Фэндом: "Алый Первоцвет"
Описание: Одно письмо из жизни леди Маргерит Блейкни.
Персонажи: леди Блейкни, Шовлен, маленький инспектор
Рейтинг: G
Жанр: где-то между драмой, мемуарами и романтикой; АУ; кроссовер
От автора: Задумывалось, как продолжение флэшмоба о признаниях в любви. Это очень ощутимое ау - на самом деле, я считаю их роман в таком виде несколько сомнительным, зная характер ее и Шовлена, но обилие "канонов" позволяет немного поразвлечься) Сама по себе вещь серьезная - вернее, была бы серьезной, если бы не наличие одного юного воспитанника, имя которого начинается на "Ж" )) Педагогическая поэма, да)
"Я помню ваши руки. И вашу голову на моих коленях. Вы смотрели в небо, перебирая четки из полевых цветов. Я смотрела на вас, вы отвечали мне тем же, убеждая, что ваше небо - это я. А пальцы продолжали вертеть простой цветок, словно щегольской лорнет. Вы усмехались, вы вечно усмехались и никогда не говорили, отчего. Даже молчание могло вдруг вызвать ваш тихий, язвительный смех. Вы несли чушь - вы, человек, чья серьезность отталкивала и восхищала. Говорили о какой-то дочери - я никогда в нее не верила, посмеивались над напыщенными светскими фазанами, которых вы собирались "общипать, словно куриц"... и вдруг приподнимались на локтях, и небо исчезало, и был терпкий запах табака от ваших рук, и тишина, и шепот. Вы умели быть пылким, словно юнец, присягающий на знамени, а в следующий миг погружались в молчание, будто в волны, которые ветер чертит на траве. И небо было чистым, и стальное лезвие гильотины не сверкало в нем, словно шпага дуэлянта, на острие которой - справедливость и смерть. Или же "справедливость или смерть".
читать дальшеПотом была Англия... Англия, туманный, зябкий берег после кровавого пиршества Парижа. Вы больше не смотрели на меня с тем лукавым прищуром, который помнило летнее солнце, но я вас видела - в газетных строчках, за постылой фамилией "Робеспьер", за буйством слога, с которым писаки огрызались на Францию, словно мелкая дворняжка на карету, в которую запряжены обезумевшие лошади... Я пугалась самой себя, чувствуя за страшными цифрами вашу неизменную тонкую руку. Вы снова были молоды - я прочла это по блеску ваших глаз, когда провидение свело нас в Дувре. Вы, наконец, нашли волшебный эликсир, который лечит меланхолию, - запал охотника, которому почудилось, что его скромный надел - это весь мир, и что дичь не умеет огрызаться. Вы умели находить, доставать из-под земли, красть из-под носа - но вы никогда не умели терять, ни юность, ни время, ни... женщин, говорю я, не смея поминать любовь. В той сумасшедшей гонке, в которую вы пытались меня вовлечь вопреки моим чувствам, я ненавидела вас так искренне, как может влюбленная женщина, чей муж и брат могут погибнуть от брошенного вами слова, и слово это вызовет лишь кривую улыбку на ваших губах. В те дни мы сказали друг другу много слов... и ни слова из нами сказанного не было правдой.
Я узнала о вас от мужа. Он сказал мне в шутку, даже не подозревая, что может причинить мне боль - признаться, я и сама не ожидала, что вспомню о вас не так, как нам бы всем того хотелось. Судьба улыбнулась вам так же ехидно, как это любили делать вы: Шовлен, хитрец и умник, не пережил термидор. И словно чья-то тень легла на мой порог, и мне казалось, что не холод сквозняка, а чье-то дыхание вдруг коснулось моей шеи. Я вспоминала вашу месть, вашу злобу, за которой сквозило отчаяние, словно строки с оборота намокшей от слез страницы. И вместо пистолета в вашей руке снова была табакерка, и небо было таким чистым, без единого белого облака... Спустя год, спустя два мне стало казаться, что я вас выдумала, а вы не сглупили и выдумали меня - такой, какой знал меня Париж, дважды, трижды умытый кровью. Вы звали меня "гражданкой", я вас Арманом, а осталась лишь леди Блейкни - дама искренне счастливая, о чем скажет любой, кто посетит наше семейное гнездо.
