Falcon in the Dive
Не видев фильм, задамся сугубо риторическим вопросом, всплывшим по просмотру эпизода, - неужто и профессор в трактовке Ричи породнился с бессмысленным мотивом рейха, беспредельно модным в масс-культуре?) Словами не изобразить, как же тошнит от этих бездарно - и действительно бессмыленно - оформленных намеков: оставьте же в покое немцев или, по крайней мере, научитесь оперировать какими-либо категориями помимо тупой жестокости и пафосных плащей - у Манна получилось, и у вас, если стараться и развиваться творчески, получится) В этом вся дорогая сердцу англоязычная бульварщина: приближенная к нулевой способность оценить события помимо давным-давно заезженных клише и понижение любого, будь то зло или возвышенные чувства, до уровня трехмерных боевых моделек с диалогами, не превышающими уровень "ты, труп!" / "привет, чувак", ввиду чего мы столько лет всё получаем унылую, однообразную продукцию, в которой главное - в нужный момент [вне связи с немцами, как принцип] поставить перед главгероем "щит" из женщин и детей, громко назвать сие большой "проблемой выбора", препроводить героя к совершенно очевидному исходу ситуации и радоваться, какие же мы гуманисты, как помогли мы сделать читателя умнее, а мир лучше. Неужто житель запада и впрямь так безнадежен, что кроме как запугиванием не доступными разуму и логике быдло-садистами, ему не объяснишь, что именно в режиме и его идеологии было так плохо? Ведь опасность национал-социализма, как ее верно понимали современники, заключена, помимо прочего, и в том, что сей режим, воспользовавшись многими этически нейтральными, и даже положительными - патриотизм, к примеру, или социальные программы - идеями, усилием кучки "бандитов", как любили говорить в стране советов, обратил все это на службу преступной идеологии разрушения и уничтожения. Думаю, разницу между конструктивным национализмом де Валеры - свободу моей стране, чьи интересы, язык, культура для меня превыше всего - и тем, что исследователь-историк без труда прочтет в речах доктора Йозефа, будет довольно очевидна: что же, нам теперь бессмысленно бояться любой формы любви к родине, так как однажды негодяи довели ее до преступной крайности, и, как это сейчас активно вводится деградировавшими нациями вроде британцев, взять и отменить понятия "патриотизм", "народ", "ментальность", "национальная идея" на корню?) И как, простите, должен зритель понимать опасность той амбивалентности, в свое время сделавшей столь привлекательной идеологию нацизма, исходя из вечной формулы запугивания, когда некий бульварно-пафосный немец-злодей, уж непременно сыгранный актером вроде Конрада и Джорджа, которым было бы логичней восхищаться, половину фильма щеголяет красочным плащом, после чего для виду произносит несколько критически идиотичных реплик о Германии и фюрере, кого-нибудь жарко пытает, показав себя гестаповской свиньей, и, наконец, встречает эпически-моралистический конец?) Горестно вспомнить наши советские романы, где вполне пристойные, а, бывает, и симпатичные офицеры и правители ведут конкретные беседы с героическим шпионом, тем самым вскрыв всю вредоносность своих идей: но нет, это не уровень нашей великой масс-культуры - мы будем лишь пугать и делать "страшным немцем" каждого самовлюбленного и состоятельного антигероя)
...профессор! Отриньте немца и исполните вам надлежащий Foggy Dew! xD
A Game of Dimwits
...профессор! Отриньте немца и исполните вам надлежащий Foggy Dew! xD
A Game of Dimwits
Жаль, что в отрывок не вошла сцена "наш ответ полковнику Морану" - когда доведённый до отчаяния обстрелом и мучениями друга Ватсон решается и наводит на полковника заботливо припрятанную под тряпочкой гаубицу; а тот, глядя в чёрное дуло, с детским изумлением говорит: "Так нечестно". XD
Сценку я видела - правда, полковник в этом фильме как-то инфантилен и больше напоминает верную собачку, чем сурового охотника, но в моем рейтинге на первом месте стоит момент откапывания профессора из-под завалов почему-то не оконченный долженствующим моментом медицины xD
Есть такое, да.) Но почему-то для этого полковника такое поведение мне кажется довольно естественным - может быть потому, что он ощутимо моложе профессора.
Ага-ага, момент здесь прямо-таки просится, причём, кхм, обоюдный. Сцена на конспиративной квартире/посреди руин завода в духе "лучшие из лучших зализывают раны".
Нужно немедленно исправить упущение! xDD
Ага.) Каким испытаниям подвергнем профессора? XD
М-м
и чмтили же просто эпический ушиб, после которого пусть молодой, но тонкий Себастьян будет отчаянно тащить излюбленного шефа, подвергая большой опасности и собственную спину? xD...как именно мы будем их использовать?
