Смотря бессмысленные - и беспощадные туры по люкс-недвижимости Лондона, я попадаю в старое здание и его первые "апартаменты". Вид из окна и некоторые интерьеры - отчего-то - напоминают мне о Холмсе, и я невольно вспоминаю старые экранизации...
Есть версии ШХ, созданные под субстанциями, - и есть The Interior Motive(1976), созданный под учебником астрономии. Стоит ли говорить, что Холмса играет Леонард Нимой? Думаю, нет...
Фэндом:Sherlock Holmes(А. Конан Дойль), Sherlock Holmes(1939-1946) Форма: фанмикс Пейринг/Персонажи: профессор Мориарти, Шерлок Холмс Категория: джен Количество: 5 композиций Рейтинг: PG Описание: Профессору Мориарти есть что сказать своему главному врагу. От автора: В роли профессора и мистера Холмса — Бэзил Рэтбоун.
(треклист)IAMX — After Every Party I Die IAMX — White Suburb Impressionism IAMX — Animal Impulses IAMX — Sorrow IAMX — Dance With Me
*** Ты живешь, но у тебя нет души, Ты очаровываешь, но твои слова пусты, Поэтому следи за моей улыбкой.
Ты мельче и скучнее, чем тебе кажется, Ты утомляешь других, но замолкаешь вовремя, Поэтому следи за моей улыбкой.
После каждой вечеринки я умираю, После каждой вечеринки я умираю.
Утро разрушает нас изнутри, Казнь — расплата за убитое время, Поэтому следи за моей улыбкой.
Кажется, тебе что-то нужно, Раз уж ты пытаешься спать в ритме кокаина? Так следи же за моей улыбкой.
После каждой вечеринки я умираю (Я умираю после каждой вечеринки). После каждой вечеринки я умираю (Я умираю после каждой вечеринки).
Ты живешь, но у тебя нет души, Ты очаровываешь, но твои слова пусты, Поэтому следи за моей улыбкой.
Улыбкой...
После каждой вечеринки я умираю (Я умираю после каждой вечеринки). После каждой вечеринки я умираю (Я умираю после каждой вечеринки).
Я умираю после каждой вечеринки.
2. IAMX — White Suburb Impressionism
You might keep me alive But I could let you down anytime that I like Shoot down your absolute form in the primitive I can’t see the point in the sense you were born with
Everybody’s someone else’s freak Every cure is someone else’s disease
Break my neck or my fall And burn all the bridges, and breach every wall The sweetest of touches, the violent caress The time of your life for the marks that you left on me
Everybody’s someone else’s freak Every cure is someone else’s disease White suburb impressionism
Never argue with these idiots They drag you down to their level and beat you with ignorance Am I through? I haven’t even started I can’t see the point in the sense you were born with
Everybody’s someone else’s freak Every cure is someone else’s disease White suburb impressionism
Call me when the whole regression’s complete I’ll take you on a piece at a time And I’ll take you on
*** Ты можешь сохранить мне жизнь, Но я могу подвести тебя в любую минуту, Разрушив твое совершенство и низведя его до примитивного. Мне чужда твоя врожденная рассудительность.
У каждого есть свои враги, Каждое лекарство — чья-то болезнь.
Сломай мне шею — или останови мое падение, Сожги все мосты, разбей все стены. Нежнейшее прикосновение или жестокие объятия — Ты заплатишь жизнью за подаренные мне шрамы.
У каждого есть свои враги, Каждое лекарство — чья-то болезнь. Белый пригородный импрессионизм...
Никогда не спорь с этими идиотами, Не опускайся до их уровня: они все равно победят тебя своим невежеством. Закончил ли я? О нет, я только начинаю... Мне нет дела до твоей врожденной рассудительности.
У каждого есть свои враги, Каждое лекарство — чья-то болезнь. Белый пригородный импрессионизм...
Позови меня, когда опустишься на самое дно: Я разберу тебя на части, Я разберу тебя...
