Falcon in the Dive
Я не ВК и своими вещами не иллюстрирую выпуски новостей, но иногда случаются совпадения. Диалог гражданина Шовлена и Маргерит Блейкни, написано еще зимой.
Гуманизм и Революция
- Мне не о чем с вами говорить, - отрезала леди Блейкни. Профиль ее был чересчур суров для хрупкой, утонченной леди, даже прелестные ручки невольно сжались в кулаки. Шовлен сидел, подпирая ладонью подбородок, - кисть его казалась необычайно тонкой, словно у мертвеца, а странная неподвижность делала еще более неприятным это зрелище.
- Давайте молчать, моя милая леди, - ответил он, холодно усмехнувшись.
- Вы убивали людей.
- Я стрелял в мужчин, которые могли выстрелить в меня. Простите мой грех, я не насколько свят, чтобы позволить убить себя.
- Не прячьтесь за словами! Вы и ваша клика, вы в день казните больше, чем раньше казнили за год!
- Это большое преувеличение.
Она взглянула на него - пылкая в ярости, прекрасная даже в предосудительных для ее натуры чувствах.
- Вы слали на смерть детей и женщин.
- Откуда вы это знаете?
Голос Шовлена был бледен и равнодушен. Собиралась гроза, он чувствовал это по руке, которая вдруг заныла, - однажды он неудачно упал, едва успев прикрыть лицо, и с тех пор боль в кисти возвращалась вот уже многие годы, словно горькое воспоминание о временах его юности.
- Неужели нет? - презрительно бросила она.
- Милая леди, я не имею привычки вести учет своим злодеяниям.
Он нахмурил брови и продолжил с тем же безразличием, в котором, однако, проскальзывали иные нотки:
- Поверьте, подписывать приказы на казнь не приносит мне никакого удовольствия помимо радости за торжество справедливости и за Францию. Наш строй не идеален, но я надеюсь дожить до тех времен, когда он станет многим лучше, - будьте уверены, разумное правление возьмет свое.
- Но неужели дети должны платить за грехи родителей?
- О тех детях, которые умирали от болезней и голода, пока чужие родители давали балы и банкеты и приглашали к себе лучших докторов, вы, видимо, забыли?
- Ах, разве это повод мстить невинным?
- Вы помните, что я маркиз?
- Я не понимаю ваш намек.
Шовлен покачал головой и провел тонким пальцем по щеке, остановив его в уголке губ.
- Это означает, - пояснил он с той усталой легкостью, с которой утомленный учитель разъясняет урок непутевому мальчишке, - что пока я полезен республике, и пока мне удается справляться с сотней с лишним придворных интриг, я живу и порой даже здравствую, однако страха перед казнью я не испытываю. Я служу республике, и если республика сочтет, что моя служба ей во вред, я готов понести наказание.
- Но вы, вы ведь взрослый мужчина!
- Хорошо. Что, моя милая леди, вы скажете матери, чей ребенок погиб под колесами кареты, просто потому, что месье герцог решил прокатить по Парижу с ветерком? Взгляните в ее глаза и скажите, что сын герцога, который, может, был его ровесником, не заслуживает своей участи. Тому есть воля народа, и судьба сына герцога, и самого герцога, меня волнует лишь настолько, насколько оба угрожают порядку, угодному народу Франции. Сын, к слову, вырастет озлобленным роялистом и через десять лет привезет к нам какого-нибудь нового короля - неужели так будет лучше?
Маргерит смотрела в окно, отстранившись от щуплой фигурки со всей возможной холодностью, какую могли позволить ее натянутые нервы.
- А если бы республике вдруг стало угодно казнить вашего сына? - бросила она.
- Это риторика. На словах в уютной гостиной вашего милого особнячка можно решить что угодно, и это будет иметь такое же значение, как вирши поэта-самодура, которые он сочиняет для прекрасной дамы, обращаясь к душе, а желая ее тела. У меня нет детей, не было и никогда не будет.
