его теребили салфетку, заламывая уголок. Кивнув после своих же слов, Ансельм поглядел в тарелку, как художник смотрит на только что им смешанные краски. Отец Френсис Чисхолм следил за Мили, как неискушенный зритель следит за фокусником, пытаясь понять, как удался пройдохе его замысловатый трюк. По крайней мере, манипуляции с салфеткой очень на это походили.
- Чего ты не ешь? - улыбнулся каноник.
Френсис проглотил вопрос с жалкой улыбочкой. Он не коснулся мяса, боясь отведать его первым и обнаружить, что блюдо не удалось. Улыбка Мили прибавила сочувствия. Оглядев Френсиса, чьи щеки были худыми, а запястья и вовсе тощими, каноник протяжно вздохнул. Во вздохе вместилось столько укора, что пальцы Френсиса сами схватили вилку. Он знать не знал, умеет ли Мили есть по-здешнему, но на всякий случай сервировал стол европейскими приборами. Кусочек мяса дрогнул на вилке перед самыми глазами. Ансельм чуть поднял брови, ожидая, когда свершится чудо. Френсис нахмурился, словно боец перед атакой, и отправил кусочек в рот. Мясо было сочным и не жестким, соус - сладким, с остротой, и особенно ароматным. Подсобив истощавшему другу, Мили оставил церемонии и приступил к трапезе с удвоенной энергией.
- Сахар? - спросил он, распробовав соус.
- Да-да, сахар, - поспешил Френсис. - Соль, перец. Водка.
- Ах, водка... - протянул Мили, как будто его слова открыли перед каноником еще с десяток доселе скрытых вкусов.
От сердца Френсиса потихоньку отлегло. Весь час, пока тушилось мясо, он невзначай появлялся на кухне, пересекал ее, сцепив руки за спиной, заглядывал в посудину и задавал китайцу-повару вопросы один глупее другого. Китаец, чья улыбка становилась тем шире, чем больше он спрашивал, вряд ли смог бы понять причины его волнения. Будучи знаком с Мили с детских лет, Френсис знал не понаслышке, как страшен бывает каноник, если обед не угодит его вкусу. Вначале несносный обжора не подавал и виду, что что-то ему не нравится. Потом начинал покручивать ложкой что-нибудь длинное или возить по тарелке мелкое. Затем начиналось страшное. Когда Мили жаловался, от этого нельзя было спастись. Просьбы, возмущения и призывы на помощь всех небесных и прочих сил нисколько не трогали его сердце, пока рядом находилось ухо, способное его выслушать. Френсис не находил особой пользы в розгах, но порой ему так и хотелось выпороть Мили и всю его семью, взрастившую зануду.
(II)
Ансельм заглянул в тарелку с кашей с нескрываемым любопытством. По краям еще оставалось немного риса. В тот же момент тарелку подметил Джозеф и ловко потянулся к ней, чтобы отправить на помывку. Ансельм, возмущенный не на шутку, влепил ему по руке. Действия Мили носили предупредительный характер, но Джозеф, с которого сталось обидеться, надулся и поглядел на Френсиса с немым укором. Френсис тяжело выдохнул: одной ходячей беды ему было вполне достаточно, и помощник уплелся ни с чем.
- Негодник! - насупился Мили. На лице каноника проступило благородное возмущение - так обличали грехи человеческие в воскресной проповеди.
- Френсис, - заметил он немногим позже. Тон Мили посерьезнел, что не на шутку настораживало: Френсис, было, подумал, что автор оды устрицам нашел в еде какой-нибудь изъян. Губы Ансельма сжались, а веки чуть прикрыли ясные голубые очи. Френсис с трудом сглотнул мясо, которое вдруг показалось ему отвратительным. Каноник готовил речь, и святой отец был готов стерпеть любую пакость Джозефа, только бы остановить его. Мили накрыл пальцы Френсиса ладонью, тем самым выразив глубокое понимание всех его проблем. Понимание он обрел на дне винной бутылки, словоохотливость, похоже, в тех же краях. Руки Мили всегда были теплыми, касался он мягко и с добродушием, которое еще можно было бы вынести, не веди оно к пафосным нравоучениям. Ансельм приоткрыл рот, смерил Френсиса проникновенным взглядом и заявил:
- Френсис: мы будем гордиться тобой.
Святой отец начал жалеть о том, что так плотно покушал, после первой же фразы.
