Falcon in the Dive
Его не любили, но никто не помнил, почему и за что.
Наверное, инспектор у нас такой мужчина, чтобы девушки из-за него не спали по ночам) Вот каким же и... инспектором нужно быть, чтобы, наплевав на всю прочую мораль романа, пристать к одному персонажу, и спасать его, и отряхивать, и оправдывать в глазах народа xD Значит, после ночи раздумий меня посетила эврика. Вот я все размышляла: почему же г-н инспектор у нас так противоречив, просто вопиюще? Ответ, что говорится, лежал на поверхности.
...Вальжану как главгерою и проводнику великоавторской морали нужен был достойный антагонист. В плане жизненном такой уже имеется: это Тенардье, беспринципный, жадный и подлый. Однако как же так? Тенардье - ни разу не общественное мнение, а ведь в романе заявлено именно противостояние индивида и общества! Что же делать, говорит себе Гюго, кого же взять? И тут - снова эврика. Кто может быть лучшим противником беглого каторжника? Верно, полицейский, он же слуга порочного закона и общества. Тогда что же мешало сделать г-на инспектора очевидным гадом, вот чтобы было кого показательно топить? А все ведь дело в том, что злодей-полицейский не смог бы быть идеологическим противником Вальжана - к тому же, это был бы Тенардье номер два, и Жан бы пафосно возвысился над ним, и не было бы условий порождения конфликта. Что просветленный человек справится со злом - это понятно. А вот как он справится с, пусть и зашоренным, но добром - вот что, господа, трудно)
Дабы возвеличить дорогую свою концепцию великомученичества, Гюго то ли сначала думал разыграть вариант с Пилатом, а потом раздумал, то ли вообще неизвестно что себе вообразил, вот только Жавер - это и есть идеальный антагонист для Вальжана: он слеп, как система; он неумолим, его, как Тенардье, не купишь; именно он порождает конфликт(ы), где Вальжану приходится слушать голос совести. Тенардье не может быть персонификацией любимого гюгошного рока, он слишком мелочен и непостоянен. И вот Гюго с инспектором нашли друг друга: да, этот господин и в символы годится, и во враги, и (если это было сразу задумано) вполне бы мог отпустить Вальжана, не за деньги - в момент просветления. Все это хорошо - да только кроется здесь одна заковыка: истина-то в нашем великом романе одна! Есть только путь между прошлым и будущим, есть лишь один Вальжан) Ну, и как же теперь автору одолеть тот факт, что он, по сути, сделал двух отверженных, что злодей номер два у нас и вовсе не злодей, а человек честных, пусть и не всегда верных убеждения? Что же, в романе у меня будут две правды? Ни-ни!
Вот мне кажется, что спор монсеньора и члена Конвента - это первая и последняя ласточка той неоднозначности, которая могла в романе быть. Ведь вдумайтесь, что говорит этот революционер: "Я исполнял свой долг и делал добро, где только мог". Чем, простите, не девиз для Жавера-позднего, чем не выход из его сложнейшей ситуации? И тут Гюго то ли устал, то ли передумал, то ли ударился в тотальный морализм, но линия инспектора покатилась по наклонной. Как можно возвеличить поступки Вальжана и одновременно унизить таковые у инспектора? Верно, единственным способом: демонизировать инспектора зданим числом, выставив его: а) сатаной в рединготе; б) идиотом; в) существом жалким и достойным лишь презрения. Вот почему, когда линии Вальжана нужен первый инспектор, мы видим Жавера таким, какой он есть и должен быть. Когда же нашему торжеству морали нужно опереться на изобличение всех возможных пороков закона и общества, перед нами является символическое пугало, которое местами не вяжется с ранее заявленным от слов тотально и вопиюще. Что А не вяжется с Б - такому титану, как Гюго, это все по барабану. Равно как и то, что инспектор, быть может, и испытания, и выборы пережил еще худшие, чем Вальжан, о чем я расскажу попозже.
В целом же все так и есть: инспектор жив и нужен, доколе он мешает другим, вот тогда-то автор о нем и вспоминает. Едва где-нибудь появляется сюжетная амбразура - как на место утечки немедленно бросается инспектор, за что благодарный автор, очевидно, уготовал ему вечную славу и ритуальное пустое место в строю. Иной причины уничтожать честного, совестливого и в общем-то неплохого человека я не вижу в упор. Я с трудом, но могу поверить в противоречивый монрейльский образ. Я, тем более, верю в уставшего от всего инспектора на баррикадах. И тут - вместо того, чтобы завершить роман на том самом эпизоде, когда Вальжан видит пустой двор без инспектора, ненасытный Гюго нам говорит, не-ет, дорогие, Вальжан у нас будет великим мучеником! /Вальжан, из-за кулис: ага, спасибо, папочка.../ Как это устроить? Ведь кроме инспектора и Тенардье никому этот Жан Вальжан уже давно не нужен. Но Тенардье всегда можно купить, это не годится. Но ведь не пойдет же Жан самолично сдаваться, в самом-то деле! И, знаете, в этот момент мне отчаянно захотелось взять баорна Понмерси и утопить его все в той же канализации. Ибо чем дальше, чем я со все большим ужасом осознаю, что даже тюрьма не была бы для Вальжана достаточным мученичеством - только потеря Козетты. А потеря на состоялась бы без чего? Без инспекторского трупа.
