Falcon in the Dive
Описание: Спортивная дуэль на шпагах между ревнивцем Уиндермиром и лордом Дарлингтоном, влюбленным в его супругу, оканчивается неспортивными последствиями. Леди Уиндермир, взволнованная за судьбу милорда, наносит ему ранний визит.
Персонажи: лорд Роберт Дарлингтон, леди Уиндермир, Хоскинс
Жанр: романтика, юмор, медицина в прозе
Рейтинг: PG
От автора: По мотивам эпизода из фильма The Fan (1949). Мне всегда казалось, что герои Сандерса - прирожденные симулянты)
***
Нехотя приоткрывая глаз, я обнаружил вокруг меня сущее утро. Хоскинс, мой дворецкий, прибирал нечто со столика - я зажмурился, вспоминая, не было ли это инструментом для ампутации ноги, но взглянув на одеяло, покрывавшее добрую часть моих исконных шести с лишним футов, я выяснил, что нога моя по-прежнему покоится на подушке - и принимается саднить, едва я о ней вспомню. Я был здоров и нездоров примерно в равной степени: будь я простым мужчиной, я бы сознался, что все не так уж и печально, однако истинный английский лорд не может не владеть известной тонкостью души, пусть даже и не подкрепленной телесной тонкостью.
- Хоскинс, - позвал я, - ведь я не умер?
- Никак нет, ваша светлость, - ответил Хоскинс, флегматично удалившись. Созерцание дворецких может осудить любые страсти: моя беда же крылась в том, что к Хоскинсу я успел привыкнуть, и как любое, что привычно, совсем перестал замечать, порой считая, что утренние газеты и крепкий черный кофе являются по мановению руки, незримой и благодушной.
- Хоскинс!.. - позвал я негодяя. - Мне бы кофе!..
...Надежды пропустить привычную мне чашечку разбились о дверь спальни, которую негодник умудрился за собой закрыть. Поморщившись, я оценил расположение своей персоны и звонка: рисковать было почетно, пощадить ногу - разумнее. Проигравшийся в карты рискует слишком многим, чтобы ставить обручальное кольцо, при этом памятуя, что честь его зависит от чековой книжки супруги; в моем же случае, предать спокойствие израненной конечности означало отсрочить матч-реванш. Сложив руки на солнечном сплетении, я приготовился болеть без кофе. Хотелось закурить, но я боялся, что от такого утешения меня вывернет. Еще больше я боялся похудеть и осунуться в стиле дешевых готических романов, тем самым внушив обществу превратную мысль о том, что меня подсадили на диету. Я был из тех счастливчиков, кто знает, что в нем любят: я также был особенно удачлив узнать об этом теми способами, о которых молчат мужчины, но так любят посплетничать женщины - само собой, в кругу подруг. Из всех пороков, о которых позабыли моралисты, я мог сознаться, пожалуй, в том, что женщина, желая сказаться недоступной, влечет меня с той гибельной силой, когда мне приходится отказывать в ее желаниях. Вообразите мой душевный трепет, когда Хоскинс, внезапно вернувшись, сообщил:
- Леди Уиндермир, сэр.
- Где?.. - встрепенулся я.
- Внизу.
- Что вы сказали ей?
- Все то же, что и доктор.
- А именно?
- Вы никого не принимаете.
- Она стояла на своем?
- Конечно, сэр.
Мой взгляд стремительно пронесся от стены и до стены. Прикусив тонкую губу, я погрузился в размышления: чем больше я думал о леди Уиндермир, чье присутствие в опасной близости от моей не менее опасной персоны стоило мне удара шпагой, тем больше мне хотелось утешить нервы привычной им игрушкой.
- Сигареты. Спички, - затребовал я.
В Хоскинсе было достаточно житейской мудрости, чтобы предпочесть мои инструкции заветам доктора. Спустя минуту я благодарно закурил. Дело заспорилось: детали плана обретали ясность, приправленную единственным - хитростью, - что подходило для этого изысканного блюда.
- Она дождется? - нервно спросил я.
- Либо вас, либо полиции.
Не будь я прикован к постели своей чрезмерной осторожностью, я расцеловал бы негодяя.
- Хоскинс, откройте же окно.
Избавившись от всех улик, включая пепельницу, я взъерошил волосы до той нехитрой степени, когда прическа не теряет привлекательности. Пряди на висках я подкрутил: то, что приносит печальную известность, вполне сгодится и для печальных случаев.
- Как я выгляжу? - спросил я Хоскинса, пока он возился с задвижками.
- Идете на поправку, сэр.
- Как скверно, - вздохнул я. - Никто из моих гостий случайно не забыл румян? Или белил?
- Воспользуйтесь вот этим, сэр, - объявил Хоскинс, намекая на доставленную им чашку. Прославив Англию и самое английское, что имелось в моем доме помимо портрета королевы, я схватил раскаленный фарфор и любовно разогрел им щеки, овеянный лучшим из ароматов, какие встречаются в дольнем мире. Стоит иметь Империю, чтобы свободно наслаждаться тем божественным напитком, который - как и английский чай - имеет с Англией довольно мало общего. В другое утро мой кофейный ритуал продлился бы неизмеримо дольше, но душа моя просила совсем иного тепла, которое я мог вкусить, лишь представ перед миледи в должном виде - а значит, во всеоружии.
- Что вы думаете, Хоскинс? - спросил я, отняв чашку.
- Вы сдаете, сэр.
- Бедняга, - вздохнул я. - Быть может, я еще успею отрекомендовать вас Лортону...