- Твой вклад в будущее торжество истинной веры, - продолжил Мили, потрепав его по руке, словно племянник престарелую тетушку, - сложно недооценить... то есть, переоценить. Я удивлен до глубины души, сколько душевного... хм-м... духовного мужества тебе потребовалось, дабы совладать с наглостью и невежеством, процветающими в этой стране, которой чужд просветительский свет... э-э... дух. Оглядываясь на твоих прихожан...
Во время импровизированной проведи весь облик Мили стал уныло-торжественным. Руку Френсису удалось спасти: он лихорадочно вцепился в вилку, делая вид, что продолжает трапезу. Джозеф, по счастью, удалился, так и не узнав, что думает каноник насчет «невежд» и «наглецов». Отчеканив еще фразу, Ансельм заметно нахмурился и поджал губы в знакомой Френсису манере. Это означало, что внимание Мили вновь поглотила еда. Каноник навис над тарелкой, поглаживая живот и настраиваясь на пищу. Глядя на Мили, Френсис вновь возблагодарил всех старателей китайской кухни.
- Ну, что же, - протянул Мили, трижды отполировав пальцы салфеткой. - Спасибо, Фрэнки...
- И тебе пожалуйста, - ответил Френсис, кисло ухмыльнувшись.
- ...с тобой я провел отличный вечер, - заявил каноник, отчего-то глядя в тарелку, а не на друга.
- Вы... позволите? - спросил Джозеф, картинно поклонившись.
- Да. Конечно, - смилостивился Мили. Теплоту его слов подстегнул бокал, выпитый если не залпом, то в три присеста. Каноник проводил китайца широкой, довольной улыбкой, взглянул на Френсиса и сыто прищурился.
(III)
- Отлично посидели, - заметил он, смяв салфетку и поднявшись из-за стола. Френсис был искренне уверен, что сделать он этого не сможет, но ни вино, ни обильная еда ничуть не обременили Мили. Каноник обхватил локоть и медленно выпрямил спину, отчего стал похож на полководца, обозревающего сражение. Улыбка по поводу ужина до сих пор отражалась в ямочке на его порозовевшей щечке. Смотреть на него было больно и отчего-то стыдно: Френсис живо вспомнил отца Тэррента, которому так подражал будущий каноник. Гроза всех студентов, Тэррент был воздержан, худощав и суров - не только к себе, но и к ближним. Ничего из этого воспитанник не впитал. Когда Френсис вновь взглянул на Мили, тот изучал бокал, на дне которого еще алели винные остатки.
- Потакаешь зову плоти? - с насмешкой протянул Френсис.
- А?
Каноник обернулся медленно и нехотя. В глазах его читалась бесстыдная сонливость, как будто спать во всем приходе он один хотел и имел право.
- Забудь, - отмахнулся Френсис, для собственного успокоения изогнув бровь.
Спровадив гостя ко сну, святой отец еще долго не ложился. Разбор дел, скопившихся к вечеру, решено было начать с бухгалтерской книги, которую он заводил и бросал столько же раз, сколько начинает свой «опус магнум» возомнивший себя Бальзаком аптекарь. Обложка книги вызывала тошноту, какую испытывает не выспавшийся человек под утро. Убрав бухгалтерию с глаз долой, Френсис устало набросал, сколько еще парт следует заказать для приходской школы, повертел перо и добавил приписку, что нужно купить гвоздей и починить половицу в спальне. Среди бумаг залежалось письмо, которое пришло еще утром, но суета вокруг мяса совсем выбила его из колеи. Письмо прибыло из пекинского посольства. Френсис поморщился в адрес печатей: официоз он недолюбливал, с приездом Мили - тем более. Британский атташе был удивительно краток и сух вопреки важности написанного. Френсис невесело усмехнулся, представив, что о пожаре в собственном доме он писал бы тем же слогом. Письмо предупреждало о «волнениях», случившихся в провинции, и настоятельно советовало всем иностранцам, миссионерам в особенности, быть предельно бдительными и по возможности выехать из опасных областей. Совет был сродни абсурдному: отец Френсис и не подумал бы оставить прихожан, да и слухи, наверняка, были преувеличены. Затолкав письмо в бумажную груду, Френсис потер переносицу и почувствовал, что засыпает. Он приглушил керосинку, прокрался в свою спальню мимо двери Ансельма и едва поборол желание упасть на постель в сутане и обуви.