3. IAMX — Animal Impulses
Shine razor eyes before the walls come down Wilder than lions, louder than sound The birds and the bees are getting older now There’s a cold breeze blowing over my soul
Shine razor eyes in delight Shine razor eyes before you die Shine razor eyes in this light There’s a cold breeze blowing over my soul
Shine razor eyes before the walls come down Wilder than lions, louder than sound The birds and the bees are getting older now There’s a cold breeze blowing over my soul
Shine razor eyes in delight Shine razor eyes before you die Shine razor eyes in this light There’s a cold breeze blowing over my soul
I’m tired of this human duet No civilizing hides Our animal impulses
Shine razor eyes in delight Shine razor eyes before you die Shine razor eyes in this light There’s a cold breeze blowing over my soul
I’m tired of this human duet No civilizing hides Our animal impulses
*** Глаза, сверкающие, словно лезвие бритвы: горите прежде, чем рухнут стены, — Дикие, будто львы, громче самого звука. Птички и пчелы стареют, И я чувствую холод в душе.
Глаза, сверкающие восторгом, — Горите, пока смерть не пришла к тебе, Сияйте вашим светом. Я чувствую в душе холод.
Глаза, сверкающие, словно лезвие бритвы: горите прежде, чем рухнут стены, — Дикие, будто львы, громче самого звука. Птички и пчелы стареют, И я чувствую холод в душе.
Глаза, сверкающие восторгом, — Горите, пока смерть не пришла к тебе, Сияйте вашим светом. Я чувствую в душе холод.
Мне надоел этот человеческий дуэт: Никакая цивилизация не скроет Наши животные инстинкты.
Глаза, сверкающие восторгом, — Горите, пока смерть не пришла к тебе, Сияйте вашим светом. Я чувствую в душе холод.
Мне надоел этот человеческий дуэт: Никакая цивилизация не скроет Наши животные инстинкты.
Наши животные инстинкты...
4. IAMX — Sorrow
My northern heart weighs like a stone And the burning sadness has become my home The tortured world wants me to hate But there’s a world inside My love can bury my rage
Every second I disappear I feel my senses dying In the mountain stillness I hear Hollywood coyotes crying
Sorrow, you are my light Everything my heart desires Show me your beautiful anger Sorrow, keeping me sane You turn my nights into days I love your beautiful anger
When I am tempted to give up And the winter’s drowning me with memories and loss I leave my hungry mind outside ‘Cause there’s a beauty inside And sorrow is fueling my fire
Every second I disappear I feel my senses dying In the mountain stillness I hear Hollywood coyotes crying
Sorrow, you are my light Everything my heart desires Show me your beautiful anger Sorrow, keeping me sane You turn my nights into days I love your beautiful anger
Every time that I feel My empire beneath my feet Crumbling — anger — crumbling
*** Мое северное сердце — словно камень в груди, И жгучая печаль поселилась в моем доме. Истерзанный мир желает пробудить во мне ненависть, Но внутри меня есть другой мир, Где любовь побеждает ярость.
Каждую секунду я исчезаю, Следя за тем, как умирают мои чувства. В горной тишине я слышу, Как воют голливудские койоты.
Печаль — ты свет моей жизни, Все, чего желает мое сердце: Покажи мне свой прекрасный гнев. Печаль, ты не даешь мне сойти с ума, Превращая мои ночи в дни. Я люблю твой прекрасный гнев.
Когда меня убеждают сдаться И зима хоронит меня под снегом воспоминаний и потерь, Я заставляю смолкнуть мой алчный разум, Ведь я вижу тайную красоту, И печаль разжигает во мне огонь.
Каждую секунду я исчезаю, Следя за тем, как умирают мои чувства. В горной тишине я слышу, Как воют голливудские койоты.
Печаль — ты свет моей жизни, Все, чего желает мое сердце: Покажи мне свой прекрасный гнев. Печаль, ты не даешь мне сойти с ума, Превращая мои ночи в дни. Я люблю твой прекрасный гнев.
Я чувствую Под ногами свою империю — Чувствую, как она рушится... ярость... рушится...
Печаль, Ты превращаешь мои ночи в дни. Печаль...
Ярость...
