***

[Addeson]

Предложу сыграть в игру! Я, конечно же, давно покинула фэндом "Отверженных" - можно сказать, в некоторую силу того, что контингент и обсуждения определенных представителей оставили стремиться к лучшему, - однако почему бы не позабавиться проекцией?) Предложу следующее: вы называете мне эпизод с инспектором - и одного из моих староголливудских знакомых [и возлюбленных]: я же стараюсь спроецировать его на место канонного актера и показать, как именно себя бы он повел, что бы вложил в строки сценария. Условие одно - прошу видео-образец из нужной экранизации, так как на память мою полагаться совсем не стоит)

@темы: Приказано играть, Мемуары машинки "Torpedo", Я обвиняю, Les Mis

Comments

[Jack Hyde]

Рэймонд Мэсси

[Addeson]

Что же - могу сказать, что образец 1972 г. крайне, крайне суров: пожалуй, это будет его исчерпывающей характеристикой xD Для большей полноты картины напомните не знающим французский в общих чертах реплики инспектора)

[Jack Hyde]

Пусть это сделает сам мессир

Ватерлоо

Мариус растерянно водил глазами, - к этому, как последнему средству,
бессознательно прибегает отчаяние.
Внезапно он вздрогнул.
Прямо у его ног, на столе, яркий луч полной луны освещал, как бы указуя на него, листок бумаги. Мариусу бросилась в глаза строчка, которую еще нынче утром вывела крупными буквами старшая дочь Тенардье:
Легавые пришли.
Неожиданная мысль блеснула в уме Мариуса: средство, которое он искал, решение страшной, мучившей его задачи, как, пощадив убийцу, спасти жертву, было найдено. Не слезая с комода, он опустился на колени, протянул руку, поднял листок, осторожно отломил от перегородки кусочек штукатурки, обернул его в листок и бросил через щель на середину логова Тенардье.
И как раз вовремя. Тенардье, поборов последние страхи и сомнения, уже направлялся к пленнику.
- Что-то упало! - крикнула тетка Тенардье.
- Что такое? - спросил Тенардье.
Жена со всех ног кинулась подбирать завернутый в бумагу кусочек штукатурки. Она протянула его мужу.
- Как он сюда попал? - удивился Тенардье.
- А как еще, черт побери, мог он, по-твоему, попасть сюда? Из окна, конечно, - объяснила жена.
- Я видел, как он влетел, - заявил Гнус.
Тенардье поспешно развернул листок и поднес его к свече.
- Почерк Эпонины. Проклятие!
Он сделал знак жене и, когда та подскочила, показал ей написанную на листе строчку. Затем глухим голосом отдал распоряжение:
- Живо! Лестницу! Оставить сало в мышеловке, а самим смываться!
- Не свернув ему шею? - спросила тетка Тенардье.
- Теперь некогда этим заниматься.
- А как будем уходить? - задал вопрос Гнус.
- Через окно, - ответил Тенардье. - Раз Понина бросила камень в окно - значит, дом с этой стороны не оцеплен.
Человек в маске, говоривший голосом чревовещателя, положил на пол громадный ключ, поднял обе руки и трижды быстро сжал и разжал кулаки. Это было сигналом бедствия команде корабля. Разбойники, державшие пленника, тотчас оставили его; в одно мгновение была спущена за окошко веревочная лестница и прочно прикреплена к краю подоконника двумя железными крюками.
Пленник не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг. Казалось, он о чем-то думал или молился.
Как только лестница была прилажена, Тенардье крикнул:
- Хозяйка, идем!
И бросился к окошку.
Но едва он занес ногу, как Гнус схватил его за шиворот.
- Нет, шалишь, старый плут! После нас!
- После нас! - зарычали бандиты.
- Перестаньте дурачиться! - принялся увещевать их Тенардье. - Мы теряем время. Фараоны у нас за горбом.
- Давайте тянуть жребий, кому первому вылезать, - предложил один из бандитов.
- Да что вы, рехнулись? Спятили? - завопил Тенардье. - Видали олухов? Терять время! Тянуть жребий! Как прикажете, на мокрый палец? На соломинку? Или, может, напишем наши имена? Сложим записочки в шапку?
- Не пригодится ли вам моя шляпа? - крикнул с порога чей-то голос.
Все обернулись. Это был Жавер.
Он, улыбаясь, протягивал свою шляпу бандитам.

