Falcon in the Dive
Фэндом: "Jane Eyre" / "Джейн Эйр"
Описание: Прощание с прошлым.
Персонажи: Джейн Эйр, Генри Брокльхерст
Жанр: драма; АУ
Рейтинг: G
От автора: По отдаленным мотивам фильма Jane Eyre (1943), в ролях - Джоан Фонтейн и Генри Дэниелл. От персонажей, кажется, остались одни имена, равно как и от матчасти, - отсюда пометка "АУ", хотя должно стоять "надругательство над каноном" )
***
And the silence is broken*
Последнее платье Джейн отправилось на самый верх тщательно сложенной горстки ее пожитков - с собой из Ловуда она брала один лишь чемодан, а приязненных воспоминаний о школе, в которой протекали ее детство и ранняя юность, осталось у мисс Эйр тем меньше. Задумчиво расправив рукава, она взялась за грубоватые, небрежно отороченные манжеты, подняла платье дешевого и весьма странного по цвету ситца, повертела его из стороны в сторону, как делают юные леди, воображая из себя принцессу, которой принесли отделанный жемчугами бальный наряд, и улыбнулась. Если до вступления в самостоятельную, взрослую жизнь она еще могла мечтать о том, что никогда не сбудется, то в самый миг, когда наемная карета с измученным похмельем кучером свезет ее прочь из Ловуда, она оставит все свои мечты, прекрасно зная, что теперь и нечего ждать чуда или сказочного принца: отныне в ее жизни все зависит от нее самой - по правде говоря, лишь оправдание тому, что с этого момента она всецело будет находиться в руках судьбы и лондонской конторы по найму гувернанток. Что же: к испытаниям она была привычна и не страшилась незнакомых зол.
...В окно ее убогой комнаты давно уже стучалась старая, почти засохшая ветвь вяза, вокруг которого они с Элен носились в редкие свободные минуты, - вяз умирал из года в год, но история почтенного заведения гласила, что прежде, чем передать недвижимость на нужды угнетенного сиротства, некий благодетель-филантроп самолично высадил древо, и срубить его на дрова, о чем невольно бы задумался любой, кому не посчастливилось провести зиму в Ловуде, было нельзя во избежание дурного тона. Вот и сейчас, когда, охваченная новыми для нее мыслями и чувствами, Джейн глянула в окно, вяз по-прежнему пытался добиться от нее внимания, скрипя по ветхому стеклу, которое однажды лопнет под его напором, и несчастной обитательнице бывшей кельи мисс Эйр придется перебраться в еще худшее жилье на те недели, которые обычно длится в Ловуде и самый простенький ремонт. Почувствовав почти ребяческий порыв, она тихонько подошла к окну, открыла его и коснулась иссохшей ветви так, словно бы это была рука, протянутая ей: серое утро выдалось холодным, ветер щипал ее лицо, а потому прощание вышло коротким и чересчур тактичным. Едва мисс Эйр успела затворить окно и вновь склониться над потертым чемоданом, который выкупила на распродаже вещей соседнего поместья, разнесенного в пух и прах стервятниками-кредиторами, как на лестнице, ведущей к ней, раздались те шаги, которые она еще долго будет помнить: детские страхи удивительно живучи - не один министр или адмирал невольно вздрогнет, вспоминая ужас, который наводила на него «Длинная комната»*, не одной воспитаннице приюта может почудиться спросонья, что шаги ее супруга или нанимателя звучат все так же, как неумолимая и четкая, словно похоронный барабан, походка Генри Брокльхерста.
Наваждение, по счастью, не продлилось долго. Конечно же, директор* Ловуда обязан был проститься с бывшей ученицей, пусть даже и во имя избегания «дурного тона», что превратилось в Англии едва ли не в священное занятие. Имея «бунтовской» характер, что не раз было отмечено, Джейн старалась не поддаваться железной воле этой неприглядной, но неизбежной личности, что, однако же, не означало, что мистер Брокльхерст не был способен напугать ее одним своим присутствием - остекленевшим взглядом, хищным сардоническим лицом и натурой инквизитора, который столетия тому назад жег на кострах женщин и книги, ныне же не жег ни уголь, ни дрова, вынуждая и себя, и девочек, и педагогов переживать отнюдь не радужные зимы. Сам он, впрочем, был ужасно равнодушен к жизненным удобствам: гедонист во главе Ловуда был, вероятно, более желанен, однако мистер Брокльхерст был вечен, неизменен, словно призрак из романов ужасов, - и как бы ни старалась Джейн картинно проявить свое презрение к пустым и бесполезным ритуалам наущений и прощаний, которых повидала на своем веку, она сцепила пальцы, напряглась и обернулась, как будто ожидая наступления противника.
Дверь открылась. Мистер Брокльхерст, извечно облаченный в черное, вырос на ее пороге высокой, худощавой тенью: прямые, неподвижные плечи казались вырубленными из дерева, да и сама осанка была непогрешимой, словно правила арифметики, к которой у него была особенная страсть. Джейн помнила некоторые из составленных им задач: чаще всего они касались каких-нибудь трудовых явлений вроде вырубки лесов, числа коров, объема водоемов, но среди них нередко встречались и высчитывания процентов по аренде, продажам и ценным бумагам, - в этом мистер Брокльхерст достиг такого совершенства, что имей девушки право служить в банке, и его наука вспоминалась бы с почетом. И все же была одна деталь в этом привычно мрачном силуэте, которая взволновала Джейн гораздо больше, чем воспоминания об ученичестве: она ни разу не видала у него такого франтовского галстука - белоснежный, шелковый, он был заколот миниатюрной брошью с очаровательной жемчужиной. Вероятно, после ее отбытия его ждало некое светское мероприятие, которое она лишь задерживала своими сборами, о чем он был намерен ее предупредить. Одернув себя и приказав не глазеть на директора, словно глупая девчонка, Джейн вместо этого уставилась на его темно-каштановую шевелюру, иссеченную седыми прядями. В былое время мистер Брокльхерст был обладателем всего лишь одной пряди молочного оттенка, делавшей тем краше вечный вихор, словно бы застывший над его покатым лбом: возможно, что за эти годы на лице его стало чуть больше морщин, а глаза утратили немного прежней цепкости, когда один лишь взгляд, казалось, мог проникнуть в самый потаенный уголок детской души, - впрочем, как можно ожидать старения от злого духа? Пускай бы Ловуд сгорел дотла в один прекрасный день, и то его директор бродил бы тенью среди обугленных развалин.
Вопреки характеру, который было бы уместно описать как нетерпимый и взрывной, мистер Брокльхерст не вымолвил ни слова с тех пор, как показался в комнате мисс Эйр. Все это время он держал за спиной руки, и темная фигура казалась еще более суровой, цельной, словно мрачный обелиск. Джейн, как и многие другие, была склонна теряться в его присутствии, зная, что мистер Брокльхерст способен оборвать любую фразу и заставить горько пожалеть, что кто-нибудь посмел нести такую чушь, - однако близость долгожданного отъезда сообщила ей душевных сил.