5. IAMX — Dance With Me
I tried to see To believe But there was only greed, only greed
Dance with me on the white coal Run with me through the flames
The bars of the cage Will bend, but will remain But there is always pain, there is always pain
Dance with me on the white coal Run with me through the flames
Sherlock Holmes (1916) от самого [!] Уильяма Джиллетта представляет:
- жилищно неблагополучное убежище профессора - мотивы Дикого Запада в гостиной Холмса - переоблачение - и разоблачение - гения преступности - шокирующий поворот! личная жизнь гения сыска и мисс Фолкнер
Фэндом:Sherlock Holmes(1939-1946) Персонажи: профессор Мориарти, Ирен Адлер Категория: гет Рейтинг: PG-13 Жанр: драма, романтика Видео/аудио:I Like Your Nerve(1931), Midnight Mary(1933), Born To Be Bad(1934), The Unguarded Hour(1936), Café Metropole(1937), Madame X(1937), The Lavender Hill Mob(1951), Repulsion(1965) [видео], Tori Amos — Leather [аудио] Примечание: сделано в 2016-м для фэндомных сражений (...) - AU - преканон - подразумевается смерть персонажа - в роли профессора — Генри Дэниелл От автора: Профессор Мориарти завлекает в свои сети молодую и честолюбивую девушку, чтобы с ее помощью шантажировать влиятельных мужчин. Очень скоро такая жизнь становится невыносимой для Ирен...
Фэндом:Sherlock Holmes(А. Конан Дойль), Sherlock Holmes(1939-1946) Персонажи: Шерлок Холмс, доктор Уотсон, Ирен Адлер, профессор Мориарти, миссис Хадсон, инспектор Лестрейд Категория: гет, джен Рейтинг: PG-13 Жанр: драма, романс Описание: Разум и чувства вновь сошлись на клинках судьбы. Кому придется сдаться? Кому просить? И кому ответить на просьбу? От автора: Рассказ выдержан в стиле Конан Дойля, персонажи и характеры сугубо книжные, за исключением ШХ, которого я представляла в образе Рэтбоуна. Название связано с финалом «Доктора Фаустуса» Т. Манна, где, как известно, вместо «Оды к радости» фигурирует «Песнь к печали (скорби)».
(Из записей доктора Уотсона)
— Уотсон! Остор... Револьвер в руке Мориарти издал оглушительный треск. Я отшатнулся, невольно поймав его взгляд. Что-то змеиное было в его глазах — завораживающее и скользкое. В другую минуту я бы не преминул удивиться этому человеку, холодный рассудок которого уживался с низостью чувств, достойных уличного грабителя. Жадное ликование, — вот что отражалось на его худом суровом лице. Заткнув оружие за пояс, профессор скрылся за дверью. Узкий проход вел к слуховому окну, оттуда — на крышу, с крыши — к желанной свободе. — Бегите же!.. — выдохнул Холмс, хватаясь за край стола. Громовой звук выстрела всплыл в моей памяти. Я бросился к Холмсу; он был бледен и нехорошо озирался по сторонам, но его тон, по-прежнему твердый и бескомпромиссный, убедил меня броситься вслед Мориарти. Заменить великого сыщика у меня не вышло даже в таком простом деле, как погоня. Когда я осторожно высунулся из слухового окна, тень профессора уже успела исчезнуть за кирпичной кладкой трубы. Не прояви инспектор Лестрейд свою хваленую расторопность, Мориарти растворился бы в туманах Лондона без надежды отыскать его следы. Впрочем, я перестал беспокоиться о судьбе профессора, как только он исчез из виду. Я не мог оставить Холмса в беде даже ради поимки короля преступников Англии. В ту минуту, когда Мориарти спускался по пожарной лестнице, и не подозревая о засаде, я бегом возвращался в комнату, где разыгралась наша маленькая драма, чей финал пока что оставался под вопросом. — Ну... как?.. — проговорил Холмс. Я потряс головой. Он скривился — то ли от боли, то ли с досады. Я окинул его взволнованным взглядом. Багровое пятно — след от пули — расплылось немногим выше его правого колена. — Не уйдет... — бросил Холмс, вытянув шею и всматриваясь в окно. — Лестрейд захлопнет мышеловку. Ему не скрыться... — Бог мой, Холмс, хоть раз подумайте о себе! Не дожидаясь ответа, я перебросил его руку через плечо. Холмс, презиравший в себе малейшую слабость, принял мою помощь с хмурой неизбежностью. Инспектор звал нас с улицы. В голосе Лестрейда звенел долгожданный триумф.