- Сэр, я буду навещать вас каждое воскресенье.
- Хорошо, но не кладите на меня цветы.
Расправив плечи, я отыскал то положение, в котором мои мысли о комфорте совпали с позицией подушек. Никогда прежде мне не удавалось так удобно заболеть.
- Кстати, как вы себя чувствуете, Хоскинс? - осведомился я, продолжив тепловые процедуры.
- Прекрасно, сэр.
- Как отвратительно...
- Но Меррей, ваш садовник...
- Что с ним?
- На кухне всегда найдутся его сердечные капли.
Залог домашнего счастья джентльмена кроется в умной прислуге. В этом меня уверил тот приснопамятный день, когда Хоскинс три четверти часа продержал в моей гостиной одну броскую особу, с которой я делился теплом своей души по четвергам. Особа, вознамерившись жить счастливо - и решив, что счастье новой жизни следует непременно разделить со мной, - желала сообщить мне, что ждет от меня ребенка. Не дождавшись ни ребенка, ни меня, деятельная дама нанесла похожий визит моему доброму соседу, Саттону, - с тех пор он женат вот уже четыре года и имеет двух сыновей. Узнав об этом, я был обижен в лучших чувствах и тут же повысил негодяю жалованье, сохранив эту привычку, пагубную для бюджета, но отрадную для душевного спокойствия.
- Ваш кофе безупречен, - похвалил я наглеца. - Доставите мне капли, когда сочтете нужным. И не забудьте: я намерен отобедать.
- Стейк, сэр?
- Да, пожалуй. С кровью.
Отвесив мне поклон, дворецкий удалился. Я прикрыл глаза, отрепетировав несколько вздохов: когда женщины упрямо не желают видеть в нас мужчину, в нас всегда отыщется мальчишка, способный пробудить их материнские чувства. Обманывать леди Уиндермир казалось мне отпетой наглостью - впрочем, обман так свойственен искусству, а искусство столь подсудно красоте, что я видел в себе лишь нескромного актера, в ней же - прекрасную из зрительниц. За дверью зашуршали юбки. Я был готов - я даже отвернулся, забывшись мнимой лихорадкой.
Итак, леди Уиндермир ступила в мою спальню - святая святых джентльмена. Прервав агонию, я обнаружил, что одета она чуть небрежно, - никто бы не заметил, не будь он мной, успевшим изучить каждую шпильку, каждую ленточку на ожившей статуе богини.
- Воды... - шепнул я первое, что по такому случаю просят в мелодрамах.
- Господи!.. - вскричала Галатея, сжимая дамский зонтик.
- Воды, пожалуйста, - напомнил я, состряпав жалостное выражение. Сочувствие забывчиво, любовь недолговечна - мы живем в ужасном мире экономии, в том числе и чувств.
- Лорд... Роберт! Что с вами?
Мое имя сорвалось с ее уст. На блаженный миг я позабыл о фарсе, почувствовав себя разбитым и больным: любовь нельзя сравнить ни с одной болезнью, известной медицине, она гораздо хуже.
- Ах, это вы... - заметил я, дыша все чаще.
- Бедный Роберт!
Я был беднее нищего: ее словам хотелось верить, как прописным истинам, и повторять их, будто заклятие. Миледи, обернувшись и показав нежную шейку, огляделась в поисках воды для больного.
- Здесь только кофе... - шепнула она, страдальчески нахмурившись.
- Сойдет и кофе, - сообщил я. - Прошу вас, подержите блюдце...
Оставив блюдце в ее трепетных руках, я отхлебнул горячий кофе - что, разумеется, молило о последствиях. Убедившись, что моя персона по-прежнему влечет ее внимание, я мучительно зажмурился и опробовал красочный вздох. Чем меньше мы говорим, тем легче нас понять: она словила мой намек, будто ребенок, поймавший бабочку, - прелестную, словно сама леди Уиндермир.
- Вам плохо? Вы больны? - спросила гостья.
- Милая леди... - шепнул я, ухватив ее за ручку и нежно возложив на сердце - разумеется, мое.
- Нет, нет! - воскликнула она. - Скажите, что вы шутите! Видеть вас серьезным так ужасно!
- Миледи: я обманщик, - не сдержался праведник во мне. - Я хотел вам сообщить... но боялся испортить завтрак... вы вряд ли заслужили такой печальной новости...
- А все мой муж! Подумать только! Зачем, зачем он с вами это сделал?
- Мы все порою ошибаемся...
- С тех пор я не сказала ему ни слова!
- Я тоже, - сознался я. - Вы не могли бы...
- Разумеется!
- ...поставить чашку?
Волнение миледи было столь невинным и искренним, что мужчине в моей деликатной ситуации приходилось следить за собой. Мы часто выдаем себя желанием не выдавать себя ни в коем случае; когда мы выдаем себя, нам не хватает мужества отбросить оправдания и наслаждаться неприкрытой честностью. Любовно созданный румянец не обещал держаться долго: памятуя о прискорбной перспективе, я вздохнул и чуть прищурился, убежденный, что меня слепит ее неоспоримая красота. Тем временем, ладонь миледи успела покинуть мою грудь.
- Ваше сердце стучит так быстро... - созналась моя гостья.
- Прошу простить его бесцеремонность.
- Ах, снова вы за шутки!..
Волнительная противоречивость, присущая политикам и дамам, застигла меня врасплох. Миледи горько отвернулась; мне не судилось ничего иного, кроме как форсировать события.
- Я потерял много крови... впрочем, не больше, чем совести, - честно сознался я.