Испуганные бандиты схватились за оружие, брошенное ими где попало при попытке бежать. Через минуту эти страшные люди, все семеро, уже стояли в оборонительной позиции, один с топором, другой с ключом, третий с палкой, остальные - кто со щипцами, кто с клещами, кто с молотом, а Тенардье - сжимая в руке нож. Жена его подняла большой камень, который валялся в углу у окна и служил скамейкой ее дочерям.
Жавер снова надел на голову шляпу и, скрестив руки, засунув трость под мышку, не вынимая шпаги из ножен, сделал два шага вперед.
- Стой, ни с места! - крикнул он. - Через окно не лазить. Выходить через дверь. Так оно будет лучше. Вас семеро, нас пятнадцать. Нечего зря
затевать потасовку, давайте по-хорошему.
Гнус вынул спрятанный за пазухой пистолет и вложил его в руку Тенардье, шепнув ему на ухо:
- Это - Жавер. Ты как хочешь, а я в него стрелять не могу.
- Плевать я на него хотел, - ответил Тенардье.
- Ну что ж, стреляй.
Тенардье взял пистолет и прицелился в Жавера.
Жавер, находившийся в трех шагах от Тенардье, пристально взглянул на него и сказал:
- Не стреляй. Все равно даст осечку.
Тенардье спустил курок. Пистолет дал осечку.
- Я ведь тебе говорил, - заметил Жавер.
Гнус бросил к ногам Жавера палку.
- Ты, видно, сам дьявол! Сдаюсь.
- А вы? - обратился Жавер к остальным бандитам.
- Мы тоже, - последовал ответ.
- Вот это дело, вот это правильно. Ведь я же говорил - надо по-хорошему, - спокойно добавил Жавер.
- Я прошу одного, - снова заговорил Гнус, - пусть не лишают меня курева, пока буду сидеть в одиночке.
- Хорошо, - ответил Жавер.
Тут он обернулся и крикнул в дверь:
- Войдите!
Постовые, с саблями наголо, и полицейские, вооруженные кастетами и короткими дубинками, ввалились в комнату на зов Жавера. Бандитов связали. От такого скопления людей в логове Тенардье, освещенном только свечой, стало совсем темно.
- Всем наручники! - распорядился Жавер.
- А ну, подойдите! - раздался вдруг чей-то, не мужской, но и не женский, голос.
Это рычала тетка Тенардье, загородившаяся в углу у окна.
Полицейские и постовые отступили.
Она сбросила с себя шаль, но осталась в шляпе. Муж, скорчившись за ее спиной, почти исчезал под упавшей шалью, а жена прикрывала его своим телом и, подняв обеими руками над головой булыжник, раскачивала им, словно великанша, собирающаяся швырнуть утес.
- Берегитесь! - крикнула она.
Все попятились к выходу. Середина чердака сразу опустела.
Тетка Тенардье взглянула на бандитов, давших себя связать, и хриплым, гортанным голосом пробормотала:
- У-у, трусы!
Жавер усмехнулся и пошел прямо в опустевшую часть комнаты, находившуюся под неусыпным наблюдением супруги Тенардье.
- Не подходи! Не то расшибу! - завопила она.
- Экий гренадер! - сказал Жавер. - Ну, мамаша, хоть у тебя борода, как у мужчины, зато у меня когти, как у женщины.
И он продолжал идти вперед.
Растрепанная, страшная тетка Тенардье расставила ноги, откинулась назад и с бешеной силой запустила камнем в голову Жавера. Жавер пригнулся. Камень перелетел через него, ударился в заднюю стену, отбив от нее громадный кусок штукатурки, затем рикошетом, от угла к углу, пересек все, к счастью, теперь почти пустое, помещение и упал, совсем уже на излете, к ногам Жавера.
В одну минуту Жавер очутился возле четы Тенардье. Одна из огромных его ручищ опустилась на плечо супруги, другая на голову супруга.
- Наручники! - крикнул он.
Полицейские гурьбой бросились к нему, и приказание Жавера было исполнено.
Это сломило тетку Тенардье. Взглянув на свои закованные руки и на руки мужа, она упала на пол и, рыдая, воскликнула:
- Дочки, мои дочки!
- Они за решеткой, - объявил Жавер.
Тем временем полицейские заметили и растолкали спавшего за дверью пьяницу.
- Уже успели управиться, Жондрет? - пробормотал он спросонья.
- Да, - ответил Жавер.
Шестеро бандитов стояли теперь связанные; впрочем, они все еще походили на привидения, трое сохраняли свою черную размалевку, трое других - маски.
- Масок не снимать, - распорядился Жавер. Он окинул всю компанию взглядом, точно Фридрих II, производящий смотр на потсдамском параде, и, обращаясь к трем "трубочистам", бросил:
- Здорово, Гнус! Здорово, Башка! Здорово, Два Миллиарда!
Затем, повернувшись к трем маскам, приветствовал человека с топором:
- Здорово Живоглот!
Человека с палкой:
- Здорово, Бабет!
А чревовещателя:
- Здравия желаю, Звенигрош!
Тут Жавер заметил пленника, который с момента прихода полицейских не проронил ни слова и стоял опустив голову.
- Отвяжите господина, и не уходить! - приказал он.
Потом он с важным видом сел за стол, на котором еще стояли свеча и чернильница, вынул из кармана лист гербовой бумаги и приступил к допросу.
Написав первые строчки, состоящие из одних и тех же условных выражений, он поднял глаза.
- Подведите господина, который был связан этими господами.
Полицейские огляделись.
- В чем дело? Где же он? - спросил Жавер.
Но пленник бандитов, - г-н Белый, г-н Урбен Фабр, отец Урсулы или Жаворонка, - исчез.
Дверь охранялась, а про окно забыли. Почувствовав себя свободным, он воспользовался шумом, суматохой, давкой, темнотой, минутой, когда внимание от него было отвлечено, и, пока Жавер возился с протоколом, выпрыгнул в окно.
Один из полицейских подбежал и выглянул на улицу. Там никого не было видно.
Веревочная лестница еще покачивалась.
- Экая чертовщина! - процедил сквозь зубы Жавер. - Видно, этот был почище всех.