- Мистер Брокльхерст? - заметила она, присев в нарочито небрежном реверансе и смело поглядев на бывшего мучителя.
- Мисс Эйр.
Произнеся эти слова, он тотчас же шагнул вперед, и мужество ей изменило. Он был выше Джейн едва ли не на голову и своей худой, нескладной фигурой время от времени напоминал ей насекомое: решительность, сквозившая в каждом движении, внушала ей все прежний, необъяснимо детский страх, - и все же в том, как мистер Брокльхерст держал себя сегодня, было что-то, чего она не понимала до конца. Прирожденный педагог, он владел талантами искусного трибуна, хоть и по большей части речи его состояли из дюжины-другой угроз, высказанных с неоспоримой силой образности, присущей проповедникам и поэтам: тем загадочней казалась глубокая морщинка на его лбу, упрямое молчание и - может ли такое быть? - осознание несоответствия того, что он собрался говорить, тому, что он хотел сказать. Все прощальные речи, которые Джейн успела выучить назубок, были ужасно однообразны, исполнены едва ли не античного пафоса и щедро пересыпаны витиеватым ханжеством о «плодах познания», «расправленных крыльях», и тому подобной ерундой. К чести мистера Брокльхерста, это была единственная формальность, которой он не придавал высшего смысла, видимо, сочтя, что в тот же миг, когда воспитанница сдает последний свой экзамен, его неоценимое участие в судьбе бездумного и аморального убожества подходит к безвозвратному концу. Учителям - так было принято - говорили все то же, только без «плодов» и «крыльев»: Джейн отвращала перспектива выслушать все это в своей комнате, еще и наедине с мистером Брокльхерстом, но до тех пор, пока она в последний раз не переступит порог Ловуда, необъяснимая власть этого человека не рассеется подобно утреннему туману. Все это время директор смотрел на нее неотрывно и, наконец, продолжил своим высокомерным тоном:
- Мисс Эйр: в день вашего отъезда мне дóлжно попрощаться с вами от лица ваших бывших коллег и меня как попечителя этого учебного заведения, в стенах которого вы получили приют и воспитание, достойное истинно благонравной леди. Некоторые ваши успехи на предметном поприще, в особенности, - здесь его голос обрел оправданную тяжесть, - в области алгебры* и французского, позволили вам ненадолго присоединиться к коллективу наших педагогов, однако ваши интересы, очевидно, пролегают в иной плоскости, и сегодня вы вступаете в истинно взрослую жизнь. Я мог бы...
На этом моменте прощальной речи он запнулся и тихонько кашлянул, словно бы дальнейшие слова вдруг стали ему поперек горла.
- ...я мог бы произнести в ваш адрес обычные наущения, с которыми мы провожаем наших бывших учителей, однако известная ваша глухота к голосу старших и слепота во всем, что касается моральных и этических устоев, отвращает меня от подобной мысли, в то же время побуждая говорить с вами откровенно.
Здесь его голос несколько убавил в сухости, а содержание речей - в высокопарности.
- Вы никогда мне не нравились, - без обиняков заявил он, прямо и просто, так, если бы говорил не с девушкой, а с юношей. - Как только ваша бездумная, - при этих словах Джейн чуть не подскочила, - тетушка взялась уверить меня в том, что у вас бунтарская натура, я отнесся к ней весьма скептически: на своем веку я встречал немало «тетушек», обремененных бесполезными детьми и только и мечтающих, как сбавить их в чужие руки, - однако, присмотревшись к вам, я со всей ответственностью замечу, что в ее словах звучала правда. С самых ранних лет в вас укоренилось весьма грубое заблуждение насчет того, что ваша персона выше общественных условностей и правил, - что можно быть воспитанной, при этом вытирая руки скатертью, и моральной, при этом не усвоив те основы, на которых зиждется мораль. Задача учебных заведений - не только научить вас письму и счету, но и ознакомить с обществом, указать на то место, которое вам однажды надлежит занять: мы все проходим через это, и чем раньше дитя усвоит принцип подчинения, будь то родители, учителя, а в будущем - служебное начальство и корона, тем для него же будет лучше. Вы, я надеюсь, помните историю о том, как во времена Французской революции мальчишка убил ударившего его офицера, и только потому, что не привык к телесным наказаниям? Сегодня недисциплинированность и распущенность приведет к смерти одного человека, завтра - к взятию Бастилии, а послезавтра - к падению монархии и гильотине на каждой городской площади. Не думайте, что женщинам в этом случае положены какие-либо преимущества: мне доводилось видеть особ вашего полу, которые готовы были скрутить шею сопернице, сражаясь за любимого мужчину, - эгоизм и неспособность пожертвовать своими интересами во имя общего блага гораздо больше отличают женщин, и мне горько думать, что либерализация нашей внутренней политики рано или поздно приведет к вульгарному революционному «равноправию» без того, чтобы сделать слабый пол достойным этой роли. Итак, я вынужден признать, что вы не поддаетесь руководству и внушению: я был бы несказанно рад, если бы мне удалось от вас избавиться еще в год вашего выпуска, - увы, но острая нехватка преподавателей и необычная к вам приверженность доктора Риверса сделали дело, заставив меня вновь терпеть ваше присутствие. Все это я обязан был сказать, и будьте же уверены, что я готов ответить за каждое мое слово. Теперь...
Лицо его вдруг исказилось ощутимой судорогой. Любое выражение, явись оно на равной дисгармонии лице, казалось бы пугающим: Джейн, возмущенная и пристыженная речью, почувствовала неприятный холодок.
- ...теперь, - продолжил он, - я... мне...
Запнувшись самым необычным образом, он по старой своей привычке вцепился в ворот сюртука. Джейн, наблюдавшая за ним излишне пристально, подметила, что пальцы его левой руки словно бы чем-то исколоты, а ноготь на указательном и вовсе побагровел: подметив ее взгляд, директор тут же спрятал руку за спину с такой нервической поспешностью, что мисс Эйр и правда вздрогнула. Некоторое время они смотрели друг на друга: она - с испугом, он - с вызовом, как будто бы его огрели по лицу перчаткой. Неподвижную доселе фигуру вдруг охватила дрожь - когда он, наконец, закрыл глаза, поддавшись странному, схожему с волнением чувству, Джейн впервые заметила, какие же густые у него ресницы: они казались сплошной темной чертой, протянувшейся под веками. Хриплый, надломленный голос был насмешкой над самоуверенностью главы Ловуда: Джейн верилось с трудом, что перед ней - все тот же человек, который находился в ее комнате и раньше.
- Так как вы уезжаете, - проговорил, иначе и не скажешь, мистер Брокльхерст, - я должен вам кое-что отдать. Держите.