***
Препоручив Холмса заботам моего коллеги, доктора Ричардса, я отбыл в провинцию по просьбе старого друга, у которого внезапно заболела жена. Перед отъездом я как можно убедительнее попросил прислать мне весточку и оставил адрес друга на футляре скрипки. Холмс ответил невнимательным кивком. За все семь дней мне не пришло ни единой телеграммы. Я был раздосадован, но утешался мыслью, что вынужденная бездеятельность вызвала у Холмса очередной приступ меланхолии, во время которых он становился абсолютно нелюдим. Лондон встретил меня проливным дождем. Я едва не вымок, ища свой ключ у двери дома по Бейкер-стрит. К счастью, миссис Хадсон услышала шум кэба и вовремя спасла меня от превратностей стихии. Бросив плащ и саквояж в своей комнате, я осторожно постучал в соседнюю дверь. Ответа не последовало. Вздохнув, я надавил на ручку. К моему удивлению, дверь поддалась. Я вошел, рассудив, что человек, ищущий одиночества, непременно запрется изнутри. В комнате было непривычно душно после холодного уличного воздуха. Тем сильнее казался терпкий запах табака, чей дым окутывал неподвижную фигуру Холмса, полулежащего в кресле. Я осмотрелся, сомневаясь, стоит ли начать разговор. Привычный беспорядок мешал мне сделать выводы о том, как провел эту неделю мой раненый друг. Листок с адресом, который я оставил ему по собственной наивности, лежал возле открытого футляра. Трость, заброшенная в угол, была едва заметна под полами ветхого пиджака, в котором Холмс «ходил в люди» по делам следствия. После моей скромной инспекции я уверился, что он не покидал своей комнаты. — Добрый вечер, Холмс, — улыбнулся я, присев рядом. Неловкая попытка взбодрить его окончилась ничем. Он бледно кивнул, окинув меня взглядом из-под полуопущенных век. Это взволновало меня: я видел Холмса в печали и радости, но сейчас его глаза исполнились такой безвольной тоски, что я готов был поверить в худшее. — Как съездили? — негромко произнес он. — Удачно, весьма удачно, — ответил я. — Миссис Барнс идет на поправку, мои услуги ей больше не нужны. Вы-то как, Холмс? Холмс вынул трубку изо рта и выждал несколько секунд, прежде чем ответить: — Любой мой ответ будет враньем. Я жив и относительно здоров. Рассказывайте. Немного удивленный его словами, я вкратце изложил историю своей поездки. В этом не было никакой нужды: я прекрасно видел, что Холмс меня не слушает. Его взгляд был намертво прикован к стене; больше он ничего не замечал. — И все же, Холмс: чем жили вы все это время? — настойчиво спросил я. — О, что это были за деньки... — бледно усмехнулся он. — Еще бы! — согласился я. — Вся страна только и гудит, что о поимке Мориарти. О нашем с вами визите к профессору едва ли не складывают легенды. Один перечень обвинений, предъявленных ему, способен разгневать самого кроткого пастора. — Вы правы, мой друг. Дни гнева... и, пожалуй, скорби. Как жаль, что обо мне вспоминают лишь в последние... Я вопросительно поднял брови. Холмс кивнул на журнальный столик с меланхолией, которой я начал опасаться. Протянув руку, я взял «Таймс» и пробежал глазами измятую страницу. — Отмеченный абзац, — подсказал Холмс. — «...Мистеру Шерлоку Холмсу, который серьезно пострадал в погоне за британским преступником номер один», — прочел я. — «Его беспримерное гражданское мужество...» — Видите? — бросил Холмс. — Я всегда избегал газетчиков, и это отнюдь не причуда. Несколько лишних слов, брошенных в статейку для приправы, могут сказать слишком многое тем, кто готов их услышать. — Но я не понимаю... Холмс снова ответил небрежным кивком. Я собирался воспротивиться этой странной манере вести диалог, если бы не увиденное. В углу лежали башмаки. Даже тот, кто не слыхал о дедуктивном