***
Сон, приснившийся Френсису, был бессвязным и глупым. Он бы точно его забыл, если бы, проснувшись поздно, не припомнил, что у него гостит Мили. Именно Ансельм - точнее, давняя с ним история, - были предметом его сна. Френсис отчаянно растер глаза, спустил с кровати ноги и оставался в этом положении, пока не освежил в памяти всю цепь тех давних событий...
Это случилось в один летний день, скрашенный ясным небом и концом всех экзаменов. Дорога на станцию была оживлена, как всегда бывает к началу каникул. Студенты разъезжались и расходились, кто-то бодро шагал, размахивая саквояжем, кто-то навсегда покидал их обитель, всучив чемоданы извозчику. Вдали от суеты, в том месте, где река Стинчер уже не относилась к колледжу, был грубо сколоченный мостик, от которого шла полузабытая тропинка в деревню. Ей редко пользовались: мало кому хотелось взбираться на холмы, да и посетители колледжа обычно предпочитали парадный вход. Невдалеке от моста располагалась рощица - если говорить о ее размерах, но роща, если увидеть, какой деревья были высоты. Студенты изредка просачивались сквозь нее, если хотели навестить деревню, не встретив никого по дороге.
Под сенью молодого дуба расположились двое. Эти двое были парень и девушка, о чем говорили их спины - одна широкая, слегка ссутуленная, в неброском темно-коричневом пиджаке, вторая - гибкая и хрупкая, под легкомысленным платьицем. Они сидели, вытянув ноги и упираясь ладонями в густую траву, которой быть иссушенной солнцем не грозило. Их пальцы чуть касались друг друга. Молодой человек что-то неспешно рассказывал, порой наклоняя голову. Если у Френсиса еще могли быть сомнения насчет того, кто перед ним, их бы тут же развеяли льняного цвета кудряшки.
(IV)
Ансельм Мили рассказывал своей спутнице историю пленения папы римского Пия Наполеоном. В этой идиллии не было ничего странного. Голубоглазый, светловолосый и зажиточный студент не мог не навлекать на себя внимание девушек, пусть и сидел он в стенах колледжа, как и все мученики науки. Косвенно помогало и то, что рядом с ним слабый пол ощущал себя довольно-таки сильным, чем было грешно не воспользоваться.
- Как интересно, Мили, - пропела девчонка, сплетя их пальцы. - А что ты знаешь еще?
- Ну... - замялся Мили, неровно задышав. - Ну... я еще знаю про разные ордены... орден францисканцев, орден... иезуитов...
Окончить лекцию Ансельму было не суждено. Белобрысая птичка прильнула к его плечу и крепко обвила руками. В те времена миниатюрные дамочки могли себе это позволить: вязаный жилет, который Мили нацепил вопреки погоде, выпирал вперед еще довольно скромно, если учесть, что впоследствии стало с его фигурой. Крепко зажмурившись, Ансельм потянулся к девице своими пухлыми губами. Та прижала ладошки к его багровеющим щечкам и одарила страстным поцелуем.
- Боги, боги... - протянул Вилли Таллок. Студент-медик, скорый на язвительность, упер руки в бока и следил за Мили, словно папаша за сынком, который пустил в стекло футбольный мяч и не хочет признаться в этом. Узнав, что Френсис намерен провести первые дни каникул в Холиуэлле, Вилли свалился на его голову одним пасмурным утром. За время учебы Таллок ничуть не остепенился и, как водится, наскочил на друга, повиснув на его тощей шее с диким воплем радости. Едва Френсис отбился от его рук, как Вилли деловито сообщил, что снял комнату в деревне и намерен растормошить «святошу», который теперь уж точно шарахается от «баб и хорошего виски». На что Френсис угрюмо ответил, что его путают с Мили, после чего два друга громко расхохотались.
- Я всегда знал, - протянул Вилли, - что у него чайник вместо башки, но сегодня он что-то особенно скверно варит. Ты знаешь эту птичку?
Френсис угрюмо кивнул. Птичка из деревушки однажды пыталась и вокруг него свить гнездышко, но верность Норе не позволила ему наделать ничего постыдного. Последним парнем, с которым он видел Лилиан, был Стэнли из футбольной команды. Грубоватый вид и развязное поведение, которыми он был известен в округе, никак не вязались с ее нынешним избранником. Стэнли держали лишь потому, что он с командой всегда брали университетские кубки. Мили был прилежен и благочестив, пользуясь всеобщей любовью. Френсис прищурился, хотя в этом не было необходимости. Парочка целовалась, сходясь и расходясь до смеху судорожно.