- Ах, вот как?
- Я, видите ли, непопулярен.
Эти слова он произнес с изрядной долей яда в голосе.
- Природа, - продолжил Шовлен, выдав короткий, саркастический смешок, - так устроила, что для появления детей одного мужчины недостаточно. Я не могу похвастаться сотней разбитых сердец - разве что парой актрисок по молодости. Маркизы обязаны крутить подобные романчики, это для них такой же долг, как для солдата воевать...
Его голос медленно стих. Бросив на леди Блейкни короткий взгляд, Шовлен увидел, что она по-прежнему неподвижна, только рука ее сжимает оборку платья с едва заметной дрожью.
- Прошу прощения, я не хотел задеть вас этими глупыми историями, - тихо сказал он.
- Вы не ответили.
- Что же... Если бы счастье и процветание Франции зависело от гибели моего сына, я бы подписал приказ, а после бы прострелил сначала свою руку, а потом - висок. Если бы я мог спасти его, я сделал бы для этого все возможное. Надеюсь, что вы, узнав, что ваш сын вырастет и станет цареубийцей или же предаст свой полк, не будете спешить с решением. Счастье, что вы, леди Блейкни, живете в славной Англии, и вам не нужно подписывать никаких бумаг. А может...
Он прикусил губу и продолжил с неожиданным чувством:
- А может, мне стоило бы прямо сейчас и застрелиться? Чтобы добрые англичане, проходя мимо моей могилы, плевали на нее и говорили: вот он, исчадие ада, безбожник, палач революции! А их собственные монархи, убившие не меньше, будут мирно покоиться на святой земле, их именами будут называть детей, их же будут приводить им в пример, когда те вырастут!
Глаза его блестели, когда он, совладав с голосом, тихо произнес:
- Знаете ли, мне порой очень жаль, что я не играю на каком-нибудь музыкальном инструменте. Тогда, плюнув на плиту, под которой покоятся мои бренные останки, добрые англичане говорили бы со вздохом: исчадие ада, конечно, но как чудесно он играл на скрипке!
Гуманизм и Революция
- Мне не о чем с вами говорить, - отрезала леди Блейкни. Профиль ее был чересчур суров для хрупкой, утонченной леди, даже прелестные ручки невольно сжались в кулаки. Шовлен сидел, подпирая ладонью подбородок, - кисть его казалась необычайно тонкой, словно у мертвеца, а странная неподвижность делала еще более неприятным это зрелище.
- Давайте молчать, моя милая леди, - ответил он, холодно усмехнувшись.
- Вы убивали людей.
- Я стрелял в мужчин, которые могли выстрелить в меня. Простите мой грех, я не насколько свят, чтобы позволить убить себя.
- Не прячьтесь за словами! Вы и ваша клика, вы в день казните больше, чем раньше казнили за год!
- Это большое преувеличение.
Она взглянула на него - пылкая в ярости, прекрасная даже в предосудительных для ее натуры чувствах.
- Вы слали на смерть детей и женщин.
- Откуда вы это знаете?
Голос Шовлена был бледен и равнодушен. Собиралась гроза, он чувствовал это по руке, которая вдруг заныла, - однажды он неудачно упал, едва успев прикрыть лицо, и с тех пор боль в кисти возвращалась вот уже многие годы, словно горькое воспоминание о временах его юности.
- Неужели нет? - презрительно бросила она.
- Милая леди, я не имею привычки вести учет своим злодеяниям.
Он нахмурил брови и продолжил с тем же безразличием, в котором, однако, проскальзывали иные нотки:
- Поверьте, подписывать приказы на казнь не приносит мне никакого удовольствия помимо радости за торжество справедливости и за Францию. Наш строй не идеален, но я надеюсь дожить до тех времен, когда он станет многим лучше, - будьте уверены, разумное правление возьмет свое.
- Но неужели дети должны платить за грехи родителей?