И тут на сцену выступают два, простите, идиота и один Клод Фролло. Два идиота потому, что оба вывода, что инспекторский, что вальжанский, - это образцы просто-таки непорочной логики и некоей сверхчестности, доведенной до абсурда. Что за Жавера мы видим после его ухода от дома Вальжана? Неужели снова тот же, что и в Монрейле? Как он лихо опять становится символом слепого и жалкого правосудия, вот в этой его абсурдной эпистоле! Да уж, такого и... идиота утопить не грех. А по-хорошему, топить надо было барона с супругой. Они, не совершив ровным счетом ни одного жизненного подвига, в ответе за гибель тех двоих, кто совершал поступки с большой буквы. И что - Вальжан замучен, чтобы Козетта не поморщила свой красивый носик, узнав, что он бывший каторжник? А инспектор был утоплен, дабы *такой-то* Мариус в стотысячный раз предал своих дедов-отцов? А надолго ли, господа, им хватит финального прозрения? На всю жизнь? Что-то я в это не верю. Такие не просветляются, да им это и не нужно. За уши вытянутая исключительно ради Фантины Козетта, непонятно зачем и кому нужный Мариус, который не Анжольрас и не полковник Понмерси, - и что, и ради вот этих на тот свет были утащены их родители, и настоящие, и приемные, включая вообще ни в чем не повинного инспектора? Хорошее же счастье на чужих костях у этой семейки - а Вальжан, между прочим, себе счастья и на монете в 40 су построить не смог. В заключение скажу, что у Вальжана, по крайней мере, были подсвечники, был Монрейль, была приемная дочь. А мне больше всего жаль и обидно за того, у кого, милостью автора, из радостей жизни была одна табакерка...
Наверное, инспектор у нас такой мужчина, чтобы девушки из-за него не спали по ночам) Вот каким же и... инспектором нужно быть, чтобы, наплевав на всю прочую мораль романа, пристать к одному персонажу, и спасать его, и отряхивать, и оправдывать в глазах народа xD Значит, после ночи раздумий меня посетила эврика. Вот я все размышляла: почему же г-н инспектор у нас так противоречив, просто вопиюще? Ответ, что говорится, лежал на поверхности.
...Вальжану как главгерою и проводнику великоавторской морали нужен был достойный антагонист. В плане жизненном такой уже имеется: это Тенардье, беспринципный, жадный и подлый. Однако как же так? Тенардье - ни разу не общественное мнение, а ведь в романе заявлено именно противостояние индивида и общества! Что же делать, говорит себе Гюго, кого же взять? И тут - снова эврика. Кто может быть лучшим противником беглого каторжника? Верно, полицейский, он же слуга порочного закона и общества. Тогда что же мешало сделать г-на инспектора очевидным гадом, вот чтобы было кого показательно топить? А все ведь дело в том, что злодей-полицейский не смог бы быть идеологическим противником Вальжана - к тому же, это был бы Тенардье номер два, и Жан бы пафосно возвысился над ним, и не было бы условий порождения конфликта. Что просветленный человек справится со злом - это понятно. А вот как он справится с, пусть и зашоренным, но добром - вот что, господа, трудно)
Дабы возвеличить дорогую свою концепцию великомученичества, Гюго то ли сначала думал разыграть вариант с Пилатом, а потом раздумал, то ли вообще неизвестно что себе вообразил, вот только Жавер - это и есть идеальный антагонист для Вальжана: он слеп, как система; он неумолим, его, как Тенардье, не купишь; именно он порождает конфликт(ы), где Вальжану приходится слушать голос совести. Тенардье не может быть персонификацией любимого гюгошного рока, он слишком мелочен и непостоянен. И вот Гюго с инспектором нашли друг друга: да, этот господин и в символы годится, и во враги, и (если это было сразу задумано) вполне бы мог отпустить Вальжана, не за деньги - в момент просветления. Все это хорошо - да только кроется здесь одна заковыка: истина-то в нашем великом романе одна! Есть только путь между прошлым и будущим, есть лишь один Вальжан) Ну, и как же теперь автору одолеть тот факт, что он, по сути, сделал двух отверженных, что злодей номер два у нас и вовсе не злодей, а человек честных, пусть и не всегда верных убеждения? Что же, в романе у меня будут две правды? Ни-ни!