Скорее всего, просто ушибём
до полной невозможности сменить позу из-за боли в плече и пояснице- профессор уже немолод, грешно ломать ему позвоночник. XD...зажав трепещущей ладонью рану в левом боку, откуда сочилась кровь, которую пустили негодяи - борцы за правду, он стремительно бежал к руинам башни, сделанным по воле гадкого доктора. Сердце стучало пуще парового двигателя - ноги неслись быстрей гепарда: всем своим инстинктом он чуял приближение беды, да и глаза, и мозг твердили об одном - немаловероятно, он опоздал. Во время бега лицо светоча, бледное и осунувшееся, и обрамленное жидкою рыжей бородой, являлось ему в мыслях и глядело хмуро, словно бы взывая к помощи - "скорее, Себастьян!" безмолвно гласили сцепленные губы, с которых в свое время срывалась россыпь мудрости, которую простой солдат не смел переварить. Ворвавшись на руины башни, он тут же бросился к отмеченному месту - там, где он бросил ненаглядное начальство, там где оно вело переговоры с Холмсом: скрипели по упавшим доскам мучимые тревогою ботинки, перед взором все плыло, темная кровь взыграла на рубашке, - все приближался горький момент истины, однако сдаться прежде выстрела в висок от безысходности лучший стрелок британской армии не мог и ухватился за первую доску. Расчистка места шла поспешным темпом: в воздухе летали щепки, камни, роилась пыль, подобно стайке ос, которую профессор культивировал после фиаско с домашними цветами. Пот на лице стрелка смешался со скупой слезой - ему словно бы виделось, как светоч, погребенный под трупом башни, жалостно протягивает руку и шепчет его имя, "Себастьян", но Себастьяна нет, и благородная темнейшая душа бросает искалеченное тело: и вот - летит финальная доска, и перед ястребиным взором белеет край жилета. Обомлев от счастья - и нравственно готовясь к горю, - он напряг все силы, отчего раненый бок пронзила тонкая, саднящая стрела, и сбросил иго балки с гения преступности: взгляду предстали дорогие сердцу очертания крупной фигуры - мягкие ладони, в будни чуть испачканные мелом, в выходные же, чернилами в ходе работ над астероидом - славный округлый бок - бок о бок с ним они прошли немало и огня, и труб - напористые плечи, взращенные занятиями боксом - а на правом, большое, неприглядное, багровое пятно. Дрожа волнением, он чуть не упустил из хватки балку, но вовремя объял себя спокойствием, убрал злодейку и, замирая от зловещих, несмолкаемых предчувствий, вернул профессора лицом к упавшей крыше, а не вниз, как он доселе, горемычный, и лежал. Мгновения казались дольше часов, которые он тратил, наблюдая за движениями тигра среди травы, лиан, кустов, за тайными маршрутами слоновой туши, за перелетом птиц: лицо начальства было помято, перепачкано в пыли, на лбу опасливо темнела ссадина, белые веки прочно лежали на глазах и не вздымалась грудь, - лишь накрепко прильнув тревожным ухом к титану темных планов, он подметил чуть слышное, однако все же и происходящее сердцебиение в глубинах академической особы. Пальцы, не зная, что и делать и когда уж можно от волнения сунуть в висок ружье и оборвать земную жизнь, касались с безмолвною мольбой то оцарапанной щеки, то узелка на галстуке, то пуговки жилета: наконец, профессор разрешил тяжелую минуту тем, что ожил, раскрыл глаза и поглядел бессмысленным, не видящим примчавшегося Себастьяна взором, что было горько, но стрелок был не в обиде - уж сколько самому ему пришлось по юности вдруг пробуждаться вследствие попойки и недопонимать, как именно здесь оказались дочь полковника и двое местных дев, где же одежда, что он скажет суровому начальству, и все в подобном духе.
"Я здесь", - шепнул он, чувствуя всем телом взволнованную дрожь и, полон больших надежд, глядя в лицо великому. Ладонь, лежащая на сердце, принимала вибрации сердечной мышцы, сокращающейся хоть слабо, но достойно. Муть в глазах профессора осела, будто пыль от павшей башни: чуть улыбнувшись, самым краешком губы, он потянулся к сердцу левою рукой и слабо охватил его за палец, тем самым подтверждая выражение обрадованных, хотя и несколько пришибленных эмоций. Движение профессора придало сил, душевных и физических, стрелку: лучшая худшая особа для него на всей земле была беспомощна, и ранен он или же нет, устал или в расцвете сил, а надо помогать.
"Вам больно? Вы ушиблись?" - осведомился он, поглаживая руку профессора и бок, который, вестимо, побили камни. Профессор дышал чаще, покрывался тенью краски на лице и, кажется, немного успокоился ввиду переживаний о возвращении из стана мертвых: чувствуя поддержку, он попытался чуть поворотиться, но при этом его пронзило болью, скрутив и шею, и плечо, и грудь, и, задышав пореже, он запрокинул голову и горестно скрипнул зубами. Вероятно, причина бедствий крылась в задавившем его грузе: плечо, спина могли и быть задеты, отметил Себастьян, все поджидая, когда же выгадать минуту, чтобы осмотреться на теле ущемленного начальства и узнать, сколь же велик урон...