[Addeson]

И снова спасибо - уж очень лень искать среди завалов том) Постараюсь все вообразить с участием милого Рэймонда и завтра поделюсь)

Тенардье взял пистолет и прицелился в Жавера. Жавер, находившийся в трех шагах от Тенардье, пристально взглянул на него и сказал: - Не стреляй. Все равно даст осечку. Тенардье спустил курок. Пистолет дал осечку. - Я ведь тебе говорил, - заметил Жавер.

Видимо, самопародия?)

[Jack Hyde]

Чарльз Лоутон

Ватерлоо

Подойдя к дому N 14 на улице Понтуаз, Мариус поднялся на второй этаж и спросил полицейского пристава.
- Господин полицейский пристав сейчас в отсутствии, - сказал один из писарей, - но его заменяет надзиратель. Может быть, вы поговорите с ним? У вас спешное дело?
- Да, - ответил Мариус.
Писарь ввел его в кабинет пристава. За решеткой, прислонившись к печке и приподняв заложенными назад руками полы широкого каррика о трех воротниках, стоял рослый человек. У него было квадратное лицо, тонкие, плотно сжатые губы, весьма свирепого вида густые баки с проседью и взгляд, выворачивающий вас наизнанку. Этот взгляд, можно сказать, не только пронизывал вас, но обыскивал.
С виду человек этот казался почти таким же хищным, таким же опасным, как Жондрет; встретиться с догом иногда не менее страшно, чем с волком.
- Что вам угодно? - обратился он к Мариусу, опуская обращение "сударь".
- Вы - господин полицейский пристав?
- Его нет. Я его заменяю.
- Я по весьма секретному делу.
- Говорите.
- И весьма срочному.
- Говорите скорее.
Этот спокойный и грубоватый человек пугал и в то же время ободрял. Он внушал и страх и доверие. Мариус рассказал ему обо всем: о том, что человека, которого он, Мариус, знает лишь с виду, собирались нынче вечером заманить в ловушку; что, занимая комнату по соседству с притоном, он, Мариус Понмерси, адвокат, услышал через перегородку об этом заговоре; что фамилия негодяя, придумавшего устроить западню, Жондрет; что у него есть сообщники, по всей вероятности, "хозяева застав", в том числе Крючок, по прозвищу Весенний, он же Гнус; что дочерям Жондрета поручено стоять на карауле; что человека, которому грозит опасность, никоим образом предупредить нельзя, потому что даже имя его неизвестно; что, наконец, все должно произойти в шесть часов вечера, в самом глухом конце Госпитального бульвара, в доме N 50/52.
Когда Мариус назвал номер дома, надзиратель поднял голову и бесстрастно спросил:
- Комната в конце коридора?
- Совершенно верно, - подтвердил Мариус и добавил: - Разве вы знаете этот дом?
Надзиратель помолчал, затем ответил, подставляя каблук сапога к дверце топившейся печи, чтобы согреть ногу:
- По-видимому, так.
Он продолжал цедить сквозь зубы, обращаясь не столько к Мариусу, сколько к собственному галстуку:
- Тут без Петушиного часа не обошлось. - Его слова поразили Мариуса.
- Петушиный час... - повторил он. - В самом деле, я слышал эти слова.
Он рассказал надзирателю о диалоге между лохмачом и бородачом, на снегу, за стеной на Малой Банкирской улице.
Надзиратель пробурчал:
- Лохматый - должно быть, Брюжон, а бородатый - Пол-Лиарда, он же Два Миллиарда.
Он снова опустил глаза и предался размышлениям.
- Ну, а насчет папаши Бесфамильного, - присовокупил он, - я тоже догадываюсь... Так и есть, я подпалил каррик!.. И чего они всегда так жарко топят эти проклятые печки! Номер пятьдесят-пятьдесят два. Бывшее домовладение Горбо. Он взглянул на Мариуса:
