Описание: Письмо викторианской леди.
Жанр: эпистолярный
Рейтинг: PG
От автора: Историю можно считать эпиграфом к той самой, другой истории.
***
(I)«Милая Дороти,
Прошло немало времени с тех пор, как я писала тебе в последний раз, - я не могла ответить в силу причин, которые раскрою позже. Если мой почерк покажется тебе чужим, прости мою небрежность: никогда раньше я не проводила столько бессонных ночей и не вполне владею слогом - надеюсь, что усталость не скажется на ходе моих мыслей. Благодарю за поздравления - они и правда опоздали, но не вини свою забывчивость: между нами океан, а над водой по-прежнему властвует ветер, как бы мы ни старались его обмануть, сняв паруса и сменив их паровой машиной. Кузен Роберт отлично устроился в Лондоне и ни в чем не нуждается, меньше всего - в наших советах, какими бы они ни казались нам разумными. Я виделась с Дж. Б.: он ничего не не слышал о продаже и считает, что все завязано на голландской фирме, хоть Патрик и уверен, что французская пресса врет, - впрочем, для англичанина француз всегда бывает лжив, мы же умеем врать, не оскорбляя правды, с безупречной вежливостью. Надеюсь, Фло нравится гимназия и она делает успехи, - мне хотелось бы услышать, как она играет что-нибудь из австрийцев, пока ее не отучили популярные песни, которые так манят нас своей дешевизной и пошлостью. У вас известна «Mountains of Mourne»*? Мальчишка Альфреда насвистывал ее с таким гусарским шиком, словно обличение лондонских нравов - удел не моралистов и ирландских драматургов*, а первая обязанность рыжеволосого бесенка, который сам, будь он чуть старше, жил бы этой жизнью. Лихорадка, охватившая всех нас к концу столетия, ничуть меня не трогает: я не верю ни уличным крикунам, ни орбитам Марса и Сатурна, но случалось ли тебе задуматься, глядя на чужих детей, - о том, что они погубят наш старый, омертвелый мир? Мы устали от самих себя: нас давит тяжесть дорического строя, трудов Руссо и кодексов морали, а юность очарована пороком и одержима тягой к разрушению. Старший Этвилл однажды поинтересовался моим мнением насчет его отпрыска - спокойная уверенность в себе порой мешает подмечать все то, что видит женщина, лишенная свободной воли и всецело подчиненная другим: так слуги знают гораздо больше своих господ. Я ответила ему, что он мог бы быть моим сыном. Картинно вздернув бровь оттенка меди, он просил меня продолжить. Тогда я пояснила, что его отцом мог бы быть мой муж.
«Ах, глаза!» - воскликнул Альфред своим голосом, громовым, но добродушным, - у его сына пронзительные голубые глаза и он знает, как этим распорядиться.
Я лишь кивнула головой. То, о чем я обещала рассказать, случилось шесть или восемь недель тому назад, одним дождливым днем, когда полдень больше всего похож на вечер. Я не буду называть ни имен, ни чисел: так будет лучше для всех нас. Подобные случаи принято считать делами чести - при этом мы совсем не замечаем, сколько бесчестия и себялюбия обычно кроется за этой ширмой. Помнишь, как в гимназии мы вели одну тетрадь на двоих по истории? Обмануть учителя было для нас таким же делом чести, как для мужчин - скатиться до обычаев Средневековья: они ломают копья, напрочь забывая, что при этом ломают наши жизни. В тот день я ожидала рабочих, которые снимут старое зеркало и свезут его в мастерскую, - рама пришла в негодность, я опасалась, что крепления не выдержат. Комнаты мужа, когда его нет дома, обычно стоят на замке: в них прибирается прислуга, я же стараюсь не входить в них, но на сей раз мне пришлось прибрать с каминной полки его вещи - я хотела расставить их в том же порядке, словно бы их не трогали. Джеффри помог мне отодвинуть кресло и был отпущен: с книгами я решила разобраться сама. Я снесла несколько томов на столик, оставила все прочие на кресле, прибрала декоративные восточные безделушки и часы, которые давно не шли, - быть может, они сломались, я не проверила завод. Каминная полка была чуть потерта слева - кажется, у него была привычка забросить на нее ноги, когда он сидел у огня. Джеффри вошел неслышно, - в то время я была занята коробкой табака и старой трубкой. Поклонившись, он сообщил, что меня желает видеть джентльмен. Я знала его имя: это честный, немного простодушный и приятный юноша, один из тех, кто еще верит книжным истинам и не совсем испорчен обществом. Сообщив Джеффри, что я готова его принять, я повертела в руках трубку, но пепел так плотно присох к ее стенкам, что мои пальцы остались чистыми. Мне пришлось отложить ее и спуститься к гостю, надеясь, что разговор наш будет краток.