Взор прелестной Галатеи вновь вернулся к самозванцу-скульптору, который творил с ней неизвестно что.
- Рана тяжелая?
- Мне тяжело об этом говорить...
Взгляд миледи метнулся к моей ноге - по счастью, скрытой одеялом. В тот миг я пожалел со всей возможной горечью, что во время импровизированной дуэли лорд Уиндермир не оставил шрамов на тех частях моего тела, где они смотрелись бы романтичнее.
- Мой муж сказал, что это пустяки! - вспыхнула гостья, чьи щечки озарились нежнейшим яростным румянцем. Умей другие совмещать прекрасное и гневное так же прелестно, как это делала она, - и я тотчас бы превратился в первого негодяя Лондона. Пока же почетное первенство держала моя репутация - с чем я готов был примириться, коль скоро не сам я знакомился с дамами, а дамы предпочитали знакомиться со мной.
- Конечно, для него это пустяк, - заметил я, слегка поднявшись на подушках и вздернув подбородок, как это делали страдальцы в крымских лазаретах. Войну я не застал по юности - и вспомнил не по совести, - однако Флоренс Найтингейл в облике леди Уиндермир вдруг коснулась моей плачевной шевелюры, заботливо ее облагородив. Легко быть искренним, не говоря ни слова, - сложнее промолчать, когда так хочется быть искренним. Будучи безнадежно оглушен, я даже вспомнил ее мужа - ошибка, которую я стремился совершать как можно реже.
- Он ничего не растянул, производя туше? - шепнул я, втайне надеясь на обратное.
- Ах, прошу вас! Он здоров! Хоть раз подумайте и о себе!
- Я делаю это немного чаще, чем вам кажется...
- Вас хорошо лечили?
Умение любить ушами, присущее слабому полу, сопутствует большому нежеланию внимать мужчине во всех прочих случаях. Я мягко повел бровью, обремененный выбором между элегией и эпитафией.
- Вы будете меня помнить? - спросил я, неумолимо бледнея, в чем помогали охладевшие к болезни щеки.
- Вы упрямец!
- Я наглец...
- Позвольте мне взглянуть!
Потрясенный до глубин возможного, я вцепился в одеяло, словно в честь мундира.
- Нет-нет, не может быть и речи! Вы ведь не хотите отнять право первого показа у хирурга?
- Так плохо?.. - изумилась миледи.
Я вздохнул: не стоит поминать плохое в присутствии неоспоримо прекрасного.
- Боюсь, что ваш последний танец придется приберечь для мужа...
Миледи, опечаленная моим плачевным будущим, склонилась надо мной и трепетно погладила остывшую к болезни щеку. На мое сердце - неприлично бедное для сердца лорда Дарлингтона - опустился камень размером с Чаринг-Кросс. Теряя рассудок, я беспокоился о рассудительности: последней не пристало покидать мужчину ни при каких разумных обстоятельствах.
- Вы расстроены, - заметила миледи.
- Что вы, - шепнул я, - счастлив...
- Вам все кажется трагичным! Я пришлю хорошего доктора.
- Хорошо бы, - сознался я, сменив хитрость на откровенность. Я был столь искренен в своей агонии, что нога моя прониклась реализмом, вспомнив о вчерашней ране.
- Ваш доктор действительно хорош? - спросил я, томно опуская веки.
- О, доктор Мун? Он лечит герцогиню Бервик! - ответил прелестнейший голос в мире, покидать который вдруг стало и того печальней.
- Плохая рекомендация, - заметил я. - Вы не могли бы...
Леди Уиндермир была готова на все, что только может разрешить себе невинность, - в тот миг я искренне посетовал, что желаю от нее обратного. По счастью, дверь открылась, явив нам долгожданного дворецкого.
- Ваши капли, сэр, - объявил он с убежденностью священника и спокойствием покойника.
- Хоскинс... - пожурил я, но негодник был неумолим. Леди Уиндермир, напуганная известием, подхватила мою руку - в тот миг я был готов отдать ее, не только сердце. Касаться кончиками пальцев, теряя друг друга внезапно и нелепо, - не это ли любовь?..
- Какие капли? - осведомилась моя гостья.
- Капли лорда Дарлингтона, - любезно пояснил стервец.
- Но, Роберт!.. - воскликнула миледи, перехватив заветное лекарство.
- Вы смотрите мне в душу, - сказал я, наблюдая, как тщательно миледи изучает пузырек.
- Вы не говорили, что больны! - взмолилась леди Уиндермир.
- У меня слабое сердце. Оно влюбляется, не думая.
Наш разговор излился в неизбежное - долгую драматическую паузу. Миледи, чья невинность лишила ее слов - к несчастью, моих последних, - сжимала капли в утонченных ручках, мечтая о хорошем докторе, спасенной ноге и славном вальсе на балу у герцогини, считавшей меня крупным негодяем, как и любая дама, для которой я был слишком юн. Вздохнув, я вновь предался лихорадке - от нее, как и от многих женщин, мне оставались лишь смятые простыни.
- Ах, почему вы не сказали раньше!
- Я скрывал это, как мог, - сообщил я, погрустнев до непристойности.
- Зачем же вы фехтовали? С больным сердцем!
- Честь, - улыбнулся я, предчувствуя, что миледи запомнится улыбка, - нельзя свести к телесному, равно как и к сугубо духовному. Это не порок... это безумие... простите, я снова забываюсь...