методе, мог бы с легкостью понять, что их владелец недавно угодил под дождь. — Холмс! — изумился я. — Бросьте, Уотсон, — усмехнулся он, на этот раз живее. — Я ценю вашу заботу о моей непутевой персоне, но вам не стоит волноваться. Теперь я знаю, почему профессор так нуждался в Моране: при всех своих талантах Мориарти никудышный стрелок и даже на прощание не смог мне толком навредить. — Рад слышать, но зачем же было... — Вы думаете, я ни разу не задавал себе этот вопрос? Я смолк. Мы говорили о разных вещах, и смысл его слов ускользал от меня. Холмс медленно стряхнул пепел с рукава халата. Секунду спустя он улыбнулся — вполне искренне — и добавил: — Я слишком невежлив, Уотсон. Вы устали, добираясь утренним поездом, а я пытаюсь играть с вами в игры. Фотография расскажет все. Я проследил за его худым пальцем. Взгляд Холмса вовсе не был направлен в пустоту. На стене, украшенной всевозможными снимками, выделялось единственное фото. С него смотрела женщина необычайной красоты. Даже видев ее единственный раз, за окном гостиной, я по-прежнему ее помнил. — Неужели?.. — вырвалось у меня. Холмс зажмурился и кивнул. Его рука нащупала скрипку, и он нервно прижал ее подбородком. Смычок скользнул по струнам, выводя мелодию, знакомую, но слишком сбивчивую. — Бетховен, — бросил Холмс, остановившись. — Но почему Бетховен?.. Мне оставалось лишь промолчать.
***
(Из записей Ирен Нортон, урожденной Адлер)
Мой милый Годфри! Живу надеждой на то, что эти строки никогда не попадут к тебе. Актрисы ветрены; тяга к тому, чтобы жить, как на сцене, и играть, всегда играть, неодолимо владеет нами, питаясь слабостями женской натуры. Я всегда отказывала другим в праве называть меня слабой женщиной, но перед тобой, пусть и воображаемым слушателем моей исповеди, я не боюсь сбросить мужское платье воли и рассудочной холодности. Мой концерт в Лондоне прошел с большим успехом; оставаться в городе, хмуром даже в летние дни, мне совершенно не хотелось, и я уже послала за билетом на поезд, когда номер «Таймс» с новостью о поимке крупнейшего преступника Британии возбудил мой интерес. Я прохладно отношусь к подобным сенсациям, но для актрисы важно знать души людей, какими бы темными они ни были. Совершенные злодеи бывают только на подмостках; занятно было прочесть о том, кто посмел претендовать на этот титул в жизни. Там-то я и наткнулась на имя человека, которое заставило мое сердце сжаться в волнительной муке. Ты помнишь его как неотесанного конюха, который по удивительному случаю оказался в церкви на нашем венчании и помог нам, сыграв роль свидетеля. Я видела его другим. Глаза, милый Годфри; они никогда не врут. Бог мой, я никогда не забуду тех глубоких печальных глаз, которыми смотрел на меня старичок-священник... В них я увидела то, что предназначалось мне, женщине, а не фигурке на шахматной доске, которую необходимо отодвинуть, чтобы вернуть богемскому монарху тот злополучный снимок. Статья взволновала меня тем больше: я не могла остаться в стороне, не узнав, чем завершилась его дерзкая попытка схватить Мориарти. Я помнила его адрес: Бейкер-стрит, 221-б. Мне без труда удалось найти дом, но скольких сил мне стоило заставить себя постучать в эту дверь! Памятуя о гордом нраве мистера Холмса, я не надеялась встретиться с ним лично — всего лишь узнать о его судьбе, которую так жестоко скрыли от меня репортеры. В этом мог помочь его друг и напарник — врач, я запомнила его профессию. Мне открыли. Я осведомилась у хозяйки, могу ли я видеть доктора Уотсона. Мой расчет на разговорчивость пожилой женщины оправдался. Она была мила со мной и охотно рассказала, что доктор отбыл на неделю по срочному вызову, оставив своего «пациента номер один». Сам мистер