(II)Он вымок с головы до ног и выглядел усталым - так, словно бы ему пришлось сменить несколько кэбов и одолеть немалый путь. Войдя, он даже не снял плащ - бродил, бесцельно, едва ли не по кругу, шаги его то ускорялись, то сбивались. Заметив, что я рядом, он остановился: лицо его стало белее мела, а темные глаза сверкнули из-под век, - будь он не так серьезен, и я решила бы, что у него простая лихорадка, но он, скорее, был похож на человека, который, сотни раз представив сцену объяснения или признания и оказавшись перед тем, с кем он должен говорить, вдруг понимает, что не может вымолвить ни слова. Наконец, он едва слышно произнес:
«Я убил вашего мужа».
«Не говорите глупостей».
Он вскинул голову и посмотрел на меня так, словно он или я сошли с ума.
«Садитесь».
Он отказался, неуверенным кивком.
«Присядьте», - повторила я, кивнув на кресло. «Вы взволнованны».
Должно быть, в моем голосе было нечто резкое - порой я забываю, что на свете есть мужчины, с которыми мне можно быть собой. Он подчинился: рухнул в кресло, как любят говорить наши писатели, закрыл лицо ладонями, отнял их, сказавшись равнодушным, и некоторое время смотрел на свои пальцы, после чего спросил:
«Вы мне не верите?»
«Для этого вы слишком благородны».
Он снова вскинул голову, не ожидав услышать подобное из моих уст - и не зная, сколько с них сорвалось слов, способных отравить сердца других и мое собственное сердце. Он, конечно же, узнал и манеру, и тон, в каких звучала моя фраза, - ошибиться было бы трудно. Говорят, женщина внушаема и легко набирается дурного, поэтому мужчины так пекутся о нашей добродетели - разумеется, тогда, когда мы приходимся им женами: в противном случае они отчаянно пытаются нас в этом разубедить. Не посчитай, что этим я оскорбила твоего Стэнли и других мужчин, которых отличает постоянство, - впрочем, я так же мало верю им, как и всему остальному: слишком многое в наш век стало не большим и не меньшим, чем повод для удачной шутки.
«Почему вы мне не верите?»
«Вы забываете, что я - его жена».
Он взглянул на меня, удивленно.
«Мы должны чувствовать, когда несчастье настигает наших близких. По крайней мере, так пишут в романах».
«Вы ничего не чувствуете?»
Милая Дороти: если, прочтя эти строки, ты решишь, что я достойна осуждения, вспомни, как редко я писала о моем муже. Должно быть, ты считала, что виной всему та деликатность, которую ты помнишь со времен нашей учебы, - но те счастливые, светлые дни погребены навечно. Я не решилась бы открыть мою горькую, давнюю тайну, не окажись молчание невыносимой пыткой, подкрепленной одиночеством. В первые годы я боялась написать из страха показаться глупой - тем хуже, напроситься на совет. Позже мне было нечего сказать.
(III)Те старомодные люди, которые еще верят в рай и ад, вряд ли осведомлены о том, что гореть в аду немногим лучше, чем прожить в нем четверть века. Ад на земле не испугает нас ни пламенем, ни серой: он похож на самую обыденную, привычную нам жизнь, он говорит с нами языком высшего света, он обставлен роскошной мебелью и обладает всеми комфортами, но эта картина счастья обрамлена массивной рамой, чья удушливая позолота, чьи грозные формы имеют свое имя - равнодушие. Когда хозяину твоего дома и всей твоей жизни все равно, живешь ли ты или давно превратилась в одну из тех теней, которые так жалуют романы ужасов, ты обращаешься той самой тенью. Если тебе доводилось слышать о моем супруге от наших общих знакомых, ты, конечно же, знаешь, что мое замужество не могло бы быть удачней: его принимают в лучших домах столицы, он красив, он состоятелен, он - душа любого общества; у него есть враги, но каждый из них счел бы удовольствием разделить с ним чашку чая или философскую дискуссию. Он - безупречный джентльмен во всем, что не касается его взглядов на жизнь, и никогда бы не позволил себе низость в отношении женщины - низость в нашем общем понимании: насилие, подлость или грубость. После этих слов мое признание покажется тебе фантазией, полночным бредом женщины, истощенной душевными муками, но я скажу: судьба свела меня с чудовищем. Нет, он ничуть не похож на злодеев, живущих в старых замках, на темных двойников, сошедших с родовых портретов, на коварных убийц, на отчаявшихся безумцев и всех тех, кем богаты страницы наших книг, - он человек, но человеческое ему чуждо, он отнимает лучшее, что есть в наших сердцах. Мы смешны ему не нашими ошибками, но даже тем, что умеем ошибаться, не чувствами, но самой способностью чувствовать, - и первым, и вторым он пользуется бесцеремонно, опустошая нас и бросая, как только ему надоест.