Забывчивость, сослужившая мне с дюжину приятных служб, не спасла от неизбежного. Моя гостья, как и многие очаровательные дамы, замещала богатым воображением все то, над чем мужчина крепко бы задумался.
- Теперь я понимаю! Вот отчего вы сказались уставшим на последнем балу! Да-да, том самом, который вы покинули вместе с Агатой! - воскликнула миледи.
Вспомнив истинную причину, я раскраснелся и без кофе. Мы думаем, что знаем себя, когда на самом деле мы всего лишь прирожденные сочинители - мемуаров, в лучшем случае.
- Вы ведь сегодня не вставали? - обеспокоилась миледи, поправив подо мной подушку. Я был охвачен безмолвным трепетом, с которым не сравнится и затишье перед бурей: коснись она моей руки, как друг, а не как гостья, - и я позволил бы ревнивому болвану трижды пронзить шпагой мою руку, только бы иметь возможность держать ее у сердца - руку, само собой. Я был ужасен: я обманывал сквозь слезы, разучившись проливать их еще в Оксфорде, когда случился мой первый - и последний - футбольный матч, - из него я вынес богатый жизненный опыт, а также сломанную ключицу.
- Конечно, нет: я не вставал, - вздохнул я. - Вы слишком лестно обо мне подумали...
- Ах, боже мой, нога! Я совсем о ней забыла! Как же случилось, что вы так больны?
- Я одинок...
- Не поднимайтесь, вам это будет вредно. За вами хорошо ухаживают?
- Ужасно, - вздохнул я. - Носят кофе вместо воды...
- Мой бедный, бедный Роберт!
Я печально улыбнулся. Глаза мои горели: я прескверно видел, что хуже - ничего не замечал. Миледи, миледи, миледи - я был готов вторить любому титулу, скрывавшему за собой имя, которое ни разу не сорвалось с моих тонких, капризных губ. Я сохранил его в чистоте: так хранят воспоминания о лучших днях, о любви, о юности, - с ней я жил памятью о том счастливом времени, когда не знал ее, и мучился неумолимой мыслью о том, как мог быть счастлив, узнай мы друг друга лучше. Я смиренно принял капли, надеясь, что ничем не заболею, проглотив их. У меня заныло сердце - я позволил ему всплакнуть.
- Вы непременно поправитесь, - заверила леди Уиндермир.
- Конечно, - подтвердил я. - Я склонен ко всему дурному - в том числе, и к полноте...
- Неправда, вы замечательны.
Я взглянул на нее - так пристально, что чуть не исцелился самым отпетым образом. Я, стареющий повеса с замашками несносного юноши, - она, невинность, верность, все добродетели, которые я записал в пороки, едва встретив ее, вечность тому назад: что могло быть смешнее, безрассудней - и чего я пожелал бы с меньшей искренностью? Рассудок покидал меня; отправив вслед за ним и рассудительность, я превзошел все рамки, в которые доселе вписывался мой злосчастный портрет: я сбросил с себя одеяло и сел на кровати со всей решимостью, доступной моей совести.
- Вы что!..
Я словно бы очнулся. Я никак не ожидал подобной подлости - по крайней мере, от себя. Стыдиться было нечего: на мне была рубашка из фланели, доходившая до щиколоток, да и сам я был вполне достойным обозрения, - однако леди Уиндермир была прекрасной пуританкой, и, должно быть, никогда не видела, чтобы пуританский пациент вел себя столь недостойным образом. Разгром благих намерений довершила моя бедная нога: склонившись набок, я повалился на постель и предпринял жалкую попытку вернуть себе защитные покровы.
- Как же вы меня напугали! - воскликнула миледи, взяв на себя этот нелегкий труд.
- Не только вас... - шепнул я, чувствуя себя прескверно.
- Вы в порядке?
- Кажется, мне хуже...
Ладонь миледи опустилась на мой лоб.
- Вы чувствуете жар? - спросил я.
- Нет... вовсе нет...
- Печально: значит, озноб... Миледи, в свою последнюю минуту я хотел бы кое в чем признаться.
- Прошу вас, берегите силы!
- Я умираю, - подсказал я. - Это в какой-то мере неразумно.
Бедняжка ахнула, питая горькое сочувствие к моей завравшейся персоне.
- Вы меня бросили, - сказал я, шмыгнув носом. - Вы мне отказали...
- Давайте не будем об этом! - воскликнула миледи, сминая кружевной платочек.
- Нет, - ответил я, слабея и подкашливая. - На пороге вечности... мы вспоминаем... о том, что так отчаянно пытаемся забыть...
- Мой муж...
- Болван и ревнивец.
- Но герцогиня...
- Ничуть не против.
- Но как же...
- Я люблю вас.
- Ах! - воскликнула миледи.
Мы пережили несколько мгновений тишины. Еще минута, полминуты - и я добился бы желанного, которое выстрадал в прямом и переносном смысле слова.
- Будь вы хоть чуточку благосклонней... - шепнул я. - Будь вы хоть капельку добрей...
- Ваш обед, сэр.
У меня перехватило дыхание.
- Что это?.. - воскликнула леди Уиндермир.
- Стейк лорда Дарлингтона.
- Но как же! Роберт!
- Негодяй!.. - простонал я, бессильно откинувшись на подушки.