Вот мне кажется, что спор монсеньора и члена Конвента - это первая и последняя ласточка той неоднозначности, которая могла в романе быть. Ведь вдумайтесь, что говорит этот революционер: "Я исполнял свой долг и делал добро, где только мог". Чем, простите, не девиз для Жавера-позднего, чем не выход из его сложнейшей ситуации? И тут Гюго то ли устал, то ли передумал, то ли ударился в тотальный морализм, но линия инспектора покатилась по наклонной. Как можно возвеличить поступки Вальжана и одновременно унизить таковые у инспектора? Верно, единственным способом: демонизировать инспектора зданим числом, выставив его: а) сатаной в рединготе; б) идиотом; в) существом жалким и достойным лишь презрения. Вот почему, когда линии Вальжана нужен первый инспектор, мы видим Жавера таким, какой он есть и должен быть. Когда же нашему торжеству морали нужно опереться на изобличение всех возможных пороков закона и общества, перед нами является символическое пугало, которое местами не вяжется с ранее заявленным от слов тотально и вопиюще. Что А не вяжется с Б - такому титану, как Гюго, это все по барабану. Равно как и то, что инспектор, быть может, и испытания, и выборы пережил еще худшие, чем Вальжан, о чем я расскажу попозже.
В целом же все так и есть: инспектор жив и нужен, доколе он мешает другим, вот тогда-то автор о нем и вспоминает. Едва где-нибудь появляется сюжетная амбразура - как на место утечки немедленно бросается инспектор, за что благодарный автор, очевидно, уготовал ему вечную славу и ритуальное пустое место в строю. Иной причины уничтожать честного, совестливого и в общем-то неплохого человека я не вижу в упор. Я с трудом, но могу поверить в противоречивый монрейльский образ. Я, тем более, верю в уставшего от всего инспектора на баррикадах. И тут - вместо того, чтобы завершить роман на том самом эпизоде, когда Вальжан видит пустой двор без инспектора, ненасытный Гюго нам говорит, не-ет, дорогие, Вальжан у нас будет великим мучеником! /Вальжан, из-за кулис: ага, спасибо, папочка.../ Как это устроить? Ведь кроме инспектора и Тенардье никому этот Жан Вальжан уже давно не нужен. Но Тенардье всегда можно купить, это не годится. Но ведь не пойдет же Жан самолично сдаваться, в самом-то деле! И, знаете, в этот момент мне отчаянно захотелось взять баорна Понмерси и утопить его все в той же канализации. Ибо чем дальше, чем я со все большим ужасом осознаю, что даже тюрьма не была бы для Вальжана достаточным мученичеством - только потеря Козетты. А потеря на состоялась бы без чего? Без инспекторского трупа.
И тут на сцену выступают два, простите, идиота и один Клод Фролло. Два идиота потому, что оба вывода, что инспекторский, что вальжанский, - это образцы просто-таки непорочной логики и некоей сверхчестности, доведенной до абсурда. Что за Жавера мы видим после его ухода от дома Вальжана? Неужели снова тот же, что и в Монрейле? Как он лихо опять становится символом слепого и жалкого правосудия, вот в этой его абсурдной эпистоле! Да уж, такого и... идиота утопить не грех. А по-хорошему, топить надо было барона с супругой. Они, не совершив ровным счетом ни одного жизненного подвига, в ответе за гибель тех двоих, кто совершал поступки с большой буквы. И что - Вальжан замучен, чтобы Козетта не поморщила свой красивый носик, узнав, что он бывший каторжник? А инспектор был утоплен, дабы *такой-то* Мариус в стотысячный раз предал своих дедов-отцов? А надолго ли, господа, им хватит финального прозрения? На всю жизнь? Что-то я в это не верю. Такие не просветляются, да им это и не нужно. За уши вытянутая исключительно ради Фантины Козетта, непонятно зачем и кому нужный Мариус, который не Анжольрас и не полковник Понмерси, - и что, и ради вот этих на тот свет были утащены их родители, и настоящие, и приемные, включая вообще ни в чем не повинного инспектора? Хорошее же счастье на чужих костях у этой семейки - а Вальжан, между прочим, себе счастья и на монете в 40 су построить не смог. В заключение скажу, что у Вальжана, по крайней мере, были подсвечники, был Монрейль, была приемная дочь. А мне больше всего жаль и обидно за того, у кого, милостью автора, из радостей жизни была одна табакерка...
@темы: Приказано играть, History of madness, Вавилонская библиотека, Я обвиняю, Les Mis