Он никогда не любил меня - даже той любовью, которой любил других женщин, в их числе - моих подруг, одну из которых однажды привел в наш дом. Ты, должно быть, помнишь, что отец устроил наш брак: общественное мнение сошлось на том, что замуж я вышла ради денег, да и сам мой муж думал не иначе, уведомив меня об этом с неподдельным равнодушием. Тогда он повредил плечо, выйдя на университетский матч по регби, и мой отец воспользовался случаем, пригласив его побыть у нас, - так и сложилось наше первое знакомство. После свадьбы, едва мы устроились в его доме на Мэйфер, он исчез из моей жизни - снял себе другой, холостяцкий дом и появлялся в нашем исключительно редко, чаще всего - по делам. Проводя дни и недели в пустом и совершенном одиночестве, я мучила себя вопросами. Где он? С кем он? Почему при встрече со мной на чужих лицах, словно в зеркале, отражаются его поступки, о которых я даже не слышала, - и почему, здороваясь с ним за руку и считая украшением общества, они бросают мне в лицо, словно перчатку, свое презрение, пренебрежение и снова - безразличие? С годами я научилась отвечать им тем же, и тогда меня стали принимать намного лучше: я сравнялась с ними в лицемерии, жертвуя неподдельным, искренним ради всеобщего удобства.
Устроив свою жизнь с практичностью и бесцеремонностью, он отнял у меня счастье замужней женщины. За все те годы, что мы вместе, он провел со мной три ночи. Первые две были обязаны собою лишь тому, что этого требует общество, заботясь о пополнении семьи, но вопрос о наследнике быстро ему наскучил. В третий раз он был пьян - возможно, и хуже, впрочем, он не из тех людей, кто опустился бы так низко - пьян до тех пределов, что вряд ли отличил бы меня от последней, с кем он свиделся в притоне. Тогда я впервые услышала, как он смеется, - ни до, ни после он не позволял себе ни смеяться от души, ни предстать перед обществом в подобном виде: разумеется, я не могла видеть его в тех отвратительных клубах, где состоят наши мужчины, но мне казалось, что он знал свою меру в совершенстве и этим пользовался. Той ночью, когда он посчитал, что с меня хватит, он потянулся к карману своих брюк. Я решила, что он ищет портсигар, но в руках его вдруг оказалась бритва, которую он открыл с картинным равнодушием, провел по щеке ладонью и попросил меня помочь ему одеться. Когда я выполнила просьбу, - сам он вряд ли отличил бы правый рукав от левого, - он шагнул к зеркалу, вооружился бритвой и стал использовать ее по назначению, при этом читая Кольриджа:
Барк приближался. Смерть и
Смерть
Играли в кости, сев на жердь. Их ясно видел я. И с хохотом вскричала
та, Чьи красны, точно кровь, уста: "Моя взяла, моя!" *
Он ни разу не сбился, не спутал слов и не оставил ни одной царапины. Рука его плыла, но сила воли, которой он подчинил всего себя, не позволила ему промахнуться. Ты решишь, это красивая выдумка, - что же, так показалось бы и мне.
-
-
05.04.2012 в 15:37-
-
05.04.2012 в 18:02zis-is-kaos.diary.ru/p158315405.htm
zis-is-kaos.diary.ru/p161588951.htm
-
-
05.04.2012 в 18:08-
-
06.04.2012 в 22:31-
-
06.04.2012 в 22:34-
-
06.04.2012 в 22:46-
-
06.04.2012 в 22:49-
-
06.04.2012 в 23:00