Персонажи: лорд Роберт Дарлингтон, леди Уиндермир, Хоскинс
Жанр: романтика, юмор, медицина в прозе
Рейтинг: PG
От автора: По мотивам эпизода из фильма The Fan (1949). Мне всегда казалось, что герои Сандерса - прирожденные симулянты)
***
Нехотя приоткрывая глаз, я обнаружил вокруг меня сущее утро. Хоскинс, мой дворецкий, прибирал нечто со столика - я зажмурился, вспоминая, не было ли это инструментом для ампутации ноги, но взглянув на одеяло, покрывавшее добрую часть моих исконных шести с лишним футов, я выяснил, что нога моя по-прежнему покоится на подушке - и принимается саднить, едва я о ней вспомню. Я был здоров и нездоров примерно в равной степени: будь я простым мужчиной, я бы сознался, что все не так уж и печально, однако истинный английский лорд не может не владеть известной тонкостью души, пусть даже и не подкрепленной телесной тонкостью.
- Хоскинс, - позвал я, - ведь я не умер?
- Никак нет, ваша светлость, - ответил Хоскинс, флегматично удалившись. Созерцание дворецких может осудить любые страсти: моя беда же крылась в том, что к Хоскинсу я успел привыкнуть, и как любое, что привычно, совсем перестал замечать, порой считая, что утренние газеты и крепкий черный кофе являются по мановению руки, незримой и благодушной.
- Хоскинс!.. - позвал я негодяя. - Мне бы кофе!..
...Надежды пропустить привычную мне чашечку разбились о дверь спальни, которую негодник умудрился за собой закрыть. Поморщившись, я оценил расположение своей персоны и звонка: рисковать было почетно, пощадить ногу - разумнее. Проигравшийся в карты рискует слишком многим, чтобы ставить обручальное кольцо, при этом памятуя, что честь его зависит от чековой книжки супруги; в моем же случае, предать спокойствие израненной конечности означало отсрочить матч-реванш. Сложив руки на солнечном сплетении, я приготовился болеть без кофе. Хотелось закурить, но я боялся, что от такого утешения меня вывернет. Еще больше я боялся похудеть и осунуться в стиле дешевых готических романов, тем самым внушив обществу превратную мысль о том, что меня подсадили на диету. Я был из тех счастливчиков, кто знает, что в нем любят: я также был особенно удачлив узнать об этом теми способами, о которых молчат мужчины, но так любят посплетничать женщины - само собой, в кругу подруг. Из всех пороков, о которых позабыли моралисты, я мог сознаться, пожалуй, в том, что женщина, желая сказаться недоступной, влечет меня с той гибельной силой, когда мне приходится отказывать в ее желаниях. Вообразите мой душевный трепет, когда Хоскинс, внезапно вернувшись, сообщил:
- Леди Уиндермир, сэр.
- Где?.. - встрепенулся я.
- Внизу.
- Что вы сказали ей?
- Все то же, что и доктор.
- А именно?
- Вы никого не принимаете.
- Она стояла на своем?
- Конечно, сэр.
Мой взгляд стремительно пронесся от стены и до стены. Прикусив тонкую губу, я погрузился в размышления: чем больше я думал о леди Уиндермир, чье присутствие в опасной близости от моей не менее опасной персоны стоило мне удара шпагой, тем больше мне хотелось утешить нервы привычной им игрушкой.
- Сигареты. Спички, - затребовал я.
В Хоскинсе было достаточно житейской мудрости, чтобы предпочесть мои инструкции заветам доктора. Спустя минуту я благодарно закурил. Дело заспорилось: детали плана обретали ясность, приправленную единственным - хитростью, - что подходило для этого изысканного блюда.
- Она дождется? - нервно спросил я.
- Либо вас, либо полиции.
Не будь я прикован к постели своей чрезмерной осторожностью, я расцеловал бы негодяя.
- Хоскинс, откройте же окно.
Избавившись от всех улик, включая пепельницу, я взъерошил волосы до той нехитрой степени, когда прическа не теряет привлекательности. Пряди на висках я подкрутил: то, что приносит печальную известность, вполне сгодится и для печальных случаев.
- Как я выгляжу? - спросил я Хоскинса, пока он возился с задвижками.
- Идете на поправку, сэр.
- Как скверно, - вздохнул я. - Никто из моих гостий случайно не забыл румян? Или белил?
- Воспользуйтесь вот этим, сэр, - объявил Хоскинс, намекая на доставленную им чашку. Прославив Англию и самое английское, что имелось в моем доме помимо портрета королевы, я схватил раскаленный фарфор и любовно разогрел им щеки, овеянный лучшим из ароматов, какие встречаются в дольнем мире. Стоит иметь Империю, чтобы свободно наслаждаться тем божественным напитком, который - как и английский чай - имеет с Англией довольно мало общего. В другое утро мой кофейный ритуал продлился бы неизмеримо дольше, но душа моя просила совсем иного тепла, которое я мог вкусить, лишь представ перед миледи в должном виде - а значит, во всеоружии.
- Что вы думаете, Хоскинс? - спросил я, отняв чашку.
- Вы сдаете, сэр.
- Бедняга, - вздохнул я. - Быть может, я еще успею отрекомендовать вас Лортону...
- Сэр, я буду навещать вас каждое воскресенье.
- Хорошо, но не кладите на меня цветы.
Расправив плечи, я отыскал то положение, в котором мои мысли о комфорте совпали с позицией подушек. Никогда прежде мне не удавалось так удобно заболеть.
- Кстати, как вы себя чувствуете, Хоскинс? - осведомился я, продолжив тепловые процедуры.
- Прекрасно, сэр.
- Как отвратительно...
- Но Меррей, ваш садовник...
- Что с ним?
- На кухне всегда найдутся его сердечные капли.