- Фрэнки: прекращать это нужно! - картинно возмутился Таллок. - Скажем «нет» оболваниванию маскулинум со стороны коварных фемининум! Ну-ка, давай за мной...
Двойка «спасителей» прокралась к дубу и заняли позицию за деревом. Таллок полез в карман с видом махрового заговорщика. Секунду спустя на его ладони оказалась белая мышь. Студент-медик предъявил ее в первую же встречу с другом, заявив, что спас ее от химиков и собирается пристроить на корабль, когда они всей семьей поедут к морю. Френсис отнесся к этой чуши с пониманием, но сейчас бедное животное возбудило его интерес.
- Гляди, как надо, - сказал Вилли, присев на корточки. Таллок улучил момент, когда Ансельм и Лилиан были особенно заняты друг другом, и выпустил мышку из ладони. Мышь оказалась на удивление разумной: покрутившись на месте, она ринулась к Лилиан и взбежала по ее ноге - видимо, искала карман.
- А-а-а-й!! - завизжала девчонка.
Вилли схватился за дерево, давясь беззвучным смехом. Над ним навис Френсис, смеявшийся так тихо и неудержимо, что у него даже раскраснелось лицо. Ансельм не понимал ничуточки, тут же сделавшись несчастным. Пташка кричала и вопила так, словно ее резали. Вцепившись в спутника, она отпрянула от мыши и потащила ее за собой. Когда белый комок исчез из виду, Мили обнаружил себя лежащим на девчонке.
(V)
Таллок тихонько присвистнул. Френсис хлопнул себя по лбу. Ансельма нужно было спасать, но вмешаться в эту комедию он заставить себя не мог. Мили дышал, словно рыба из Стинчера, которую бросили на камни. Лилиан нервно улыбнулась. Что-то все же вернуло ей рассудительность, потому как расторопная пташка схватила его руку и прижала к своей груди.
- Эй!
Френсис вздрогнул. Голос явно не походил на Мили, которому было не до препираний. Еще один грубый оклик заставил Френсиса выглянуть из укрытия. К ним спешил парень в кепи и спортивной куртке. Френсис с тревогой узнал в нем Стэнли. Вид регбиста был угрожающим. Первым побуждением было выйти из укрытия, но Френсис словно прирос к земле, да и Вилли удерживал его за руку.
- Ну-ка, встань, дружок, - потребовал Стэнли. Он переносил вес тела с одной крепкой ноги на другую. Ансельм послушно поднялся, вслед за ним встала и Лилиан. Стэн был ниже Мили на полголовы, но будущий каноник не схватился и за это преимущество.
- Я сказал тебе ее не трогать! Говорил?!
Френсис взглянул на Лилиан, надеясь, что она вмешается. Девица отстранилась от спора, с улыбкой наблюдая сцепившихся парней. Вернее, сцепился только один из них: второй, умевший постоять за себя в любой ученой дискуссии, был не готов сражаться с глупостью, у которой, к тому же, имелись крепкие кулаки. Если уж Мили не знал, как поступить и что делать, он не знал это до самого конца.
Губы Френсиса сжались в тонкую линию. Он не мог спокойно смотреть, как наглость развязывает человеку руки. Не понять, что Мили ему не соперник, мог бы разве что полный осел, и Стэн это прекрасно видел. Он шагнул вперед, оказавшись с Ансельмом лицом к лицу. Мили машинально отступил - и в эту секунду Стэн нанес удар.
- Не надо, Фрэнки, стой! - процедил Таллок, едва удерживая друга. Френсис был вне себя от ярости. Он не видел, что его тащат, и не слышал чужих слов: перед глазами был Мили, лежавший на земле, и Стэн, примерявший, с какой стороны садануть ему по ребрам.
- Стой, кому сказал! Я сам с этим кретином поговорю!
Френсис сжал зубы и отступил. Поддаться просьбе Вили удалось с большим трудом, но коренастый Таллок в драке Френсису ничуть бы не уступил. Картинно закатав рукава, студент-медик двинулся на приступ. Стэн резко обернулся, когда крепкая рука легла ему на плечо.
- Эй, ты, дерьма кусок, - грозно отчеканил Вилли. - Быстро отошел от него.
Стэнли дернулся. Лицо его вдруг сделалось таким глупым, что не будь Френсис взбешен, он бы смеялся.
- Ты кто вообще такой? - запел регбист.