Но Маргерит Сен-Жюст не ушла бесследно. Я по-прежнему фаталистка: безумное желание окунуться в воды судьбы и мчать вместе с разрушительным потоком не убили уютные английские будни. Я верила в судьбу, и судьба, сорвав повязку с бесстрастных очей, вдруг поверила в меня. Вы знаете, мой муж - большой любитель путешествий. Тяга к приключениям живет в нем, и вопреки предчувствию скорой войны, которое витало в воздухе, мы все же отправились на континент. И вот однажды, очутившись в тихом французском городке, я обернулась невпопад - и увидела того, кому пишу эти строки. Прошу вас, не пугайтесь: я знаю, это вы.
Как глупо, как безумно глупо, что счастье и несчастье порой зависят от гадкой мелочи. Не нам ли это знать, тем, кто видел крушение стольких незыблемых колонн? Клянусь, я не хотела оказаться на пути священника, который спускался вниз по узкой улочке, а рядом с ним шел насупленный мальчуган. И я бы прошла мимо, если бы он не подметил то, что заметила и я - я, любопытная с рождения. Быстрая птичка присела на карниз одного из верхних окон и любопытно заглянула в щель между ставнями, почти перешагнув ту грань между человеческим жилищем и улицей. Она была так высоко, почти над нашими головами, и подметить ее мог лишь тот, кто был приучен замечать. Священник поднял голову - тень от широкополой шляпы легла на его лицо, которое я не увидела, но вдруг на черном фоне сутаны появились тонкие бледные кисти, и пальцы левой обхватили мизинец правой и сжали его жестом, который полоснул меня, словно нож.
Я отвернулась. Он ушел. И я могла уйти, я верила себе так мало, что любые мысли были мне смешны. Если бы не священник, если бы только не эта нелепая сутана - я бы вернулась на постоялый двор, перебросилась с гостями парой легкомысленных шуточек и забыла бы эту встречу. Но я бросилась следом за тем, кто не был приучен смиренно смотреть под ноги. Когда вы остановились, беседуя с кем-то и глядя на него вполоборота, я была рядом и смеялась беззвучным смехом. О, знал бы ваш примерный прихожанин, сколько крови и пороха знали эти руки! Я восхищалась вашей изворотливостью, смеялась над вашей нелепостью, скрывавшей атеиста под фальшивой маской святости. И лишь когда он посетовал на жару, а вы кивнули и тут же сняли шляпу, словно давно искали тому повод, я снова увидела вас, настоящего, живого: два уголька ваших глаз, ваш острый, хитрый профиль, ваши волосы, в которые седина вплеталась грубыми серебряными нитями... Вы всегда ходили в черном, мой насмешливый Арман. Вы остались верны себе.
Эту записку - или же письмо? - я отдаю юнцу, которого видела с вами, а позже поймала на том, что он засматривался на наших лошадей. Он так не похож на вас, этот крепко сколоченный парень с узким лбом, что я верю в ваше отцовство так же мало, как верила в ту вашу дочь, о которой вы мне говорили. Милый трактирщик, принявший нас, словно английских послов, рассказал мне душещипательную историю о мальчишке, рожденном в тюрьме и брошенном на милость улицы, в котором добрый пастор такой-то (что за ужасное вы выбрали себе имя!) принял участие и заботится о нем, как приемный отец о сироте. Оставляю правдивость истории на совести этого милого человека, добавлю лишь, что ничуть не верю в ваши отцовские чувства и мечтала бы увидеть, хорошо ли вы обучили вашу маленькую ищейку - он был ужасно равнодушен к моему скромному вознаграждению, с вами ему грозит вырасти занудой!
За сим - прощайте: я не люблю долгих концовок и не скрываю, что не доверила письму и третьей части того, что передумала за этот короткий вечер. Прошу вас сжечь это бессмысленные строки, швырнуть их поглубже в камин и забыть, что леди Блейкни остановилась в вашем городе. Прощайте, мой милый Шовлен. Как вы, наверное, знаете, на постоялый двор легко проникнуть незамеченным, если вдруг обнаружите открытой дверь на кухню.
М.Б."
Ну и, что греха таить, лишний раз посмотреть на гражданина Шовлена всегда приятно.