Залог домашнего счастья джентльмена кроется в умной прислуге. В этом меня уверил тот приснопамятный день, когда Хоскинс три четверти часа продержал в моей гостиной одну броскую особу, с которой я делился теплом своей души по четвергам. Особа, вознамерившись жить счастливо - и решив, что счастье новой жизни следует непременно разделить со мной, - желала сообщить мне, что ждет от меня ребенка. Не дождавшись ни ребенка, ни меня, деятельная дама нанесла похожий визит моему доброму соседу, Саттону, - с тех пор он женат вот уже четыре года и имеет двух сыновей. Узнав об этом, я был обижен в лучших чувствах и тут же повысил негодяю жалованье, сохранив эту привычку, пагубную для бюджета, но отрадную для душевного спокойствия.
- Ваш кофе безупречен, - похвалил я наглеца. - Доставите мне капли, когда сочтете нужным. И не забудьте: я намерен отобедать.
- Стейк, сэр?
- Да, пожалуй. С кровью.
Отвесив мне поклон, дворецкий удалился. Я прикрыл глаза, отрепетировав несколько вздохов: когда женщины упрямо не желают видеть в нас мужчину, в нас всегда отыщется мальчишка, способный пробудить их материнские чувства. Обманывать леди Уиндермир казалось мне отпетой наглостью - впрочем, обман так свойственен искусству, а искусство столь подсудно красоте, что я видел в себе лишь нескромного актера, в ней же - прекрасную из зрительниц. За дверью зашуршали юбки. Я был готов - я даже отвернулся, забывшись мнимой лихорадкой.
Итак, леди Уиндермир ступила в мою спальню - святая святых джентльмена. Прервав агонию, я обнаружил, что одета она чуть небрежно, - никто бы не заметил, не будь он мной, успевшим изучить каждую шпильку, каждую ленточку на ожившей статуе богини.
- Воды... - шепнул я первое, что по такому случаю просят в мелодрамах.
- Господи!.. - вскричала Галатея, сжимая дамский зонтик.
- Воды, пожалуйста, - напомнил я, состряпав жалостное выражение. Сочувствие забывчиво, любовь недолговечна - мы живем в ужасном мире экономии, в том числе и чувств.
- Лорд... Роберт! Что с вами?
Мое имя сорвалось с ее уст. На блаженный миг я позабыл о фарсе, почувствовав себя разбитым и больным: любовь нельзя сравнить ни с одной болезнью, известной медицине, она гораздо хуже.
- Ах, это вы... - заметил я, дыша все чаще.
- Бедный Роберт!
Я был беднее нищего: ее словам хотелось верить, как прописным истинам, и повторять их, будто заклятие. Миледи, обернувшись и показав нежную шейку, огляделась в поисках воды для больного.
- Здесь только кофе... - шепнула она, страдальчески нахмурившись.
- Сойдет и кофе, - сообщил я. - Прошу вас, подержите блюдце...
Оставив блюдце в ее трепетных руках, я отхлебнул горячий кофе - что, разумеется, молило о последствиях. Убедившись, что моя персона по-прежнему влечет ее внимание, я мучительно зажмурился и опробовал красочный вздох. Чем меньше мы говорим, тем легче нас понять: она словила мой намек, будто ребенок, поймавший бабочку, - прелестную, словно сама леди Уиндермир.
- Вам плохо? Вы больны? - спросила гостья.
- Милая леди... - шепнул я, ухватив ее за ручку и нежно возложив на сердце - разумеется, мое.
- Нет, нет! - воскликнула она. - Скажите, что вы шутите! Видеть вас серьезным так ужасно!
- Миледи: я обманщик, - не сдержался праведник во мне. - Я хотел вам сообщить... но боялся испортить завтрак... вы вряд ли заслужили такой печальной новости...
- А все мой муж! Подумать только! Зачем, зачем он с вами это сделал?
- Мы все порою ошибаемся...
- С тех пор я не сказала ему ни слова!
- Я тоже, - сознался я. - Вы не могли бы...
- Разумеется!
- ...поставить чашку?
Волнение миледи было столь невинным и искренним, что мужчине в моей деликатной ситуации приходилось следить за собой. Мы часто выдаем себя желанием не выдавать себя ни в коем случае; когда мы выдаем себя, нам не хватает мужества отбросить оправдания и наслаждаться неприкрытой честностью. Любовно созданный румянец не обещал держаться долго: памятуя о прискорбной перспективе, я вздохнул и чуть прищурился, убежденный, что меня слепит ее неоспоримая красота. Тем временем, ладонь миледи успела покинуть мою грудь.
- Ваше сердце стучит так быстро... - созналась моя гостья.
- Прошу простить его бесцеремонность.
- Ах, снова вы за шутки!..
Волнительная противоречивость, присущая политикам и дамам, застигла меня врасплох. Миледи горько отвернулась; мне не судилось ничего иного, кроме как форсировать события.
- Я потерял много крови... впрочем, не больше, чем совести, - честно сознался я.
Взор прелестной Галатеи вновь вернулся к самозванцу-скульптору, который творил с ней неизвестно что.
- Рана тяжелая?
- Мне тяжело об этом говорить...
Взгляд миледи метнулся к моей ноге - по счастью, скрытой одеялом. В тот миг я пожалел со всей возможной горечью, что во время импровизированной дуэли лорд Уиндермир не оставил шрамов на тех частях моего тела, где они смотрелись бы романтичнее.