Холмс, как оказалось, был ранен в перестрелке, но его жизни ничто не угрожало, и бóльшую часть времени он проводил, не покидая своей комнаты. Причины последнего были мне очевидны. Затворничество, — что иное могло ждать великий ум, достойно завершивший главное дело своей жизни? Он нуждался в новой задаче, новом противнике — или хотя бы друге, так некстати оставившем его в одиночестве. Поблагодарив любезную женщину, я вышла на улицу и медленно прошлась вдоль дома. Мысли, недопустимо вольные мысли владели мной, и я не могла от них отказаться. Женщинам не чужда логика, но помыслы сердца никогда не будут заглушены голосом разума. Я оглянулась, подметив забавного нищего со скрипкой, который увязался за влюбленной парочкой, наигрывая им мелодии в надежде на милостыню. Сунув ему соверен, я завладела скрипкой и вновь вернулась под окна номера 221-б. Милый Годфри, предчувствую твою улыбку, за которой кроется удивление! Ты знаешь мою страсть к роялю, верному другу всех певиц. Игрой на скрипке я владею не так искусно, но музыка прекрасна тем, что не зависит ни от струн, ни от клавиш, — это движения души. Инструмент был отсыревшим и никуда не годным, что меня нисколько не смутило. С окна слева были сняты гардины; я заключила, что хозяйка воспользовалась отсутствием доктора, чтобы привести комнату в надлежащий вид. Окно справа было плотно занавешено. Я не могла знать, что творится внутри, но была твердо уверена, что интуиция меня не подведет. Мне захотелось сыграть «Оду к радости»: расстроенные струны придали бы ей шутовское звучание, а в своем дурацком костюме я и походила на шута. Я начала смело и дерзко, заставив обернуться половину улицы, но зрители никогда не мешали искренности моих чувств. Надежда гасла и возрождалась с каждой нотой. Наконец плотную линию гардин разорвал знакомый римский профиль, и я ощутила на себе острый взгляд. Я играла дальше, забавляясь своей шуткой. Когда его ладонь впилась в стекло, я поняла: он узнал меня. Мои пальцы едва не соскользнули с грифа. Наспех завершив «Оду», я театрально раскланялась перед окнами дома, вернула бродяге скрипку и бросилась прочь, едва не перейдя на бег. На следующее утро горничная принесла мне короткую записку. О, Годфри, будь ты рядом, ты бы швырнул ее в огонь, как и тот злосчастный снимок! Увы, я не хотела быть спасенной. Его слова... есть ли смысл приводить их, в который раз изумляясь благородству этого джентльмена? Он дал мне шанс уйти, отказаться, не запятнав ни чести, ни чувств. Но я умею читать между строк. Вечером того же дня мой кэб остановился недалеко от номера 221-б. Я презираю глупую женскую боязнь темноты и одиночества; остаться самой на пустеющей улице для меня сущий пустяк. Я знала: он не заставит меня ждать. Так и случилось. Дверь его дома тихо приоткрылась. В бледном свете фонарей он сам казался тенью, длинной и худой. Я ждала, слушая стук его трости среди сгустившегося мрака. Он взял меня под руку, не обмолвившись ни словом; нарушить тишину первой я не решилась. Мой молчаливый спутник вел меня по темным переулкам, в которых я бы запуталась, пройдя с десяток шагов. Шли мы медленно; его походка была неровной, но я не замечала в ней болезненности. Внезапно мы оказались у небольшого сквера. Вечер был теплым, плохая погода отступила от Лондона, и я вспомнила, что в Англии все же бывает лето. Я села рядом с ним. Тогда мы впервые обменялись взглядами — и я ожидала увидеть в его глазах что угодно, только не эту странную тревогу. Он смотрел на меня так, будто бы через мгновенье я исчезну, развеюсь, словно обманчивый мираж. Я тихо рассмеялась; драмы никогда не были в моем вкусе. Он улыбнулся мне в ответ. Могу ли я винить природу человеческую, устроенную