Неловко поведя плечами, он протянул к ней руку, которая все это время находилась за спиной. Джейн глядела на него со смесью изумления и страха - окажись в его ладони окровавленный нож, и он бы испугал ее тем меньше. Должно быть, эти двое выглядели презабавно: побледневшая, испуганная девушка - и ни живой, ни мертвый мистер Брокльхерст, ужасный человек, на чьих щеках вдруг вспыхнули два багровеющих пятна. В его руке была тряпичная кукла: Джейн звала ее «Эльзой», она досталась ей от девочки, которой смертельно наскучила, - все это было так давно, что и сама мисс Эйр о ней забыла. Мистер Брокльхерст, в точности знавший, как больнее уколоть детскую душу, однажды конфисковал Эльзу, обличив игры с куклами как «дурацкое ребячество» и так крепко сдавив ей руку, когда она пыталась отбиваться, что на запястье девочки остались синяки. В тот вечер Джейн плакала так горько, что ее жалели даже те, кто не водил с ней близкой дружбы: злость и обида подсказали ей план мести, который, к счастью, так и не был ей осуществлен, иначе бы ее судьба стала и вовсе незавидной - личных обид мистер Брокльхерст никогда и никому не прощал. Своим глазам не веря, Джейн все же протянула руку и приняла подарок: Эльза была все прежней, милой и безыскусной, в платье цвета васильков - на нем виднелась неприглядная прореха, видимо, полученная бедняжкой в ходе отчаянной борьбы. Платьице было зашито самыми нелепыми стежками, какие Джейн довелось видеть: в другое время она смеялась бы, но не сейчас.
- Я, - продолжил мистер Брокльхерст, едва не задыхаясь от отчаяния, внушенного невозможностью сладить со своими чувствами, - я, кажется, ее испортил... я хотел исправить... но получилось... не совсем...
Повинуясь необъяснимому порыву, Джейн ухватила его левый рукав и словно бы во сне подтянула к себе руку: ответ напрашивался сам собой. Стряхнув ее слабеющие пальцы, словно прикосновение мисс Эйр его ошпарило, мистер Брокльхерст нервным движением вынул платок, прижал его к лицу и отшатнулся: Джейн никогда не доводилось видеть в чужих глазах до того несчастного выражения - он был растерян до глубины души, он, властитель Ловуда, ее исконный враг, вдруг проявивший понимание к бывшей и ненавистной ученице. Напряжение их чувств достигло той опасной точки, когда они стали способны на самые нелепые действия: не отнимая от лица платок, мистер Брокльхерст шагнул мимо нее, склонился над открытым чемоданом и попытался лихорадочно сложить то ситцевое платье, которое она смотрела как раз перед его приходом. Джейн, не зная, что и думать, одной рукой прижала к себе Эльзу, а другой вознамерилась отстранить его от своих вещей - дышал он тяжело и, кажется, сам не мог понять, зачем он это делает. Разговор, проистекавший между ними, как нельзя лучше отразил бы состояние, в котором находились воспитатель и воспитанница:
- Я прошу!..
- Позвольте!..
- Но я могу сама...
- Не будете же вы нести этот ужасный чемодан!..
- Но кучер...
Волнение и сумятица, объявшие Джейн, сказались в тщетности ее движений, которыми она пыталась отвадить мистера Брокльхерста от своих пожитков. В один момент этой бессмысленной борьбы она неловко подалась вперед и едва не задела своего соперника: жесткие бакенбарды скользнули по ее щеке, а недозволенная близость его лица вдруг отозвалась необъяснимой дурнотой. И комната, и темный силуэт, и платье, - все словно бы окутал густой дым: ей почудилось, будто бы он бросился к окну - вот и знакомый скрип старинных петель, - прикрыл лицо ладонями и замер, разрешив проделкам ветра взбить и без того взъерошенную шевелюру. Сунув Эльзу в чемодан, Джейн поднялась и неуверенно шагнула к неподвижной, жалостно ссутуленной фигуре: сломленный и опустевший, он едва касался пальцами тяжелых век - в непроницаемом и мрачном контуре его фигуры, напомнившей марионетку, снятую с последней нити, читались глухота и безразличие ко всему, кроме удушливого сердцебиения, отнявшего все силы у несчастного. Или же это ее собственное сердце, которое вот-вот покинет грудь?..
Напрасно Джейн воображала, что ненависть и память о страданиях, которые она перетерпела по милости тирана Ловуда, будут ее преследовать до самой смерти, не позволив вспоминать о нем иначе, как о бездушном и безжалостном чудовище. Что бы ни думали мужчины, считая, что им лучше знать, какой должна быть женщина и можно ли ей ставить побуждение и импульс выше здравого рассудка, но бедняжка Джейн была уверена с необычайной твердостью, что перед нею - человек, отчаянно нуждающийся в поддержке и сочувствии, сорвавший ханжеский покров с еще живой души. Смелость и мужество не обязательно касаются лишь одного бунтарства и сопротивления: всего лишь четверть часа тому назад ей показалось бы ужасным коснуться и сторонней вещи, принадлежащей главе школы, - один его сюртук, повешенный на гвоздь, мог бы стать отменным надзирателем, вдохни какой-нибудь алхимик в него жизнь, - сейчас же Джейн без тени глупого испуга дотронулась ладонью до его плеча и, ощутив, что легкое прикосновение вдруг совладало с дрожью и оцепенелостью, тихонько прошептала:
- Мистер Брокльхерст?..
Он обернулся, медленно, неловко, словно бы нити, отвечавшие за движения его души, окончательно спутались в узел, - после чего расправил плечи, вернув себе все прежнюю осанку, и поглядел на Джейн из-под ресниц. Почувствовав все прежнее отчаянье, которое он попытался скрыть, забыв, что маски сорваны и расколочены его рукой, она взволнованно спросила:
- Что случилось?
- Я люблю вас.
Она молчала. И нестерпимое биение сердца, и вечный скрип настырной ветви о стекло, и стук колес неумолимо приближающегося экипажа, и стрелки на часах, сведенные в единый росчерк, - все это показалось ей таким далеким, невзрачным и бессмысленным, и в то же время - жарким, словно бы ее душа пылала, и стрелки слились воедино, рассекая хрупкий циферблат безжалостной и ровной трещиной. Что же могло быть более понятым - и невообразимым, чем услышать слова, священные для каждой женщины, из уст доктора богословия? Зачем же он ступил так далеко - зачем желал не только сердце, но и душу, зачем отказывал ей в том, что Джейн все эти годы трепетно хранила для себя?..
- Я люблю вас. Уезжайте.
Проговорив - а может, выдохнув, эти слова он, кажется, почувствовал себя немного легче. Джейн затрясла головой, отчаянно, по-детски: уйти сейчас было бы равным бросить беспомощного человека в горящей комнате - пружина лопнула, остановились стрелки, и во всем мире не осталось ничего, кроме сердец, так необычно связанных отторжением и откровением, но более всего - словами, которым лучше бы остаться тишиной.
- Вы меня слышали?..
Чудовищная сила его голоса и обезумевший, яростный взгляд заставили бедняжку подскочить. Она сама не помнила, как удалось ей затянуть ремни большого чемодана и вынести его за дверь вместе со шляпкой и плащом. Оставшись в одиночестве, директор Ловуда некоторое время слушал ее шаги и шум, с которым она волочила за собой пожитки: едва стихли раздражающие звуки, и его самость более не находилась под вопросом, он опустился на колени, подхватил то самое ситцевое платье, которое по-прежнему лежало на полу, прижал его к щеке со страстью человека, способного на разрушительное чувство, и замер, истощенный болью, зная, что своими же руками затянул на шее последнюю петлю.