- Мой муж сказал, что это пустяки! - вспыхнула гостья, чьи щечки озарились нежнейшим яростным румянцем. Умей другие совмещать прекрасное и гневное так же прелестно, как это делала она, - и я тотчас бы превратился в первого негодяя Лондона. Пока же почетное первенство держала моя репутация - с чем я готов был примириться, коль скоро не сам я знакомился с дамами, а дамы предпочитали знакомиться со мной.
- Конечно, для него это пустяк, - заметил я, слегка поднявшись на подушках и вздернув подбородок, как это делали страдальцы в крымских лазаретах. Войну я не застал по юности - и вспомнил не по совести, - однако Флоренс Найтингейл в облике леди Уиндермир вдруг коснулась моей плачевной шевелюры, заботливо ее облагородив. Легко быть искренним, не говоря ни слова, - сложнее промолчать, когда так хочется быть искренним. Будучи безнадежно оглушен, я даже вспомнил ее мужа - ошибка, которую я стремился совершать как можно реже.
- Он ничего не растянул, производя туше? - шепнул я, втайне надеясь на обратное.
- Ах, прошу вас! Он здоров! Хоть раз подумайте и о себе!
- Я делаю это немного чаще, чем вам кажется...
- Вас хорошо лечили?
Умение любить ушами, присущее слабому полу, сопутствует большому нежеланию внимать мужчине во всех прочих случаях. Я мягко повел бровью, обремененный выбором между элегией и эпитафией.
- Вы будете меня помнить? - спросил я, неумолимо бледнея, в чем помогали охладевшие к болезни щеки.
- Вы упрямец!
- Я наглец...
- Позвольте мне взглянуть!
Потрясенный до глубин возможного, я вцепился в одеяло, словно в честь мундира.
- Нет-нет, не может быть и речи! Вы ведь не хотите отнять право первого показа у хирурга?
- Так плохо?.. - изумилась миледи.
Я вздохнул: не стоит поминать плохое в присутствии неоспоримо прекрасного.
- Боюсь, что ваш последний танец придется приберечь для мужа...
Миледи, опечаленная моим плачевным будущим, склонилась надо мной и трепетно погладила остывшую к болезни щеку. На мое сердце - неприлично бедное для сердца лорда Дарлингтона - опустился камень размером с Чаринг-Кросс. Теряя рассудок, я беспокоился о рассудительности: последней не пристало покидать мужчину ни при каких разумных обстоятельствах.
- Вы расстроены, - заметила миледи.
- Что вы, - шепнул я, - счастлив...
- Вам все кажется трагичным! Я пришлю хорошего доктора.
- Хорошо бы, - сознался я, сменив хитрость на откровенность. Я был столь искренен в своей агонии, что нога моя прониклась реализмом, вспомнив о вчерашней ране.
- Ваш доктор действительно хорош? - спросил я, томно опуская веки.
- О, доктор Мун? Он лечит герцогиню Бервик! - ответил прелестнейший голос в мире, покидать который вдруг стало и того печальней.
- Плохая рекомендация, - заметил я. - Вы не могли бы...
Леди Уиндермир была готова на все, что только может разрешить себе невинность, - в тот миг я искренне посетовал, что желаю от нее обратного. По счастью, дверь открылась, явив нам долгожданного дворецкого.
- Ваши капли, сэр, - объявил он с убежденностью священника и спокойствием покойника.
- Хоскинс... - пожурил я, но негодник был неумолим. Леди Уиндермир, напуганная известием, подхватила мою руку - в тот миг я был готов отдать ее, не только сердце. Касаться кончиками пальцев, теряя друг друга внезапно и нелепо, - не это ли любовь?..
- Какие капли? - осведомилась моя гостья.
- Капли лорда Дарлингтона, - любезно пояснил стервец.
- Но, Роберт!.. - воскликнула миледи, перехватив заветное лекарство.
- Вы смотрите мне в душу, - сказал я, наблюдая, как тщательно миледи изучает пузырек.
- Вы не говорили, что больны! - взмолилась леди Уиндермир.
- У меня слабое сердце. Оно влюбляется, не думая.
Наш разговор излился в неизбежное - долгую драматическую паузу. Миледи, чья невинность лишила ее слов - к несчастью, моих последних, - сжимала капли в утонченных ручках, мечтая о хорошем докторе, спасенной ноге и славном вальсе на балу у герцогини, считавшей меня крупным негодяем, как и любая дама, для которой я был слишком юн. Вздохнув, я вновь предался лихорадке - от нее, как и от многих женщин, мне оставались лишь смятые простыни.
- Ах, почему вы не сказали раньше!
- Я скрывал это, как мог, - сообщил я, погрустнев до непристойности.
- Зачем же вы фехтовали? С больным сердцем!
- Честь, - улыбнулся я, предчувствуя, что миледи запомнится улыбка, - нельзя свести к телесному, равно как и к сугубо духовному. Это не порок... это безумие... простите, я снова забываюсь...
Забывчивость, сослужившая мне с дюжину приятных служб, не спасла от неизбежного. Моя гостья, как и многие очаровательные дамы, замещала богатым воображением все то, над чем мужчина крепко бы задумался.
- Теперь я понимаю! Вот отчего вы сказались уставшим на последнем балу! Да-да, том самом, который вы покинули вместе с Агатой! - воскликнула миледи.
Вспомнив истинную причину, я раскраснелся и без кофе. Мы думаем, что знаем себя, когда на самом деле мы всего лишь прирожденные сочинители - мемуаров, в лучшем случае.