- О тех детях, которые умирали от болезней и голода, пока чужие родители давали балы и банкеты и приглашали к себе лучших докторов, вы, видимо, забыли?
- Ах, разве это повод мстить невинным?
- Вы помните, что я маркиз?
- Я не понимаю ваш намек.
Шовлен покачал головой и провел тонким пальцем по щеке, остановив его в уголке губ.
- Это означает, - пояснил он с той усталой легкостью, с которой утомленный учитель разъясняет урок непутевому мальчишке, - что пока я полезен республике, и пока мне удается справляться с сотней с лишним придворных интриг, я живу и порой даже здравствую, однако страха перед казнью я не испытываю. Я служу республике, и если республика сочтет, что моя служба ей во вред, я готов понести наказание.
- Но вы, вы ведь взрослый мужчина!
- Хорошо. Что, моя милая леди, вы скажете матери, чей ребенок погиб под колесами кареты, просто потому, что месье герцог решил прокатить по Парижу с ветерком? Взгляните в ее глаза и скажите, что сын герцога, который, может, был его ровесником, не заслуживает своей участи. Тому есть воля народа, и судьба сына герцога, и самого герцога, меня волнует лишь настолько, насколько оба угрожают порядку, угодному народу Франции. Сын, к слову, вырастет озлобленным роялистом и через десять лет привезет к нам какого-нибудь нового короля - неужели так будет лучше?
Маргерит смотрела в окно, отстранившись от щуплой фигурки со всей возможной холодностью, какую могли позволить ее натянутые нервы.
- А если бы республике вдруг стало угодно казнить вашего сына? - бросила она.
- Это риторика. На словах в уютной гостиной вашего милого особнячка можно решить что угодно, и это будет иметь такое же значение, как вирши поэта-самодура, которые он сочиняет для прекрасной дамы, обращаясь к душе, а желая ее тела. У меня нет детей, не было и никогда не будет.
- Ах, вот как?
- Я, видите ли, непопулярен.
Эти слова он произнес с изрядной долей яда в голосе.
- Природа, - продолжил Шовлен, выдав короткий, саркастический смешок, - так устроила, что для появления детей одного мужчины недостаточно. Я не могу похвастаться сотней разбитых сердец - разве что парой актрисок по молодости. Маркизы обязаны крутить подобные романчики, это для них такой же долг, как для солдата воевать...
Его голос медленно стих. Бросив на леди Блейкни короткий взгляд, Шовлен увидел, что она по-прежнему неподвижна, только рука ее сжимает оборку платья с едва заметной дрожью.
- Прошу прощения, я не хотел задеть вас этими глупыми историями, - тихо сказал он.
- Вы не ответили.
- Что же... Если бы счастье и процветание Франции зависело от гибели моего сына, я бы подписал приказ, а после бы прострелил сначала свою руку, а потом - висок. Если бы я мог спасти его, я сделал бы для этого все возможное. Надеюсь, что вы, узнав, что ваш сын вырастет и станет цареубийцей или же предаст свой полк, не будете спешить с решением. Счастье, что вы, леди Блейкни, живете в славной Англии, и вам не нужно подписывать никаких бумаг. А может...
Он прикусил губу и продолжил с неожиданным чувством:
- А может, мне стоило бы прямо сейчас и застрелиться? Чтобы добрые англичане, проходя мимо моей могилы, плевали на нее и говорили: вот он, исчадие ада, безбожник, палач революции! А их собственные монархи, убившие не меньше, будут мирно покоиться на святой земле, их именами будут называть детей, их же будут приводить им в пример, когда те вырастут!
Глаза его блестели, когда он, совладав с голосом, тихо произнес:
- Знаете ли, мне порой очень жаль, что я не играю на каком-нибудь музыкальном инструменте. Тогда, плюнув на плиту, под которой покоятся мои бренные останки, добрые англичане говорили бы со вздохом: исчадие ада, конечно, но как чудесно он играл на скрипке!
@темы: Мемуары машинки "Torpedo"