- Вы видели только бородача и лохмача?
- И Крючка.
- А этакого молоденького франтика?
- Нет.
- А огромного плечистого детину, похожего на слона из зоологического сада?
- Нет.
- А этакого пройдоху, с виду старого паяца?
- Нет.
- Ну, а четвертый - тот вообще невидимка, даже для своих помощников, пособников и подручных. Нет ничего удивительного, что вы его не заметили.
- Действительно, не заметил. А что это за люди? - спросил Мариус.
- Впрочем, это совсем не их час... - вместо ответа сказал надзиратель.
Он помолчал, потом заговорил снова:
- Пятьдесят-пятьдесят два. Знаю я этот сарай. Нам в нем спрятаться негде, артисты нас сразу заметят. И отделаются тем, что отменят водевиль. Это народ скромный. Стесняется публики. Нет, это не годится, не годится. Я хочу услышать, как они поют, и заставлю их поплясать.
Закончив этот монолог, он повернулся к Мариусу и спросил, глядя на него в упор:
- Вы боитесь?
- Кого?
- Этих людей?
- Не больше, чем вас, - мрачно отрезал Мариус, заметив наконец, что сыщик ни разу не назвал его сударем.
Надзиратель посмотрел на Мариуса еще пристальнее и произнес с какой-то нравоучительной торжественностью:
- Вы говорите, как человек смелый и честный. Мужество не страшится зрелища преступления, честность не страшится властей.
- Все это хорошо, но что вы думаете предпринять? - прервал его Мариус.
Надзиратель ограничился таким ответом:
- У всех жильцов дома пятьдесят-пятьдесят два есть ключи от наружных дверей; ими пользуются, возвращаясь ночью к себе домой. У вас есть такой ключ?
- Да, - ответил Мариус.
- Он при вас?
- Да.
- Дайте его мне, - сказал надзиратель.
Мариус вынул ключ из жилетного кармана, передал его надзирателю и прибавил:
- Послушайтесь меня, приходите с охраной.
Надзиратель метнул на Мариуса такой взгляд, каким Вольтер подарил бы провинциального академика, подсказавшего ему рифму, и, запустив обе руки, обе свои огромные лапищи, в бездонные карманы каррика, вытащил оттуда два стальных пистолета, из тех, что называются карманными пистолетами. Протянув их Мариусу, он заговорил быстро, короткими фразами:
- Возьмите. Отправляйтесь домой. Спрячьтесь у себя в комнате. Пусть думают, что вы ушли. Они заряжены. В каждом по две пули. Наблюдайте. Вы мне говорили, в стене есть щель. Пусть соберутся. Не мешайте им сначала. Когда решите, что время пришло и пора кончать, стреляйте. Только не спешите. Остальное предоставьте мне. Стреляйте в воздух, в потолок - все равно куда. Главное - не спешите. Выждите. Пусть они приступят к делу, вы - адвокат, вы понимаете, как это важно.
Мариус взял пистолеты и положил их в боковой карман сюртука.
- Очень топорщится, сразу заметно. Лучше суньте их в жилетные карманы, - сказал надзиратель.
Мариус спрятал пистолеты в жилетные карманы.
- А теперь, - продолжал надзиратель, - нам нельзя терять ни минуты. Посмотрим, который час. Половина третьего. Сбор в семь?
- К шести, - ответил Мариус.
- Время у меня есть, - сказал надзиратель, - а всего остального еще нет. Не забудьте ни слова из того, что я вам сказал. Паф! Один пистолетный
выстрел.
- Будьте покойны, - ответил Мариус.
Когда он взялся за ручку двери, собираясь выйти, надзиратель крикнул:
- Кстати, если я вам понадоблюсь раньше, приходите сюда или пришлите кого-нибудь. Спросите полицейского надзирателя Жавера.