- Кто я такой? - спросил Вилли, кривляя Стэна. - Твоя мамаша с кем рога наставляла отцу, с бараном что ли? Да чтоб ты знал: я половине Тайнкасла свернул носы, а кто не слышал о Вилли Таллоке, тот после теплой встречи свои зубы по пальцам считал и скулил!..
Происходило невероятное: гроза округи пятился под напором Вилли, толкавшего его в плечо. Проорав что-то про «вшивую псину» и уж совсем неприличное про то, как эту «псину» ему следует ублажить, Таллок влепил ему крепкий боксерский хук. Стэнли упал, густой плевок из крови свесился с нижней губы, никак не желая падать на землю. В груди Френсиса шевельнулось ядовитое злорадство.
- Давай, Фрэнки, - окликнул его Таллок, кивнув на Мили. Опомнившись, Френсис подбежал к Ансельму и вместе они подняли его под руки. Мили держался за подбитый глаз и по-дурацки поднимал плечо, словно боясь, что его снова ударят. Френсису захотелось взвыть от гнева на регбиста-идиота. Подхватив горе-студента, он и Вилли повели его обратно в колледж. Девицы к тому времени пропал и след.
(VI)
По прибытии в Холиуэлл Френсис еще час прошатался по территории, полагая, что Ансельму нужно побыть одному. Когда он вернулся в их общую комнату, то обнаружил, что Мили свернулся на кровати, отвернувшись лицом к стене. Френсис долго молчал, раздумывая, с чего начать разговор, но так и не придумал ничего толкового.
- Эй, Мили, - тихо окликнул он, положив ладонь на плечо и осторожно встряхнув друга.
- Оставь меня в покое.
Вместо того, чтобы последовать совету, Френсис снова его встряхнул. На этот раз Мили удосужился обернуться. Как только они вернулись, Таллок уложил пострадавшего и всучил ему лед. Мили покорно держал его у глаза, но это вряд ли помогало: глаз Ансельма совсем заплыл, что ужасно не шло его холеному лицу. Движения Мили стали медленными и усталыми. Френсис почувствовал, как сопереживание чужому горю больно кольнуло его сердце. Вторым, что он почувствовал, был слабый запах дыма, явно витавший в комнате.
- Ты, что, курил? - спросил Френсис.
Мили трагично поджал губы. Голос Френсиса звучал возмущенно, но уж никак не удивленно. Зная Ансельма немногим дольше, чем преподаватели, он не разделял многих из их восторгов. Мили состряпал себе репутацию послушного и непогрешимого студента. Отчасти это было правдой: нарушить правила назло правилам он никак не мог. Когда он все же нарушал их, то ничуть не задумывался о том, что и вправду это делает. Он просто забывал о них, так же легко, как забывают слова родителей, когда друзья встречают тебя на полпути в школу и вместо занятий тянут на речку - ведь это не ты, а они виноваты.
Френсис разоблачил Ансельма в первой половине сессии. В один прекрасный вечер он дотемна бродил по территории. Ему вдруг стало интересно, что делает темнота с дорожками и закоулками, которые он видал только днем. Странное дело, но во мраке колледж растерял свою холодную суровость: он глядел на Френсиса теплыми огоньками окон, в окнах мелькали студенты, кто с тетрадью или книжкой, кто просто так, кто усевшись на подоконник. Ему вдруг показалось, что колледж похож на прихожанина, пришедшего на исповедь. Одежда, манеры, возраст - все это теряло значение, а важным была лишь душа, которую истинный священник должен и видеть, и чувствовать. Душа Холиуэлла в тот летний вечер была особенно прекрасна: она дышала сотнями надежд, билась сотнями сердец, говорила тысячами слов. Френсис застыл, наблюдая за зданием, как смотрит юный музыкант на сложные оркестровые партитуры. Тогда-то он и подметил Мили.
Ансельм забился в темный уголок. С одной стороны его прикрывала тень от дерева, сквозь ветви которого не проходил и свет луны. С другой защищали стены родного колледжа, в котором подобные излишества были нарушением сродни вопиющему. Прикладываясь к сигарете, он резко затягивался и кашлял, сначала в кулак, потом в локоть, чтобы приглушить звук. Френсиса охватило нездоровое веселье. Подобный кашель он слышал у Нэда в пабе, когда туда наведывались немолодые работяги. Их легкие, изношенные пылью заводов и куревом - кое-кто курил едва ли не с десяти, - отвечали таким же кашлем, когда их хозяева пытались осилить еще одну сигаретку. Мили не был курильщиком и стать им никак не мог. Вся его сущность была противна нервности и раздражительности - наконец, глубоким раздумьям о смысле жизни, которым предаются с сигаретой между пальцев.