так, что два любящих сердца неизменно ищут греха, чтобы запечатлеть в нем свою любовь? Кто я, чтобы бросить вызов самой нашей сущности? Философы опровергают жизнь и чувства; я лишь подражаю им. Я хотела бы молчать, оставить все в прошлом, но бумагу можно сжечь, а память — нет. Тогда я сожгу хотя бы бумагу. Моя рука оказалась в его руке. Я не смогу забыть его движения, — нет, они не имели ничего общего с нервностью скрипача. Это был жест дирижера, плавный и мягкий; я почти не ощутила его прикосновение. Он не требовал покорности, не играл мной, как любят делать властные мужчины, считая, что нам приятно быть униженными. Он был моим гостем — не я. Наши слова, сказанные друг другу, были так же туманны, как и сам Лондон. Все это время он не отпускал меня; забавно, решила бы я, будь на его месте любой другой. В его касании читалась пронзительная печаль — та же, что и в глазах, извечно искренних. Он искал во мне то, чего могло не быть; под его взглядом я не чувствовала себя собой. Увы, погода вновь явила нам свою немилость. По моей щеке скатилась холодная капля, и листва зашелестела, предвещая скорый ливень. Мы отправились обратно; за несколько минут до дома по Бейкер-стрит над нами грянул гром, и он прикрыл меня своим плащом, по которому вовсю стучали капли. Дом был тих; мы вслепую взобрались по лестнице. Дверь щелкнула. Он зажег свечу... Зачем мне продолжать? То, что скрывается за этим многоточием, нельзя доверить чернилам. Моя рука дрожит; пожалуй, я остановлюсь. Что могла я дать человеку, который смотрит поверх наших голов? Его ум совершеннее любой машины; он не умеет жить мелочной радостью, такой, какую чувствую я, видя алый закат, золотой рассвет, изумляясь красоте природы. Все это не заслужило бы и его беглого взгляда. Но о чем, о чем же была та просьба, с которой он смотрел на меня? И смогла ли я ее выполнить?.. Мой милый Годфри, на этом я заканчиваю свою исповедь. Мне больно терзать тебя своей слабостью, пусть ты и не слышишь моих слов. Я больше не вернусь в Лондон. Мы будем жить с тобой тихо и счастливо, в Вене или под Парижем, где угодно, лишь бы не вспоминать туманы, клубящиеся в наших душах.
Навечно твоя, Ирен
***
(Из записей Шерлока Холмса)
Мой дорогой друг упрямо подозревает во мне нелюбовь к словесному искусству. Отчасти он прав: комбинациям слов я всегда предпочту изысканное сочетание звуков, чья краткость и емкость не сравнятся с творением самого тонкого мастера стиля. Причина, побудившая меня взяться за перо, показалась бы пустяковой моему верному летописцу; в лучшем случае он бы не смог меня понять. Победив главного соперника, я столкнулся с задачей, перед которой моя логика была и остается бессильной. Искусный враг дорог не меньше, чем преданный друг; и те, и другие делают человека. Враг же, ставший другом, гораздо опаснее. Я всегда старался подавить в себе привязанность к событиям прошлого: поражение или триумф, — их цена ничтожна, случись они несвоевременно. Однако чем глубже я задумываюсь над событиями последних дней, тем меньше понимаю человека, в котором никогда не сомневался: себя. Все началось с восхищения проницательностью, окончилось же смятением чувств. Я не впервые искал то, чего не видел; но я впервые не знаю, что именно я нашел. Фотографию легко заменить ей подобной. Мои слова, слишком сухие по случаю, любезно заменит поэт:
Свет мысли неземной лишь от нее исходит, Она того, кто вдаль последует за ней, Ко благу высшему на небеса возводит, По правому пути, где нет людских страстей*.
Быть может, через некоторое время я вновь вернусь к моим записям и смогу беспристрастно изложить эту удивительную историю. Сегодня меня ждут Бетховен, дождливый вечер и лондонский туман.