- Вы ведь сегодня не вставали? - обеспокоилась миледи, поправив подо мной подушку. Я был охвачен безмолвным трепетом, с которым не сравнится и затишье перед бурей: коснись она моей руки, как друг, а не как гостья, - и я позволил бы ревнивому болвану трижды пронзить шпагой мою руку, только бы иметь возможность держать ее у сердца - руку, само собой. Я был ужасен: я обманывал сквозь слезы, разучившись проливать их еще в Оксфорде, когда случился мой первый - и последний - футбольный матч, - из него я вынес богатый жизненный опыт, а также сломанную ключицу.
- Конечно, нет: я не вставал, - вздохнул я. - Вы слишком лестно обо мне подумали...
- Ах, боже мой, нога! Я совсем о ней забыла! Как же случилось, что вы так больны?
- Я одинок...
- Не поднимайтесь, вам это будет вредно. За вами хорошо ухаживают?
- Ужасно, - вздохнул я. - Носят кофе вместо воды...
- Мой бедный, бедный Роберт!
Я печально улыбнулся. Глаза мои горели: я прескверно видел, что хуже - ничего не замечал. Миледи, миледи, миледи - я был готов вторить любому титулу, скрывавшему за собой имя, которое ни разу не сорвалось с моих тонких, капризных губ. Я сохранил его в чистоте: так хранят воспоминания о лучших днях, о любви, о юности, - с ней я жил памятью о том счастливом времени, когда не знал ее, и мучился неумолимой мыслью о том, как мог быть счастлив, узнай мы друг друга лучше. Я смиренно принял капли, надеясь, что ничем не заболею, проглотив их. У меня заныло сердце - я позволил ему всплакнуть.
- Вы непременно поправитесь, - заверила леди Уиндермир.
- Конечно, - подтвердил я. - Я склонен ко всему дурному - в том числе, и к полноте...
- Неправда, вы замечательны.
Я взглянул на нее - так пристально, что чуть не исцелился самым отпетым образом. Я, стареющий повеса с замашками несносного юноши, - она, невинность, верность, все добродетели, которые я записал в пороки, едва встретив ее, вечность тому назад: что могло быть смешнее, безрассудней - и чего я пожелал бы с меньшей искренностью? Рассудок покидал меня; отправив вслед за ним и рассудительность, я превзошел все рамки, в которые доселе вписывался мой злосчастный портрет: я сбросил с себя одеяло и сел на кровати со всей решимостью, доступной моей совести.
- Вы что!..
Я словно бы очнулся. Я никак не ожидал подобной подлости - по крайней мере, от себя. Стыдиться было нечего: на мне была рубашка из фланели, доходившая до щиколоток, да и сам я был вполне достойным обозрения, - однако леди Уиндермир была прекрасной пуританкой, и, должно быть, никогда не видела, чтобы пуританский пациент вел себя столь недостойным образом. Разгром благих намерений довершила моя бедная нога: склонившись набок, я повалился на постель и предпринял жалкую попытку вернуть себе защитные покровы.
- Как же вы меня напугали! - воскликнула миледи, взяв на себя этот нелегкий труд.
- Не только вас... - шепнул я, чувствуя себя прескверно.
- Вы в порядке?
- Кажется, мне хуже...
Ладонь миледи опустилась на мой лоб.
- Вы чувствуете жар? - спросил я.
- Нет... вовсе нет...
- Печально: значит, озноб... Миледи, в свою последнюю минуту я хотел бы кое в чем признаться.
- Прошу вас, берегите силы!
- Я умираю, - подсказал я. - Это в какой-то мере неразумно.
Бедняжка ахнула, питая горькое сочувствие к моей завравшейся персоне.
- Вы меня бросили, - сказал я, шмыгнув носом. - Вы мне отказали...
- Давайте не будем об этом! - воскликнула миледи, сминая кружевной платочек.
- Нет, - ответил я, слабея и подкашливая. - На пороге вечности... мы вспоминаем... о том, что так отчаянно пытаемся забыть...
- Мой муж...
- Болван и ревнивец.
- Но герцогиня...
- Ничуть не против.
- Но как же...
- Я люблю вас.
- Ах! - воскликнула миледи.
Мы пережили несколько мгновений тишины. Еще минута, полминуты - и я добился бы желанного, которое выстрадал в прямом и переносном смысле слова.
- Будь вы хоть чуточку благосклонней... - шепнул я. - Будь вы хоть капельку добрей...
- Ваш обед, сэр.
У меня перехватило дыхание.
- Что это?.. - воскликнула леди Уиндермир.
- Стейк лорда Дарлингтона.
- Но как же! Роберт!
- Негодяй!.. - простонал я, бессильно откинувшись на подушки.
@темы: Мемуары машинки "Torpedo"
-
-
10.09.2011 в 22:12-
-
10.09.2011 в 22:48-
-
10.09.2011 в 22:54Всегда можно сказать, что стейк был прописан лорду Роберту в лечебных целях для восполнения кровопотери и воспринимать его следует как лекарство. ХDD
-
-
10.09.2011 в 23:25Это само собой) Думаю, он вполне мог сказать нечто вроде "миледи, вы не возражаете, если перед тем, как мы с вами продолжим, я немножко поем?" ) Леди Уиндермир тут же забудет об умирании и, возможно, даже согласится устроить "компенсаторное кормление", нарезая стейк кусочками и преподнося их милорду с какими-нибудь милыми, ободрительными словами. Он расцветет на глазах и простит негодяя Хоскинса, а объяснение с миледи оставит до какой-нибудь совместной прогулки в саду)
-
-
10.09.2011 в 23:49-
-
10.09.2011 в 23:53читать дальше