Ох, знаете, чем дальше я пишу вот этот самый фик, тем яснее, почему Гюго сами знаете кого утопил, потому как психология инспектора, о которой можно сказать "призрачно все в этом мире бушующем" (с), - это вам не сказки для фикрайтера, и мне остается либо на ней погореть, либо удариться в жуткие дебри символизма и философии) Все дело в том, что она каким-то образом соотносится с моим видением мира (у меня очень странное его видение, чесслово), а сопоставлять себя с, простите,
вот этим - это, скажу я вам, тяжко)) В общем, это я к чему виду - я тут буквально только что отписалась по главному моменту, который и есть квинтэссенция фика - если вам будет лень читать все остальное словоблудие, а растянется оно, боюсь, месяца на два одной ежедневной выкладки, можете прочесть вот этот краткий сверхспойлер и с чистой совестью о нем забыть) Этим самым я, что ли, заменяю мост - он там и правда есть, довлеет над сценой живописным реквизитом)
Момент истины)
Чуть сбив цилиндр на затылок, Жавер подставил лицо лучам солнца, позволив тому сражаться с чернотой его бакенбард ранними нитями серебряного. Берег Сены был совсем не тем, что помнил одинокую фигуру у пробитой бочки, да и песок, удивительно гладкий, не знал ни тяжелой поступи сумеречного человека, ни бутылки вина, которую он вбил в него, будто гвоздь. Солнце искрилось на воде россыпью золотых жемчужин, но все золото мира, даже не обращенное во зло и деньги человеком, не сравнилось бы с блеском ее глаз, с улыбкой, нежным лепестком лежавшей на хорошеньком личике, с касанием, что было легче ветерка. Представив то, что отделяло от него одно лишь движение шеи, инспектор вдруг почувствовал странную резь в глазах, хоть он и закрыл их, не видя солнца. Он позволил себе слезы - он позволил бы всё, себе, другим, кому угодно, позволил бы обрушиться мосту, снести собор и сжечь Париж дотла, только чтобы, обернувшись, всегда видеть рядом ту единственную девушку, чьими глазами он видел себя самого. Видение, затмение, сон парижским полуднем - при каждом имени того странного мгновения, которое он пережил, неизменным остался лишь след на его щеке, оставленный скупой слезой. За эту глупую, постыдную слабость он был готов отрезать себе руку, и вместе с тем ему вдруг показалось, что слабость не так уж и постыдна, если слабость означает мост, а сила - стену, если в нем есть сила, в ней - слабость, и эти две силы неумолимо тянутся друг к другу.
Его слабость разоблачили.
- Что-то случилось? - спросила Козетта, увидев, как блестит его щека.
- Нет.
- Вы совсем загрустили.
- Я вас люблю.
-
-
18.01.2011 в 22:05-
-
18.01.2011 в 22:20