В душе Френсис чувствовал, что это не его дело и если Ансельма словят, то правильно и поделом. Его даже рассмешила мысль о Мили, краснеющем перед Тэррентом, который с присущей ему гневностью распинает «надежду колледжа». Но, как это часто с ним бывало, желание помочь пересилило. Завидев, что к нему идут, Мили поперхнулся дымом и Френсису пришлось наподдать ему по спине и долго уверять, что он его не выдаст. На вопрос, с чего бы это он курит, Ансельм сделал худшее, что только мог: он начал жаловаться. Как оказалось, виной всему стали затяжные дожди, от которых его голова болела каждый вечер. Бедняга Мили никак не мог сосредоточиться перед философией - жутким экзаменом, во имя которого он чуть ли не ночевал в библиотеке. Мысль о провале довела его до срыва и кто-то посоветовал выкурить сигарету и не беспокоиться. Мили пошел на это с камнем на душе.
(VII)
Доказательства сегодняшнего преступления нашлись в жестяной коробке из-под карандашей «Фабер-Кастелль». Френсис мрачно оглядел окурки, вытряс их за окно, захлопнул крышку и обернулся к Мили.
- Ансельм, - строго сказал Френсис. - Ты должен прекратить эти глупости.
Мили печально взглянул на него. Френсис открыл рот, желая сказать еще что-нибудь, но так и не нашелся, как припугнуть его и не обидеть при этом. Он часто замечал больше, чем мог понять, и знал, что умеет додумать и придумать. Порой ему всерьез казалось, что степенность Мили там, где другие скакали через две ступеньки, его нелюбовь к долгим пешим прогулкам и настоящему спорту имеют веские причины. Спросить об этом прямо он не мог и не нашел ничего лучшего, чем потрепать Мили по плечу и тихо улыбнуться:
- Не раскисай.
Веки Ансельма дрогнули - вернее, одно веко. Он шевельнул губами, поморщился и сказал тихим голосом, словно ослабшим от простуды:
- Френсис, мне так плохо. Я пытаюсь найти утешение в смирении перед лицом этих... этих страшных испытаний. Пожалуйста, помолись за меня. Ты ведь мой друг!
Дружба с Ансельмом никогда не мешала Френсису сыграть с ним пусть незлобивую, но шутку. Мили опомнился лишь тогда, когда понял, что Френсис шепчет заупокойную молитву. Ансельм угрожающе шмыгнул носом и срывающимся голосом объявил, что грешно потешаться над святым. Френсис, было, подумал, что Мили говорит о себе, но потом все же решил, что упрек относился к молитве.
Под вечер, когда Френсис собирался вытащить друга на свежий воздух - пусть и за шиворот, Мили объявил, что у него разболелось сердце, и провалялся в постели еще целые сутки. Вид его был настолько скорбным, что нервы Френсиса не выдержали и утром он сбежал на рыбалку. Сидеть у реки до самой темноты было сомнительным удовольствием, но все же лучше, чем созерцать лик новоиспеченного мученика. На следующий день Мили прервал аскезу и стал готовиться к отбытию домой. При этом он успел попасться на глаза доброй половине преподавателей, которые, увидев его, сначала изумлялись, а потом принимались жалеть. Френсис чуть не оставил в коридоре весь съеденный им завтрак, когда узрел, как профессор-философ отечески треплет горе-студента по волосам.
***
Покачав головой, Френсис оделся и кое-как привел в порядок шевелюру. Дел в миссии было невпроворот, но гость стоял на первом месте. В скромном коридоре ему попался Джозеф, спавший и жевавший прямо на ходу. Отобрав у него тарелку, Френсис схватил помощничка за ухо и спровадил прочь. Святой отец нисколько не усомнился, что негодник позабыл о всякой молитве перед трапезой. Дверь в комнату Мили была по-прежнему закрыта, в чем Френсис не усомнился тоже. Яркий свет, бивший из окон, пристыдил его, напомнив, что преподобная мать Мария-Вероника на ногах уже не первый час и не разбудила его только затем, чтобы лишний раз попрекнуть. Отношения с местным «Ватиканом» из сестер, живших так же замкнуто и имевших такой же важный вид, у него пока не складывались, хоть Френсис и питал смутную надежду, что все может измениться, посиди они вместе с сестрами и каноником за одним столом. Мили славился тем, что прекрасно сходился с людьми, но Френсис боялся, как бы суровая мать-настоятельница не уличила Ансельма в каком-нибудь его пустяковом пороке - например, в утренней лени.