...Джейн очнулась от наваждения, лишь спустившись с лестницы, да и то, скорее, чудом: ее руки онемели от тяжести чемодана, шляпка висела за спиной, плащ, накинутый на плечи, покосился, - прошедшие события теперь казались ей обманом, пустой и глупой выдумкой, которой она пыталась оправдать свой страх. Оставленная наедине со звонкой тишиной большого холла, она вообразила, как на широкой лестнице вот-вот послышится все прежний звук шагов - чужая тень сольется с ее тенью, щелкнут карманные часы, и мистер Брокльхерст возьмет ее за плечи, развернет к себе и разразится высокопарной руганью. Картина, созданная ее живым воображением, казалась до того правдивой, что Джейн невольно обернулась: лестница была пуста. Где-то вдали хлопнула дверь, раздались чьи-то голоса - должно быть, миссис Эскрофт, экономка, зашла к ней попрощаться, - но ей хотелось поскорей уйти. Поправив шляпку, она взялась за чемодан и повторила для себя, что с этого момента она свободна.
- Мисс Эйр!..
Проклятый чемодан, принесший ей немало горя, выскользнул из ослабевших рук.
- Мисс Эйр! - кричала экономка. Нетрудно было догадаться, что могло снабдить ее лицо гримасой горького отчаянья, - уж точно не отбытие несчастной Джейн, чье сердце сжалось в необъяснимом, неподатливом волнении. Она взлетела по ступенькам, оставив миссис Эскрофт позади, и спешным шагом одолела коридор до самой бывшей комнаты. Дверь в нее была открыта: ворвавшись внутрь, мисс Эйр едва не вскрикнула, но страх и тишина сковали ее прежде, чем она успела выдать свое присутствие.
Мистер Брокльхерст, смертельно побледневший, лежал на руках у Тома, сжимая в онемевших пальцах ее глупое платье из ситца. На один ужасный миг ей показалось, что все кончено, - затем, когда волна удушья разбилась о внезапно брызнувшие слезы, она подметила, что галстук его был разорван, как и ворот безупречной белизны рубашки: случись непоправимое, и все старания младшего Эскрофта были бы тщетны. Надежда разгорелась в ее сердце с непогрешимой верой в жизнь, свойственной юности: поспешно опустившись на колени, Джейн подхватила тонкую ладонь и чуть погладила костяшки пальцев. Настойчивая нежность снискала лучшую награду: вначале дрогнули ресницы, на которые она глядела едва ли не с благоговением, - чуть позже приподнялись веки, и бедный мистер Брокльхерст окинул ее взглядом, утомленным и весьма скептическим.
- Ах, это вы.
Он попытался отвернуться, но не смог: что-то мешало ему, словно между ребер застряло лезвие ножа. Тогда, почувствовав нелепость положения, в которое он сам себя загнал, он поглядел на Джейн с болезненным и слабым равнодушием, тихонько бросив:
- Я же сказал вам уезжать.
- Эй, мисс: вы едете? - прикрикнул кучер, видимо, остановившись у дверей и поджидая, когда же явится обещанная пассажирка.
Дрогнув от голоса, весьма недружелюбного, Джейн ощутила легкий страх: свобода теперь казалась ей преступной, отказ же ставил крест на всем, о чем она мечтала, замерзая в общей спальне, терпя насмешки, унижения, язвительность. За широко распахнутым окном настойчиво поскрипывала ветвь, так, словно не желая видеть, как тревога, малодушие, чувство вины и прочие девические слабости вдруг отвратили бывшую владелицу едва покинутой ей комнаты от новых горизонтов, мешая ехать прочь от жизни, завязанной на Ловуде узлом, который мог бы разрубить лишь меч. Мистер Брокльхерст тем временем нарочито прикрыл глаза и склонил голову к плечу: бескровность оттеняла неприязненную резкость, которую приобрели его черты.
- Том, - наконец, заговорила Джейн.
Лицо директора, бледнее насмерть накрахмаленного воротничка, осталось неподвижным - лишь пальцы охватила непреднамеренная дрожь.
- Том, заплатите кучеру и поезжайте за врачом. Миссис Эскрофт, приготовьте постель и горячий чай, но не слишком крепкий - и, прошу, поторопитесь.
Раздав спокойные и ясные инструкции, она тихонько уложила на колени его голову и прибрала со лба седую прядь. Миссис Эскрофт, встревоженная положением, сложившимся с директором и приступом сердечной слабости, невольно обернулась у дверей:
- Он ведь поправится, бедняга? - на что мисс Эйр ответила:
- Все будет хорошо.
Когда закрылась дверь и больше не было сомнений в их недолгом одиночестве, Джейн склонилась над несчастным и дотронулась губами до виска, пересеченного слабой, едва пульсирующей жилкой. Ладонь в ее руках стала теплее: открыв глаза и больше не изображая ни холодность, ни равнодушие, мистер Брокльхерст сказался виноватым, словно бы заботы о его персоне были не только тщетны, но и совершенно лишни.
- Я сентиментален, - прошептал он, касаясь ее пальцев, так отчаянно и нежно, как проживают свою последнюю минуту.
- Я вам прощаю.
- Все?
- Все, что хотите.
Он горько усмехнулся.
- Даже смерть?
На что мисс Эйр ответила:
- Вы слышали?
Все будет хорошо.
Примечания________________
Примечания:
Описание: Прощание с прошлым.
Персонажи: Джейн Эйр, Генри Брокльхерст
Жанр: драма; АУ
Рейтинг: G
От автора: По отдаленным мотивам фильма Jane Eyre (1943), в ролях - Джоан Фонтейн и Генри Дэниелл. От персонажей, кажется, остались одни имена, равно как и от матчасти, - отсюда пометка "АУ", хотя должно стоять "надругательство над каноном" )
***
And the silence is broken*
Последнее платье Джейн отправилось на самый верх тщательно сложенной горстки ее пожитков - с собой из Ловуда она брала один лишь чемодан, а приязненных воспоминаний о школе, в которой протекали ее детство и ранняя юность, осталось у мисс Эйр тем меньше. Задумчиво расправив рукава, она взялась за грубоватые, небрежно отороченные манжеты, подняла платье дешевого и весьма странного по цвету ситца, повертела его из стороны в сторону, как делают юные леди, воображая из себя принцессу, которой принесли отделанный жемчугами бальный наряд, и улыбнулась. Если до вступления в самостоятельную, взрослую жизнь она еще могла мечтать о том, что никогда не сбудется, то в самый миг, когда наемная карета с измученным похмельем кучером свезет ее прочь из Ловуда, она оставит все свои мечты, прекрасно зная, что теперь и нечего ждать чуда или сказочного принца: отныне в ее жизни все зависит от нее самой - по правде говоря, лишь оправдание тому, что с этого момента она всецело будет находиться в руках судьбы и лондонской конторы по найму гувернанток. Что же: к испытаниям она была привычна и не страшилась незнакомых зол.