[Romyel]

А я бы вот в сцене "мариус в участке" из 34 с удовольствием "увидел" Джорджа Сандерса, а в сцене знакомства с мэром из 78 - Бэзила Рэтбоуна.
78 - вот тут www.youtube.com/watch?v=qya5VxNxUZ8 с 2:24
а с 34 все плохо. Если не найду, значит так тому и быть(

[Addeson]

Romyel, мне отдаленно вспоминается сцена из фильма 1934 г. - конечно, лучше было бы ее увидеть снова, но в случае чего попробую и так)

[Addeson]

Итак, начнем с дружище Рэймонда)

Шляпа как ультиматум

...Господа бандиты и прочее отребье увлеченно сражаются за жребий: внезапно едкий, ироничный и слегка насмешливый голос, сопоставимый с ветераном кампаний Блюхера, вручает им вопрос о шляпе - все это время дверь [зловеще] открывается, а оператор держит камеру под занимательным и скошенным углом, дабы представить освещенное в лучших традициях нуара лицо и н с п е к т о р а Р а й м о н а Ж а в е р а, которого боятся и без толпы жандармов. Одарив испуганные физии пресыщенной самодовольством кривой ухмылкой, страж порядка надвигается на жертв размеренным армейским шагом, затянутый в немецкого покроя серый [!] редингот и угрожающе правящий положение перчаток на тощих кистях рук. Тайная радость будущих арестов сопровождает указания всем оставаться на местах и выходить лишь через дверь - при этом темные, пугающие очи цепко следуют вдоль ряда отщепенцев, готовясь вовремя предупредить попытки воспротивиться его словам. Жандармы выглядят лишь жалким дополнением к представленному, можно сказать, натюрморту: становится понятно, что служебный люд боится месье инспектора не меньше, чем весь Париж и прочие столицы, в которых он успел бывать с войсками Блюхера; однако Тенардье все же решается - по большей части, волей сценаристов - поднять оружие, делая это при полнейшем отсутствии энтузиазма, слегка дрожащей и готовящейся к нервному параличу рукой. Инспектор, нервно и стремительно отпрянув на краткий шаг, силою воли стряхивает напряженность и приводит расписанное грозным изумлением лицо к маске все прежнего, пресыщенного довольства хищника, поймавшего добычу, замечая о пистолете и осечке: впрочем, осечка не нужна - рука, обмякнув, упускает пистолет, который жалобно стучит о пол. Броско и кратко ухмыльнувшись, Жавер вновь движется вперед - однако на первый план выходит тетка Тенардье и невесть отчего швыряет в него камень: подвижный, гибкий страж порядка, пребывая в секундной и гротескной растерянности, вовремя пригибается, тем самым увернувшись от снаряда, после чего бросает на арест приспешников, руководя все прежним тоном, который было бы уместно уподобить скрипу ржавого ножа. Заметив одинокого месье, инспектор сразу же теряет к нему всякий интерес: при некоей высокомерной, подчеркнутой брезгливости указывая развязать, он сразу же выхватывает плеточку, которую ему вручил сам Блюхер [!..], и, тыча ею в грудь отребья, наделяет кличкой каждого, поднявшись до более чем аристократических высот насмешки; пленник же тем временем бросается в окно - излишне резко развернувшись, инспектор принимает вид обиженный и удивленный, так как жертва ускользнула из когтей, - пронаблюдав за бестолковым выстрелом жандарма, Жавер хватает его за ворот синего мундира и, втянув обратно жестким рывком, кричит на ухо нечто, напоминающее Schweinehund!.. - после чего, отправив нерадивого на пол пинком, тяжело дышит, округляя темные глаза и надувая тощие щеки. Найдя монету, страж порядка глядит в нее все прежним взором, будто бы сошедшим с пленки немого фильма, затем крепко сжимает ее в ладони, сплошь затянутой в перчатку, и, продолжая наблюдать некую пустоту, оканчивает эпизод словами о чертовщине. Гаснет свет, уходит микрофон, Эрих устало потирает воспаленные глаза и тянется за рупором. [xD]

[Jack Hyde]

Addeson, как жаль, что мы лишены возможности лицезреть подобное изящество

1934: m&j2.mp4

[Addeson]

Caensore, вполне можно спроецировать нечто на гражданина Шовлена из The Scarlet Pimpernel (1934) или майора Баумейстера из Desperate Journey (1942)