Стук в дверь - сначала тихий, потом настойчивый - не принес результата. Замков на дверях отродясь не было и Френсис вошел без лишних церемоний. Монсеньор спал. Не устыдившись ни яркого солнца, ни позднего времени, он подложил кулак под бледно-розовую щеку и предавался сну с довольной - а, может, и сытой - улыбочкой. Вопреки жаре и духоте, Мили был в прекрасно выглаженной пижаме. Он свернулся на боку, пижама чуть перекрутилась и маленькие белые пуговки смешно натянули ткань. Френсис тихо покачал головой. Картина была умилительной, но дальше так продолжаться не могло.
(VIII)
Одеяло было сорвано с каноника. Френсис даже застыл с досады, вертя в руках добычу: Мили просыпаться и не думал. Поджав плечо, он перевернулся на спину и задышал, глубоко и медленно. Френсис потер лоб, подкрался к кровати и что-то беззвучно проговорил. Решив, что так и надо сделать, он склонился к уху Ансельма и заговорщически шепнул:
- Завтрак готов.
Волшебные слова не подвели. Глаза Мили приоткрылись - сначала один, потом второй, залипший от крепкого сна. В каждом движении, неловком спросонья, сквозило мягкое довольство собой. Ансельм любил себя таким, каким он был, и умел принять себя, как должное. Сладко потянувшись, он уложил ладонь на грудь и бегло постучал по ней двумя пальцами.
- Поздно уже, - заметил Френсис, едва сбив с языка едкое «соня».
- Поздно. Поздно... - повторил Мили. - Френсис, который же час?
- Одиннадцать так точно.
- Одиннадцать...
Кивнув своим же мыслям, каноник спустил ноги на пол и ловко поддел туфлю. Френсис отошел вовремя: поднявшись, Мили сладко потянулся и раскинул руки в стороны, насколько хватало их длины. Лоб Френсиса наморщился. Не случись этого - и чувства излились бы в усмешку, не совсем уместную в присутствии каноника. Холеный, располневший Ансельм, занятый утренней зарядкой, смотрелся дико среди сурового быта миссии, которую поддерживал тяжкий, порой и каторжный труд. Улыбка Мили сияла на сытом лице, отдавая лукавинкой.
- Ну, что же! - воскликнул он с энтузиазмом, хлопнув в ладоши и потерев их. - Встретим новый день свершениями, достойными высокого сана и не менее высоких побуждений! За дело, Фрэнки!
Обувшись в туфли, Мили широким шагом вышел в коридор. О каких именно свершениях говорил каноник, Френсис так и не понял, зато не преминул заметить, что Ансельм отправился на кухню.
Когда святой отец присоединился к гостю, Мили уже заканчивал тарелку. Есть с ним вместе было невозможно: Френсису становилось дурно от одной только мысли, что в человека может это все вмещаться. Ансельм умудрялся орудовать ложкой и салфеткой, попутно листая газету не первой свежести, которую он купил еще в цивилизованном мире. Пока Френсис с унынием вертел две китайских палочки, кухню почтила своим присутствием Мария-Вероника.
- А... препо... добная... мать... - протянул Мили, так и не вынув ложку изо рта.
Мария-Вероника глядела на каноника в пижаме. На строгом немецком лице читалось удивление, если не сказать больше. Монсеньор, презревший формальности, поднялся из-за стола, стряхнул хлебные крошки и обменялся теплым рукопожатием с гостьей кухни.
- Какое прекрасное утро! - заявил Мили, усадив ее мягким движением рук. - Знаете, у нас в Шотландии нечасто встретишь такое небо. Зато у нас, как бы сказать... почище! Когда я направлялся к вам по ужасной, размытой дороге, то был счастлив, что путешествую не в моей новой сутане! Меня, как вы, наверное, слышали, недавно рукоположили в каноники...
Мария-Вероника не успевала оглядываться, чтобы следить и за словами Мили, и за его хождением по кухне, но так и не подметила, откуда в его руках взялась винная бутылка. Френсис готов был верить, что каноник притащил с собой не менее чем двухнедельный запас. Ловко наполнив бокалы, Ансельм протянул один Марии-Веронике и мягко парировал возражения.