...В окно ее убогой комнаты давно уже стучалась старая, почти засохшая ветвь вяза, вокруг которого они с Элен носились в редкие свободные минуты, - вяз умирал из года в год, но история почтенного заведения гласила, что прежде, чем передать недвижимость на нужды угнетенного сиротства, некий благодетель-филантроп самолично высадил древо, и срубить его на дрова, о чем невольно бы задумался любой, кому не посчастливилось провести зиму в Ловуде, было нельзя во избежание дурного тона. Вот и сейчас, когда, охваченная новыми для нее мыслями и чувствами, Джейн глянула в окно, вяз по-прежнему пытался добиться от нее внимания, скрипя по ветхому стеклу, которое однажды лопнет под его напором, и несчастной обитательнице бывшей кельи мисс Эйр придется перебраться в еще худшее жилье на те недели, которые обычно длится в Ловуде и самый простенький ремонт. Почувствовав почти ребяческий порыв, она тихонько подошла к окну, открыла его и коснулась иссохшей ветви так, словно бы это была рука, протянутая ей: серое утро выдалось холодным, ветер щипал ее лицо, а потому прощание вышло коротким и чересчур тактичным. Едва мисс Эйр успела затворить окно и вновь склониться над потертым чемоданом, который выкупила на распродаже вещей соседнего поместья, разнесенного в пух и прах стервятниками-кредиторами, как на лестнице, ведущей к ней, раздались те шаги, которые она еще долго будет помнить: детские страхи удивительно живучи - не один министр или адмирал невольно вздрогнет, вспоминая ужас, который наводила на него «Длинная комната»*, не одной воспитаннице приюта может почудиться спросонья, что шаги ее супруга или нанимателя звучат все так же, как неумолимая и четкая, словно похоронный барабан, походка Генри Брокльхерста.
Наваждение, по счастью, не продлилось долго. Конечно же, директор* Ловуда обязан был проститься с бывшей ученицей, пусть даже и во имя избегания «дурного тона», что превратилось в Англии едва ли не в священное занятие. Имея «бунтовской» характер, что не раз было отмечено, Джейн старалась не поддаваться железной воле этой неприглядной, но неизбежной личности, что, однако же, не означало, что мистер Брокльхерст не был способен напугать ее одним своим присутствием - остекленевшим взглядом, хищным сардоническим лицом и натурой инквизитора, который столетия тому назад жег на кострах женщин и книги, ныне же не жег ни уголь, ни дрова, вынуждая и себя, и девочек, и педагогов переживать отнюдь не радужные зимы. Сам он, впрочем, был ужасно равнодушен к жизненным удобствам: гедонист во главе Ловуда был, вероятно, более желанен, однако мистер Брокльхерст был вечен, неизменен, словно призрак из романов ужасов, - и как бы ни старалась Джейн картинно проявить свое презрение к пустым и бесполезным ритуалам наущений и прощаний, которых повидала на своем веку, она сцепила пальцы, напряглась и обернулась, как будто ожидая наступления противника.
Дверь открылась. Мистер Брокльхерст, извечно облаченный в черное, вырос на ее пороге высокой, худощавой тенью: прямые, неподвижные плечи казались вырубленными из дерева, да и сама осанка была непогрешимой, словно правила арифметики, к которой у него была особенная страсть. Джейн помнила некоторые из составленных им задач: чаще всего они касались каких-нибудь трудовых явлений вроде вырубки лесов, числа коров, объема водоемов, но среди них нередко встречались и высчитывания процентов по аренде, продажам и ценным бумагам, - в этом мистер Брокльхерст достиг такого совершенства, что имей девушки право служить в банке, и его наука вспоминалась бы с почетом. И все же была одна деталь в этом привычно мрачном силуэте, которая взволновала Джейн гораздо больше, чем воспоминания об ученичестве: она ни разу не видала у него такого франтовского галстука - белоснежный, шелковый, он был заколот миниатюрной брошью с очаровательной жемчужиной. Вероятно, после ее отбытия его ждало некое светское мероприятие, которое она лишь задерживала своими сборами, о чем он был намерен ее предупредить. Одернув себя и приказав не глазеть на директора, словно глупая девчонка, Джейн вместо этого уставилась на его темно-каштановую шевелюру, иссеченную седыми прядями. В былое время мистер Брокльхерст был обладателем всего лишь одной пряди молочного оттенка, делавшей тем краше вечный вихор, словно бы застывший над его покатым лбом: возможно, что за эти годы на лице его стало чуть больше морщин, а глаза утратили немного прежней цепкости, когда один лишь взгляд, казалось, мог проникнуть в самый потаенный уголок детской души, - впрочем, как можно ожидать старения от злого духа? Пускай бы Ловуд сгорел дотла в один прекрасный день, и то его директор бродил бы тенью среди обугленных развалин.
Вопреки характеру, который было бы уместно описать как нетерпимый и взрывной, мистер Брокльхерст не вымолвил ни слова с тех пор, как показался в комнате мисс Эйр. Все это время он держал за спиной руки, и темная фигура казалась еще более суровой, цельной, словно мрачный обелиск. Джейн, как и многие другие, была склонна теряться в его присутствии, зная, что мистер Брокльхерст способен оборвать любую фразу и заставить горько пожалеть, что кто-нибудь посмел нести такую чушь, - однако близость долгожданного отъезда сообщила ей душевных сил.
- Мистер Брокльхерст? - заметила она, присев в нарочито небрежном реверансе и смело поглядев на бывшего мучителя.
- Мисс Эйр.
Произнеся эти слова, он тотчас же шагнул вперед, и мужество ей изменило. Он был выше Джейн едва ли не на голову и своей худой, нескладной фигурой время от времени напоминал ей насекомое: решительность, сквозившая в каждом движении, внушала ей все прежний, необъяснимо детский страх, - и все же в том, как мистер Брокльхерст держал себя сегодня, было что-то, чего она не понимала до конца. Прирожденный педагог, он владел талантами искусного трибуна, хоть и по большей части речи его состояли из дюжины-другой угроз, высказанных с неоспоримой силой образности, присущей проповедникам и поэтам: тем загадочней казалась глубокая морщинка на его лбу, упрямое молчание и - может ли такое быть? - осознание несоответствия того, что он собрался говорить, тому, что он хотел сказать. Все прощальные речи, которые Джейн успела выучить назубок, были ужасно однообразны, исполнены едва ли не античного пафоса и щедро пересыпаны витиеватым ханжеством о «плодах познания», «расправленных крыльях», и тому подобной ерундой. К чести мистера Брокльхерста, это была единственная формальность, которой он не придавал высшего смысла, видимо, сочтя, что в тот же миг, когда воспитанница сдает последний свой экзамен, его неоценимое участие в судьбе бездумного и аморального убожества подходит к безвозвратному концу. Учителям - так было принято - говорили все то же, только без «плодов» и «крыльев»: Джейн отвращала перспектива выслушать все это в своей комнате, еще и наедине с мистером Брокльхерстом, но до тех пор, пока она в последний раз не переступит порог Ловуда, необъяснимая власть этого человека не рассеется подобно утреннему туману. Все это время директор смотрел на нее неотрывно и, наконец, продолжил своим высокомерным тоном:
- Мисс Эйр: в день вашего отъезда мне дóлжно попрощаться с вами от лица ваших бывших коллег и меня как попечителя этого учебного заведения, в стенах которого вы получили приют и воспитание, достойное истинно благонравной леди. Некоторые ваши успехи на предметном поприще, в особенности, - здесь его голос обрел оправданную тяжесть, - в области алгебры* и французского, позволили вам ненадолго присоединиться к коллективу наших педагогов, однако ваши интересы, очевидно, пролегают в иной плоскости, и сегодня вы вступаете в истинно взрослую жизнь. Я мог бы...
