Описание: Воспоминания Терезы.
Персонажи: Эжен Франсуа Видок, Тереза
Жанр: романтика
Рейтинг: PG
Размер: мини
Статус: завершен
От автора: По фильму
A Scandal in Paris (The Story of Vidocq) (1946). 
***
Она всегда считала себе смелой - но хватило бы у нее духу признаться, что она счастлива, так счастлива, что боится и шепнуть, не вызвав ревность всего мира, не отравив словами самое чистое чувство? Бывало, что сердце ее билось быстро, а цветы пьянили сильней вина, - тогда, укрывшись в тени деревьев в их большом парижском саду, она сжимала руки, словно мечтательный ребенок, и глядела в небо сквозь живую паутину листьев, и едва сдерживала слезы: все огромное небо напоминало ей лишь о цвете его глаз. В них видели небрежность, сладострастие, властность блестящего мужчины, которую он мог позволить себе с женщиной, но с тех пор, как она впервые восхитилась ими, - на картине, в благочестивых красках, - она читала по ним, словно по книге, которую дано открыть не каждому - прочесть же, совсем немногим.
...Вчера он был в этом саду, вертя в руках цветок, который она обронила, а он запретил ей поднимать, одной улыбкой, которую любой посторонний принял бы за броскую, пустую, но только не она - разглядев за вечной броскостью сердце, способное болеть, а, значит, и любить. Вчера он был небрежным, легкомысленным, он смотрел на нее из-под ресниц, играл с ней взглядом, как солнечный свет играет с неподвижностью портрета, - словно забыв, что над этой крепостью давно был поднят его флаг. Полицейский поневоле, авантюрист по призванию, он мог придать глазам любое выражение, от строгости, ей не замеченной, до сладострастия, пережившего венчание и недели супружеской жизни. Он ничуть не изменился, как не меняется портрет, но, пожелай она взглянуть на него иначе, - и за сверкающей улыбкой, за вечным блеском его глаз, за манерностью, с которой он ходил, помахивая тросточкой, проступили бы иные черты, скрытые художником, но в тех же глубоких красках. Память играла с ней в странную игру: листья, встревоженные ветром, казались ей спокойнее души, внезапно охваченной трепетом былого.
...Ей вспомнилась ночь, когда отец, вернувшись поздно, терзал платок, будто вражеский стяг, и едва решился рассказать ей, что Эжена ранили, - но тщетно ждал ее слов. Она застыла, сжав ладони, обратившись холодной статуей в храме надежды. Отец все говорил, но до нее не донеслось ни звука: она читала приговор по одним его губам, и лишь когда он ухватил ее за плечи, она очнулась, словно он был скульптор, вдохнувший в нее жизнь. Карету подали спустя несколько минут. Отец бежал за ней, умоляя повременить с визитом, но, сколько бы он ни преклонял колено перед ожившей статуей, его мольбы остались бы тщетными: будь упряжка без кучера - она бы вскочила на козлы и правила лошадьми, бесстрашно, ни мгновения не думая о собственной судьбе, как сердце не помышляет о каждом своем ударе.
В дверях она узнала, что его ударили ножом. Мысль о монастыре, тихой келье и вечной скорби терзала ее весь путь до его спальни. Лишь обнаружив его живым, - пусть и страдающим от лихорадки, в одиночестве, - она уверилась, что первое не так опасно, как второе, и, если первое возможно вылечить, то второе необходимо скрасить. Он принимал ее заботу с улыбкой, вначале слабой, затем - слегка смущенной, а после - мягкой, неброской, искренней, всякий раз, когда она поправляла подушки, бралась за книгу, которую читала ему на ночь, крепко хватала под руку, когда впервые вышла с ним, еще неокрепшим, на первую прогулку. Он был молчалив и бледен: она встревожилась и даже хотела вернуться, тогда он чуть сильнее налег на трость, встал на колено, - с трудом, словно рыцарь, терзаемый старыми ранами, - и просил ее руки, а она просила его встать и не делать больше глупостей, смеясь от счастья - и от всей души.
...Ей вспомнилась и ночь, когда он обнимал ее, словно касаясь хрупкого стекла, помутненного дыханием, согретого касанием губ. Он был нежен и страстен, он любил ее - и она вовсе не боялась, что в мыслях он видит себя с другой. Опыт, красота, свобода нравов и распущенность - что значили они для тех, чьи сердца были связаны единым обетом, который так легко нарушить и который, поэтому, был нерушим? Она не верила в него трижды: впервые - когда сочла его негодяем, затем - когда он опустился на колено, и после - в ту самую ночь, когда, не обронив ни слова, он сказал ей больше, чем она смогла бы услышать. Она боялась пробуждения, словно и он, и все, что им открылось, было лишь мимолетным сном, - но утро не затмило ее сердце печалью, не украло у нее тихий поцелуй, который она вернула с пылкостью, столь странной для ее натуры, столь грешащей против ее сдержанности, но столь исполненной любви, которой простится все.
...И вновь знакомый сад нашептывал ей тайны, говоря с ней ветерком, играя словами, словно шелестом листьев. С той самой ночи прошло немало дней: радостные и грустные, загубленные и спасенные, короткие и бесконечные, они походили на четки в теплых ладонях счастья. И стоило Эжену коснуться ее руки - до странности несмелой и холодной, - как она замирала в молчании, забыв и сон, и грезы, все мимолетное, пустое, призрачное. Он был с ней: сойдя с церковных стен, стряхнув с себя все краски, обнажив все чувства, не иссушенные ветром, не пережитые художником, он склонился перед ней, словно святыней, бросив к ее ногам пороки прошлого и запретив себе касаться их. Теперь, когда они были вместе, когда волнения о его сердце и душе остались в прошлом, она верила, что вечная ночь никогда не омрачит их судьбы, - и без страха смотрела в небо, небо цвета его глаз.