- За встречу трех прекрасных людей! - заявил он, окатив их лукавым взглядом. Не успел Френсис взять бокал за ножку, как Ансельм приложился к своему, словно студент к библиотечной книге. Брови Мили патетически дрожали. Поставив бокал, он неловко задел тарелку и ложка со звоном свалилась на стол. Каноник втащил ее обратно и украдкой улыбнулся. Молочно-белые щеки тронул первый несмелый румянец.
(IX)
Лицо преподобной матери приняло забавный вид, напоминая карту, на которую как раз наносят неизведанные земли. Если Френсис и собирался наладить мир с Марией-Вероникой, эти планы пришлось отложить: на Мили она смотрела едва ли с меньшей неприязнью, чем впервые на Чисхолма.
- Когда я был... с инспекцией... в Японии... - проговорил Ансельм, наспех заканчивая завтрак, - мы там видели... сады... чудные, просто чудные!.. Не только деревья... но и камни... подумать только: высаживать булыжники...
Последние слова были заедены задиристым смешком. Мария-Вероника сцепила пальцы, и Френсис остро почувствовал грозу.
- У вас, должно быть, есть замечательный сад, - протянул Мили, зачем-то подмигнув Френсису. - Я был бы чрезвычайно вам обязан, если бы вы... О, простите мой богемный вид! Желание действовать зародилось во мне раньше побуждения одеваться!
Преподобная мать кивнула, не зная, что и говорить. Френсис едва не съежился, почувствовав, что Мария-Вероника впервые смотрит на него с просьбой о помощи, а не с желанием поставить на место. Мили улыбался мягкой, обаятельной улыбочкой.
- Конечно, - поспешил на помощь Френсис, - у нас есть сад и он весьма... недурен. Я позову садовника, вы с пользой проведете время.
- Благодарю.
Каноник окончил трапезу, о чем говорила тарелка, вычищенная на зависть Джозефу.
- Но сначала я бы очень хотел заглянуть в ваш малый храм знания, - заметил Мили заговорщическим тоном. - В обитель просвещенного китайского юношества!
Френсис едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Если Мария-Вероника вынесет инспекцию школы, он был вполне готов поверить в любые чудеса, на которые был так падок Мили. Каноник отправился за сутаной, не забыв отпустить преподобной матери очередной слащавый комплимент. Как только они остались одни в кухне, Мария-Вероника с необычным жаром набросилась на Френсиса:
- Святой отец, скажите, - чуть не выпалила она, - этот ваш... друг... он всегда ведет себя подобным образом или...?
- О, он всегда был общительным, - бросил Френсис, не зная, оправдывать Ансельма или же дать волю чувствам.
- Понимаю...
Тон Марии-Вероники неумолимо мрачнел.
- Вы ведь учились с ним?
- О да. Мы жили в одной комнате.
Преподобная мать впервые взглянула на Френсиса с подобием пусть слабого, но сопереживания.
***
- Так вот он каков, - заметил Мили, сложив руки и разглядывая здание. - Этот корабль, что принесет наших маленьких послушников к берегам новой, цивилизованной жизни...
- Да, это школа, - сказала Мария-Вероника, бросив на монсеньора косой взгляд.
- Замечательно... строители на славу потрудились... я обязательно упомяну об их трудолюбии в отчете!
- Да, прошу вас, сделайте это.
Язвительность в ее тоне объяснялась тем, что святой отец принимал в строительстве не самое последнее участие. Об этом Мария-Вероника, конечно же, позабыла вспомнить. Каноник обозревал школу, чуть склонив голову набок. Просвещенное спокойствие, достойное буддийского монаха, она списала на выпивку.
- Не будем же тянуть с осмотром, - улыбнулся Мили. Мягкие пальцы коснулись локтя Марии-Вероники с намерением проводить ее через грядку. Преподобная мать сверкнула глазами, но канонику удалось поддержать ее с такой учтивостью, что она ему это позволила, решив, что нет ничего дурного в хороших манерах, о которых Френсис имел представление весьма скудное. Распахнув дверь перед Марией-Вероникой, Мили галантно пропустил ее, чем заслужил пусть слабую, но улыбку.
Продолжение следует...
@темы: Мемуары машинки "Torpedo"
-
-
27.07.2010 в 15:14-
-
27.07.2010 в 15:16-
-
29.07.2010 в 22:02И аватарка чудесная
-
-
29.07.2010 в 22:33