Falcon in the Dive
Удивительно - нет, пожалуй, поразительно, - с каким уважением относились к первоисточнику в славном советском кино и с каким разительным неуважением к нему относятся в современных западных экранизациях. Какое классическое/любимое/известное произведение ни возьми, сплошь и рядом мы видим лишь одно: обсмеять, осовременить, смешать с грязью и опошлить, - насколько резко отличается, к примеру, наша экранизация ШХ, в которой и актеры, и создатели фильмов были влюблены в материал и персонажей, возможно, даже больше Конан Дойля) В чем ценность тотального высмеивания и принижения вне младших классов средней школы?) Это психологический комплекс или же маскировка неумения создать серьезный, качественный продукт? Мне глубоко неприятна компания, как личная, так и творческая, популярного среди нового поколения высокомерно-опошляющего цинизма, который с разной степенью умелости замаскирован под "объективное" понимание жизни "без прикрас": единственное, чего может достигнуть этот подход, - понизить все окружающее до своего, довольно невысокого, личностного уровня. Грустно наблюдать и то, как на милость этой же аудитории искажается и принижается действительно хорошая вещь, - впрочем, сделать с этим мы ничего не можем, и остается лишь печально констатировать факты)
Любимый мною Гилберт Кит Честертон, "Пять праведных преступников":
Эпилог
Убийца, шарлатан, вор и предатель рассказали журналисту о своих преступлениях короче и немного иначе, чем здесь. Однако длилось это долго; и за все время мистер Пиньон ни разу их не перебил.
Когда они закончили, он кашлянул и сказал:
– Что ж, господа, ваши рассказы замечательны. Но ведь всех нас иногда не понимают. Окажите мне честь, признайте, что я вас не торопил, не насиловал, слушал вежливо и наслаждался вашим гостеприимством, не извлекая из него практической пользы.
– Никто не мог бы, – сказал врач, – проявить больше вежливости и терпения.
– Говорю я это потому, – мягко продолжал мистер Пиньон, – что у себя на родине я известен как Беспощадный тиран, или таран, Первый Проныра и даже Джек Потрошитель. Заслужил я такие прозвища тем, что буквально вырываю сокровеннейшие тайны или сокрушаю, как упомянутый таран, стены частных домов. В моем штате давно привыкли к шапкам: «Проклятый Пиньон протаранил президента» или «Старый бульдог вцепился в секретаря». До сих пор толкуют о том, как я взял интервью у судьи Гротана, схватив его за ногу, когда он садился в самолет.
– Никогда бы не подумал, – сказал врач. – Кто-кто, а вы…
– Я и не хватал, – спокойно ответил Пиньон. – Мы приятно побеседовали у него в кабинете. Но каждый должен заботиться о профессиональной репутации.
– Значит, – вмешался высокий, – вы никого не таранили и не потрошили?
– Даже в той мере, в какой вы убивали, – мягко отвечал газетчик. – Но если я не буду считаться грубым, я потеряю престиж, а то и работу. В сущности, вежливостью можно добиться всего, чего хочешь. Я заметил, – кратко и серьезно прибавил он, – что люди всегда рады поговорить о себе.
Четверо друзей переглянулись и засмеялись.
– Да, – сказал врач, – от нас вы всего добились вежливостью. Предположим, что вы нарушите слово. Неужели пришлось бы писать, что вы были с нами грубы?
– Вероятно, – кивнул Пиньон. – Если бы я напечатал ваши истории, я написал бы, что ворвался к доктору и не дал ему оперировать, пока он мне не рассказал всю свою жизнь. Машину мистера Нэдуэя я остановил, когда он ехал к умирающей матери, и вырвал у него соображения о Труде и Капитале. К вам я ворвался, вас схватил в поезде, иначе редактор не поверит, что я настоящий репортер. На самом же деле все это не нужно, надо просто говорить с людьми уважительно или, – едва улыбнувшись, прибавил он, – не мешать, когда они с тобой говорят.
– Как вы думаете, – медленно спросил высокий, – публика действительно это любит?
– Не знаю, – ответил журналист. – Скорее – нет. Это любит издатель.
– Простите меня, – продолжал собеседник, – а вы-то, вы сами? Неужели вам приятно, что от Мэна до Мексики вас считают каким-то грубым громилой, а не мягким, просвещенным, воспитанным джентльменом?
– Что ж, – вздохнул журналист, – всех нас иногда не понимают.
Все немного помолчали, а потом доктор Джадсон повернулся к своим друзьям.
– Господа, – сказал он, – предлагаю принять в наш клуб мистера Ли Пиньона.
Удивительно - нет, пожалуй, поразительно, - с каким уважением относились к первоисточнику в славном советском кино и с каким разительным неуважением к нему относятся в современных западных экранизациях. Какое классическое/любимое/известное произведение ни возьми, сплошь и рядом мы видим лишь одно: обсмеять, осовременить, смешать с грязью и опошлить, - насколько резко отличается, к примеру, наша экранизация ШХ, в которой и актеры, и создатели фильмов были влюблены в материал и персонажей, возможно, даже больше Конан Дойля)
+ 100!
Ilves*, было бы хоть немного неусредненного стандарта, и я бы не жаловалась, но все одно и то же)