И снова дождь. Дождливый, сумрачный июнь после солнечного мая. Где-то там, под грозовыми тучами природа дышит сыростью. И свежестью. Над Вашингтоном — перевернутая чернильница, брызнувшая водой на серые тротуары. Еще больше резких сигналов и ярких фар — демонстрации у них в крови, подумал он. Умудряются вменить ему даже превратности погоды...
Опустив голову, Лимен слегка потер виски. Из бурного потока встреч, интриг и мизансцен перед конгрессом стало все труднее выплывать. Улыбка порядочно износилась за день; он чувствовал ее приторный вкус. Тяжесть забот, взваленных на его плечи, не смягчал и легкий серый пиджак. Брызги, отбиваясь от карниза, ложились на стекло влажным пеплом ушедшего дня. Он потянулся за сигаретой — впервые за недели боли, разбавленной суетой.
Звук шагов за темной дверью. Тишина, — рукой, зависшей над роялем за миг до нового аккорда. Снова шаги. Неровные. Замерли. Лимен тихо обернулся, зная: она пришла поговорить о Поле. О том, кто больше никогда не войдет в эту дверь.
— Холодно сегодня, — сказала Эстер, обхватив себя руками. Ее слова, замерзшие снаружи, отдавали пронзительной болью.
— Напротив: духота, — пошутил Лимен, заставив себя улыбнуться.
Она кивнула — отрывисто, так и не ответив. Он слишком устал; она молчала слишком долго. Приди она тогда, теплым майским вечером — и слова, вместо наемных плакальщиц, звенели бы опустошенной скорбью. Сейчас было поздно скорбеть.
Эстер держала его за плечо. Ничьей рукой, которую просили лишь раз — и навсегда застыли на вопросе. Он вдруг почувствовал тяжесть, давившую на веки. Темная комната погрузилась во мрак. Минутное затмение оставило на его губах два коротких поцелуя.
— Еще один, — усмехнулся Лимен, закрыв глаза рукой. — И еще? Эстер... Что это даст? Его не вернуть. Понимаешь? Не вернуть. Не надо... обмана.
Она не отпускала его плечо. Хваталась за него почти с детским страхом, который Лимен никогда бы в ней не заподозрил. Она, его сильная, маленькая Эстер, всегда готовая едко пошутить в адрес его слабостей, которых, как ему казалось, она нашла достаточно, чтобы сравнять их число с числом его избирателей. Отчаявшись примириться с собой, она тянулась к нему, хватала минуты зыбкого вечера и наполняла его тихой обреченностью. Сколько еще можно украсть часов? Сколько минут?
Стоять на цыпочках становилось тяжело. Ладонь Эстер скользнула по его руке, щека по щеке, сердце забилось чуть ниже его собственного.
— Мы ведь встретимся? — шепнула она, глядя на окно, где неумолимо расплывались их отражения. — Все вместе. Когда-нибудь. Там, где нас нет. Где есть только Джордан. И Эстер. И...
Она смолкает. Ждет чужого голоса, вопроса в ответ, ответа на вопрос. Он снова смотрит сквозь стекло, на бесконечный поток машин.
И, казалось бы, все за этим окном можно тронуть, испробовать, отдать и вновь забрать себе.
И, казалось бы, есть тысячи способов провести время, не прибегая к краже.
Но вся королевская конница и вся королевская рать, и даже ядерный чемоданчик, и уж тем более авианосцы и палубные истребители, — ничто не могло вытащить с того света одну чертову заблудшую душу...
Черт возьми, неужели он, Джордан Лимен, не может заменить того, кто заменял ему страну, а ей — себя?..
И вместо ответа он касается ее губ.