На этом моменте прощальной речи он запнулся и тихонько кашлянул, словно бы дальнейшие слова вдруг стали ему поперек горла.
- ...я мог бы произнести в ваш адрес обычные наущения, с которыми мы провожаем наших бывших учителей, однако известная ваша глухота к голосу старших и слепота во всем, что касается моральных и этических устоев, отвращает меня от подобной мысли, в то же время побуждая говорить с вами откровенно.
Здесь его голос несколько убавил в сухости, а содержание речей - в высокопарности.
- Вы никогда мне не нравились, - без обиняков заявил он, прямо и просто, так, если бы говорил не с девушкой, а с юношей. - Как только ваша бездумная, - при этих словах Джейн чуть не подскочила, - тетушка взялась уверить меня в том, что у вас бунтарская натура, я отнесся к ней весьма скептически: на своем веку я встречал немало «тетушек», обремененных бесполезными детьми и только и мечтающих, как сбавить их в чужие руки, - однако, присмотревшись к вам, я со всей ответственностью замечу, что в ее словах звучала правда. С самых ранних лет в вас укоренилось весьма грубое заблуждение насчет того, что ваша персона выше общественных условностей и правил, - что можно быть воспитанной, при этом вытирая руки скатертью, и моральной, при этом не усвоив те основы, на которых зиждется мораль. Задача учебных заведений - не только научить вас письму и счету, но и ознакомить с обществом, указать на то место, которое вам однажды надлежит занять: мы все проходим через это, и чем раньше дитя усвоит принцип подчинения, будь то родители, учителя, а в будущем - служебное начальство и корона, тем для него же будет лучше. Вы, я надеюсь, помните историю о том, как во времена Французской революции мальчишка убил ударившего его офицера, и только потому, что не привык к телесным наказаниям? Сегодня недисциплинированность и распущенность приведет к смерти одного человека, завтра - к взятию Бастилии, а послезавтра - к падению монархии и гильотине на каждой городской площади. Не думайте, что женщинам в этом случае положены какие-либо преимущества: мне доводилось видеть особ вашего полу, которые готовы были скрутить шею сопернице, сражаясь за любимого мужчину, - эгоизм и неспособность пожертвовать своими интересами во имя общего блага гораздо больше отличают женщин, и мне горько думать, что либерализация нашей внутренней политики рано или поздно приведет к вульгарному революционному «равноправию» без того, чтобы сделать слабый пол достойным этой роли. Итак, я вынужден признать, что вы не поддаетесь руководству и внушению: я был бы несказанно рад, если бы мне удалось от вас избавиться еще в год вашего выпуска, - увы, но острая нехватка преподавателей и необычная к вам приверженность доктора Риверса сделали дело, заставив меня вновь терпеть ваше присутствие. Все это я обязан был сказать, и будьте же уверены, что я готов ответить за каждое мое слово. Теперь...
Лицо его вдруг исказилось ощутимой судорогой. Любое выражение, явись оно на равной дисгармонии лице, казалось бы пугающим: Джейн, возмущенная и пристыженная речью, почувствовала неприятный холодок.
- ...теперь, - продолжил он, - я... мне...
Запнувшись самым необычным образом, он по старой своей привычке вцепился в ворот сюртука. Джейн, наблюдавшая за ним излишне пристально, подметила, что пальцы его левой руки словно бы чем-то исколоты, а ноготь на указательном и вовсе побагровел: подметив ее взгляд, директор тут же спрятал руку за спину с такой нервической поспешностью, что мисс Эйр и правда вздрогнула. Некоторое время они смотрели друг на друга: она - с испугом, он - с вызовом, как будто бы его огрели по лицу перчаткой. Неподвижную доселе фигуру вдруг охватила дрожь - когда он, наконец, закрыл глаза, поддавшись странному, схожему с волнением чувству, Джейн впервые заметила, какие же густые у него ресницы: они казались сплошной темной чертой, протянувшейся под веками. Хриплый, надломленный голос был насмешкой над самоуверенностью главы Ловуда: Джейн верилось с трудом, что перед ней - все тот же человек, который находился в ее комнате и раньше.
- Так как вы уезжаете, - проговорил, иначе и не скажешь, мистер Брокльхерст, - я должен вам кое-что отдать. Держите.
Неловко поведя плечами, он протянул к ней руку, которая все это время находилась за спиной. Джейн глядела на него со смесью изумления и страха - окажись в его ладони окровавленный нож, и он бы испугал ее тем меньше. Должно быть, эти двое выглядели презабавно: побледневшая, испуганная девушка - и ни живой, ни мертвый мистер Брокльхерст, ужасный человек, на чьих щеках вдруг вспыхнули два багровеющих пятна. В его руке была тряпичная кукла: Джейн звала ее «Эльзой», она досталась ей от девочки, которой смертельно наскучила, - все это было так давно, что и сама мисс Эйр о ней забыла. Мистер Брокльхерст, в точности знавший, как больнее уколоть детскую душу, однажды конфисковал Эльзу, обличив игры с куклами как «дурацкое ребячество» и так крепко сдавив ей руку, когда она пыталась отбиваться, что на запястье девочки остались синяки. В тот вечер Джейн плакала так горько, что ее жалели даже те, кто не водил с ней близкой дружбы: злость и обида подсказали ей план мести, который, к счастью, так и не был ей осуществлен, иначе бы ее судьба стала и вовсе незавидной - личных обид мистер Брокльхерст никогда и никому не прощал. Своим глазам не веря, Джейн все же протянула руку и приняла подарок: Эльза была все прежней, милой и безыскусной, в платье цвета васильков - на нем виднелась неприглядная прореха, видимо, полученная бедняжкой в ходе отчаянной борьбы. Платьице было зашито самыми нелепыми стежками, какие Джейн довелось видеть: в другое время она смеялась бы, но не сейчас.
- Я, - продолжил мистер Брокльхерст, едва не задыхаясь от отчаяния, внушенного невозможностью сладить со своими чувствами, - я, кажется, ее испортил... я хотел исправить... но получилось... не совсем...
