Описание: В поисках утраченной смерти.
Персонажи: "Я" и некоторые другие.
Жанр: мемуары, драма
Подвид: оригинальные произведения
От автора: Не зарекайтесь)
***
Жить свободным или умереть.*
Это случилось ночью. Ночью со мной всегда случаются самые приятные - и гадкие - события. Я проснулся не сразу: что-то держало меня на грани между потерянным сном, вновь обретенной жизнью и пепельницей - я не спешил вставать, вспомнив о ней и не желая опрокинуть, а после прибирать окурки. Вслед за мыслью о бренных останках удовольствия, которому я предавался на ночь глядя, пришли другие мысли: я вертел их на пальце, словно связку ключей, забыв, который из них - который, но я не смог бы обмануть себя, уж точно не спросонья, да и на трезвую голову я вряд ли смог бы этим похвастаться. Верить в ложь и условиться в нее верить - вещи различные: в моем забавном положении не проспавшегося философа я готов был приписать второе магии искусства, первое же - волшебству нашей жизни, по ошибке наделенной разумом, который мы искусно ослепляем, чтобы чувствовать. Итак, это случилось. Имей я право ограничить мой рассказ последними двумя-тремя минутами - и был бы спасен для будущего, вернувшись в кровать и позволив себе выспаться. Но что мне осталось, кроме моей истории? Вы скажете, время? Я отказал себе в нем давно, еще тогда, когда не мог представить, что его у меня нет. Смешное безрассудство - стараться прожить жизнь, когда единственное, что выходит, - прожечь ее, каким-нибудь окурком, спьяну брошенным мимо пепельницы. Но нет, я не буду смеяться над человечеством - только не этой ночью.
...Итак, я вытянул ладонь из-под щеки и выругался, незлобиво, больше для порядку. Показное добродушие, которое я пытался привить себе, словно вакцину, ничуть не обмануло ту часть меня, которая останется, если вычесть бессмертную душу. Поднявшись, я закашлялся: решив, что раз уж я проснулся, то наступило утро, мои легкие вздумали мстить мне с той язвительностью, которая выдает заядлого курильщика - впрочем, язвительности во мне всегда хватало, и совсем не хочется приписывать свои таланты гадкой горючей смеси, к которой я привязался, чтобы почувствовать себя мужчиной, а продолжил развлекаться ей со скуки. Завернувшись в одеяло - хоть я и был один, - я поднялся на ноги: высокий, ссутуленный с непривычки так поздно вставать. Мои окна выходят во двор: идейные соображения фонаря, который должен освещать его в позднее время суток, были и остаются сущей тайной, но светить он не желал ни в какую, поэтому мне и пришлось довольствоваться светом окон соседнего дома, как изложил бы классик, - впрочем, классиков я не люблю, как не люблю любое око, неусыпно изучающее мою душу, в которую мне самому порой не хочется смотреть. Я бы предпочел оказаться персонажем для славного любителя приключений, выпивки и экзотических красоток: я мог бы даже включить свет, но предпочел тайком пробираться по комнате, слегка пошатываясь среди сущей темноты. Пусть она скроет и мой внешний облик: вы можете видеть меня так, как вам заблагорассудится, когда дальнейший ход истории переместит мою особу из темной комнаты в шумный салон, в игорный зал, на парковую скамейку, в любое место, лишь бы снова не во тьму. Пока же я предпочитаю скрыться под покровом моего скромного одеяла: признаться, я уже немолод и не желаю никого отпугивать своими ранними сединами; к тому же, будучи прекрасно сложенным от рождения, я с юности распорядился этим даром довольно скверно. Что же: быть романтическим героем мне, вероятно, не суждено.
Я пробирался через комнату, повинуясь причудливой смеси усталого безразличия и страха, который любят назвать благоговейным. Тем временем, я просыпался - понемногу, - и чем лучше я это делал, тем искусней удавалось вгонять себя в приятную, но превратную мысль о том, что я мог проснуться от чего угодно - шума на лестнице, какого-нибудь пьяного крика, от собственной беспробудной глупости. Говоря начистоту, я предпочел бы оказаться в ситуации, которую можно было бы решить с помощью револьвера. Как водится в подобных случаях блужданий, я влетел в угол стола и снова выругался - на сей раз от души, что немного меня успокоило. Нащупав стену, я следовал вдоль нее, пока не оказался в самом углу - там лежали мои книги и прочие подвиды хлама. Скользя по пыльным корешкам и собирая паутину, я, наконец, почувствовал под пальцами необходимый мне изгиб. Я вытащил гитару - привлек стареющую красотку к моей широкой груди, согрел ее в ладонях, изрядно вспотевших, и провел по струнам большим пальцем. Мой палец ощутил пустоту. Это была сущая, отъявленная пустота - не бездонная, из тех, что годится лишь тому, кто любит вообразить невообразимое и решить, что это удалось. Под ней был гриф, с истертыми порожками, иссохший за годы безмолвия. Я прочистил горло - такое же сухое, к тому же и саднящее, - запрокинул голову, пока мой затылок не уперся в стену, слегка ударил по струнам - так бросают щепотку соли, стряхивая ее с мокрых пальцев, - и спел два слова на французском. Аккорд звучал фальшиво: даже пятерка струн не способна заменить ту, единственную, которая оборвалась в ночи, разбудив меня надрывным и печальным звоном. Я знал, я чувствовал сквозь духоту, видел сквозь мрак и стены: ни расстояния, ни время, ни разум, шептавший мне, что дело в излишнем натяжении и пройденном пределе прочности, не смогли бы убедить меня в обратном. Я должен был вернуться. Спать мне больше не хотелось.
Итак, я возвращаюсь в день, который я запомнил с чужих слов. В дребезжании струн, фальшивом и резком, я слышу всю фальшь моей прошлой жизни: я хотел бы обмануть себя, но среди тьмы никто не отличит от искренности даже самую искусную игру. Вздохнув, я выхожу на свет - как видите, я был красив, уж не сочтите за тщеславие, правда, с вечной моей ленцой. Двадцать восьмое, как мне кажется, - впрочем, я мог и ошибиться...