Повинуясь необъяснимому порыву, Джейн ухватила его левый рукав и словно бы во сне подтянула к себе руку: ответ напрашивался сам собой. Стряхнув ее слабеющие пальцы, словно прикосновение мисс Эйр его ошпарило, мистер Брокльхерст нервным движением вынул платок, прижал его к лицу и отшатнулся: Джейн никогда не доводилось видеть в чужих глазах до того несчастного выражения - он был растерян до глубины души, он, властитель Ловуда, ее исконный враг, вдруг проявивший понимание к бывшей и ненавистной ученице. Напряжение их чувств достигло той опасной точки, когда они стали способны на самые нелепые действия: не отнимая от лица платок, мистер Брокльхерст шагнул мимо нее, склонился над открытым чемоданом и попытался лихорадочно сложить то ситцевое платье, которое она смотрела как раз перед его приходом. Джейн, не зная, что и думать, одной рукой прижала к себе Эльзу, а другой вознамерилась отстранить его от своих вещей - дышал он тяжело и, кажется, сам не мог понять, зачем он это делает. Разговор, проистекавший между ними, как нельзя лучше отразил бы состояние, в котором находились воспитатель и воспитанница:
- Я прошу!..
- Позвольте!..
- Но я могу сама...
- Не будете же вы нести этот ужасный чемодан!..
- Но кучер...
Волнение и сумятица, объявшие Джейн, сказались в тщетности ее движений, которыми она пыталась отвадить мистера Брокльхерста от своих пожитков. В один момент этой бессмысленной борьбы она неловко подалась вперед и едва не задела своего соперника: жесткие бакенбарды скользнули по ее щеке, а недозволенная близость его лица вдруг отозвалась необъяснимой дурнотой. И комната, и темный силуэт, и платье, - все словно бы окутал густой дым: ей почудилось, будто бы он бросился к окну - вот и знакомый скрип старинных петель, - прикрыл лицо ладонями и замер, разрешив проделкам ветра взбить и без того взъерошенную шевелюру. Сунув Эльзу в чемодан, Джейн поднялась и неуверенно шагнула к неподвижной, жалостно ссутуленной фигуре: сломленный и опустевший, он едва касался пальцами тяжелых век - в непроницаемом и мрачном контуре его фигуры, напомнившей марионетку, снятую с последней нити, читались глухота и безразличие ко всему, кроме удушливого сердцебиения, отнявшего все силы у несчастного. Или же это ее собственное сердце, которое вот-вот покинет грудь?..
Напрасно Джейн воображала, что ненависть и память о страданиях, которые она перетерпела по милости тирана Ловуда, будут ее преследовать до самой смерти, не позволив вспоминать о нем иначе, как о бездушном и безжалостном чудовище. Что бы ни думали мужчины, считая, что им лучше знать, какой должна быть женщина и можно ли ей ставить побуждение и импульс выше здравого рассудка, но бедняжка Джейн была уверена с необычайной твердостью, что перед нею - человек, отчаянно нуждающийся в поддержке и сочувствии, сорвавший ханжеский покров с еще живой души. Смелость и мужество не обязательно касаются лишь одного бунтарства и сопротивления: всего лишь четверть часа тому назад ей показалось бы ужасным коснуться и сторонней вещи, принадлежащей главе школы, - один его сюртук, повешенный на гвоздь, мог бы стать отменным надзирателем, вдохни какой-нибудь алхимик в него жизнь, - сейчас же Джейн без тени глупого испуга дотронулась ладонью до его плеча и, ощутив, что легкое прикосновение вдруг совладало с дрожью и оцепенелостью, тихонько прошептала:
- Мистер Брокльхерст?..
Он обернулся, медленно, неловко, словно бы нити, отвечавшие за движения его души, окончательно спутались в узел, - после чего расправил плечи, вернув себе все прежнюю осанку, и поглядел на Джейн из-под ресниц. Почувствовав все прежнее отчаянье, которое он попытался скрыть, забыв, что маски сорваны и расколочены его рукой, она взволнованно спросила:
- Что случилось?
- Я люблю вас.
Она молчала. И нестерпимое биение сердца, и вечный скрип настырной ветви о стекло, и стук колес неумолимо приближающегося экипажа, и стрелки на часах, сведенные в единый росчерк, - все это показалось ей таким далеким, невзрачным и бессмысленным, и в то же время - жарким, словно бы ее душа пылала, и стрелки слились воедино, рассекая хрупкий циферблат безжалостной и ровной трещиной. Что же могло быть более понятым - и невообразимым, чем услышать слова, священные для каждой женщины, из уст доктора богословия? Зачем же он ступил так далеко - зачем желал не только сердце, но и душу, зачем отказывал ей в том, что Джейн все эти годы трепетно хранила для себя?..
- Я люблю вас. Уезжайте.
Проговорив - а может, выдохнув, эти слова он, кажется, почувствовал себя немного легче. Джейн затрясла головой, отчаянно, по-детски: уйти сейчас было бы равным бросить беспомощного человека в горящей комнате - пружина лопнула, остановились стрелки, и во всем мире не осталось ничего, кроме сердец, так необычно связанных отторжением и откровением, но более всего - словами, которым лучше бы остаться тишиной.
- Вы меня слышали?..
Чудовищная сила его голоса и обезумевший, яростный взгляд заставили бедняжку подскочить. Она сама не помнила, как удалось ей затянуть ремни большого чемодана и вынести его за дверь вместе со шляпкой и плащом. Оставшись в одиночестве, директор Ловуда некоторое время слушал ее шаги и шум, с которым она волочила за собой пожитки: едва стихли раздражающие звуки, и его самость более не находилась под вопросом, он опустился на колени, подхватил то самое ситцевое платье, которое по-прежнему лежало на полу, прижал его к щеке со страстью человека, способного на разрушительное чувство, и замер, истощенный болью, зная, что своими же руками затянул на шее последнюю петлю.
...Джейн очнулась от наваждения, лишь спустившись с лестницы, да и то, скорее, чудом: ее руки онемели от тяжести чемодана, шляпка висела за спиной, плащ, накинутый на плечи, покосился, - прошедшие события теперь казались ей обманом, пустой и глупой выдумкой, которой она пыталась оправдать свой страх. Оставленная наедине со звонкой тишиной большого холла, она вообразила, как на широкой лестнице вот-вот послышится все прежний звук шагов - чужая тень сольется с ее тенью, щелкнут карманные часы, и мистер Брокльхерст возьмет ее за плечи, развернет к себе и разразится высокопарной руганью. Картина, созданная ее живым воображением, казалась до того правдивой, что Джейн невольно обернулась: лестница была пуста. Где-то вдали хлопнула дверь, раздались чьи-то голоса - должно быть, миссис Эскрофт, экономка, зашла к ней попрощаться, - но ей хотелось поскорей уйти. Поправив шляпку, она взялась за чемодан и повторила для себя, что с этого момента она свободна.
- Мисс Эйр!..
Проклятый чемодан, принесший ей немало горя, выскользнул из ослабевших рук.
- Мисс Эйр! - кричала экономка. Нетрудно было догадаться, что могло снабдить ее лицо гримасой горького отчаянья, - уж точно не отбытие несчастной Джейн, чье сердце сжалось в необъяснимом, неподатливом волнении. Она взлетела по ступенькам, оставив миссис Эскрофт позади, и спешным шагом одолела коридор до самой бывшей комнаты. Дверь в нее была открыта: ворвавшись внутрь, мисс Эйр едва не вскрикнула, но страх и тишина сковали ее прежде, чем она успела выдать свое присутствие.
Мистер Брокльхерст, смертельно побледневший, лежал на руках у Тома, сжимая в онемевших пальцах ее глупое платье из ситца. На один ужасный миг ей показалось, что все кончено, - затем, когда волна удушья разбилась о внезапно брызнувшие слезы, она подметила, что галстук его был разорван, как и ворот безупречной белизны рубашки: случись непоправимое, и все старания младшего Эскрофта были бы тщетны. Надежда разгорелась в ее сердце с непогрешимой верой в жизнь, свойственной юности: поспешно опустившись на колени, Джейн подхватила тонкую ладонь и чуть погладила костяшки пальцев. Настойчивая нежность снискала лучшую награду: вначале дрогнули ресницы, на которые она глядела едва ли не с благоговением, - чуть позже приподнялись веки, и бедный мистер Брокльхерст окинул ее взглядом, утомленным и весьма скептическим.
- Ах, это вы.
Он попытался отвернуться, но не смог: что-то мешало ему, словно между ребер застряло лезвие ножа. Тогда, почувствовав нелепость положения, в которое он сам себя загнал, он поглядел на Джейн с болезненным и слабым равнодушием, тихонько бросив:
- Я же сказал вам уезжать.
- Эй, мисс: вы едете? - прикрикнул кучер, видимо, остановившись у дверей и поджидая, когда же явится обещанная пассажирка.
Дрогнув от голоса, весьма недружелюбного, Джейн ощутила легкий страх: свобода теперь казалась ей преступной, отказ же ставил крест на всем, о чем она мечтала, замерзая в общей спальне, терпя насмешки, унижения, язвительность. За широко распахнутым окном настойчиво поскрипывала ветвь, так, словно не желая видеть, как тревога, малодушие, чувство вины и прочие девические слабости вдруг отвратили бывшую владелицу едва покинутой ей комнаты от новых горизонтов, мешая ехать прочь от жизни, завязанной на Ловуде узлом, который мог бы разрубить лишь меч. Мистер Брокльхерст тем временем нарочито прикрыл глаза и склонил голову к плечу: бескровность оттеняла неприязненную резкость, которую приобрели его черты.
- Том, - наконец, заговорила Джейн.
Лицо директора, бледнее насмерть накрахмаленного воротничка, осталось неподвижным - лишь пальцы охватила непреднамеренная дрожь.
- Том, заплатите кучеру и поезжайте за врачом. Миссис Эскрофт, приготовьте постель и горячий чай, но не слишком крепкий - и, прошу, поторопитесь.
Раздав спокойные и ясные инструкции, она тихонько уложила на колени его голову и прибрала со лба седую прядь. Миссис Эскрофт, встревоженная положением, сложившимся с директором и приступом сердечной слабости, невольно обернулась у дверей:
- Он ведь поправится, бедняга? - на что мисс Эйр ответила:
- Все будет хорошо.
Когда закрылась дверь и больше не было сомнений в их недолгом одиночестве, Джейн склонилась над несчастным и дотронулась губами до виска, пересеченного слабой, едва пульсирующей жилкой. Ладонь в ее руках стала теплее: открыв глаза и больше не изображая ни холодность, ни равнодушие, мистер Брокльхерст сказался виноватым, словно бы заботы о его персоне были не только тщетны, но и совершенно лишни.
- Я сентиментален, - прошептал он, касаясь ее пальцев, так отчаянно и нежно, как проживают свою последнюю минуту.
- Я вам прощаю.
- Все?
- Все, что хотите.
Он горько усмехнулся.
- Даже смерть?
На что мисс Эйр ответила:
- Вы слышали?
Все будет хорошо.
Примечания________________
Примечания:
* And the silence is broken - строка из песни Дона МакЛина «Chain Lightning»:
And the silence is broken
And the night is on fire
* "Длинная комната" - "Long Chamber", помещение для порки в Итоне.
* директор - как известно из канона, мистер Брокльхерст был главой совета попечителей Ловуда, но можно представить, что он исполнял и чисто директорские функции (англ. «headmaster»).
* алгебра - вопреки утверждениям, что девушки соответственной эпохи не должны были знать этот предмет ни под каким предлогом, вспомним, что при наличии стандартного набора изучаемых предметов их конкретное чисто во многом зависело от произвола школьного начальства, которое, судя по уровню смертности и беспредела, творившихся в учебных заведениях, вряд ли так уж часто давало в своих действиях отчет. Адекватность мистера Брокльхерста хоть чему-нибудь была и остается под большим сомнением: нетрудно представить, что его университетское образование включало не только вопросы богословия, но и курс высшей математики, - психология педагогической профессии гласит, что некоторые энтузиасты отнюдь не прочь снабдить элементарную программу вещами посложнее, вне зависимости от конкретных результатов или же их отсутствия. Не утверждая, что алгебра как предмет преподавалась всем без исключения и сколько бы то ни было систематически, заметим, что из правил все же бывают исключения: Джейн вполне могла быть образцом высокоразвитой суфражистки, а мистер Брокльхерст - мучителем и педантом, чем он, собственно, и является по канону.
* директор - как известно из канона, мистер Брокльхерст был главой совета попечителей Ловуда, но можно представить, что он исполнял и чисто директорские функции (англ. «headmaster»).
* алгебра - вопреки утверждениям, что девушки соответственной эпохи не должны были знать этот предмет ни под каким предлогом, вспомним, что при наличии стандартного набора изучаемых предметов их конкретное чисто во многом зависело от произвола школьного начальства, которое, судя по уровню смертности и беспредела, творившихся в учебных заведениях, вряд ли так уж часто давало в своих действиях отчет. Адекватность мистера Брокльхерста хоть чему-нибудь была и остается под большим сомнением: нетрудно представить, что его университетское образование включало не только вопросы богословия, но и курс высшей математики, - психология педагогической профессии гласит, что некоторые энтузиасты отнюдь не прочь снабдить элементарную программу вещами посложнее, вне зависимости от конкретных результатов или же их отсутствия. Не утверждая, что алгебра как предмет преподавалась всем без исключения и сколько бы то ни было систематически, заметим, что из правил все же бывают исключения: Джейн вполне могла быть образцом высокоразвитой суфражистки, а мистер Брокльхерст - мучителем и педантом, чем он, собственно, и является по канону.
@темы: Мемуары машинки "Torpedo"
-
-
25.02.2013 в 01:33-
-
25.02.2013 в 01:34-
-
25.02.2013 в 01:37-
-
25.02.2013 в 01:38-
-
04.03.2013 в 22:13-
-
04.03.2013 в 23:07-
-
21.03.2013 в 16:51-
-
21.03.2013 в 17:06